Черный Гиппократ - Петров Алексей Николаевич (читать книги регистрация TXT, FB2) 📗
— Тогда остается только одно: ты, наверное, крупно поссорилась с Артуром.
— Очень крупно… — совершенно расклеилась Вика, слезы побежали в два ручья. — Он ушел и даже хлопнул дверью. И во всем виновата я сама. Я просто дура!..
Нестеров погладил ее по плечу:
— Ну перестань, Вика. Все еще образуется… И потом поверь моему опыту: в таких вещах, как правило, виноваты оба. Так что не очень-то кори себя. Не взваливай всю тяжесть только себе на плечи. Этот груз может быть слишком тяжел. Постарайся отвлечься чем-нибудь…
— Чем, Володя? — сквозь слезы спросила Вика. — Я ни о чем другом и думать не могу…
Ее платок был уже совершенно мокрый. Нестеров подал ей свой:
— Не переживай ты так, Вика! Все образуется. Со всеми это бывало. А если даже не образуется с Артуром, — образуется с кем-нибудь другим.
— С другим? — Вика, сообразив, о чем он говорит, даже отшатнулась от Владимира, будто произносил он святотатственные речи.
— Ну да!.. Тот другой, может, будет даже лучше. Посмеешься еще над собой, над Артуром: что воспринимала все так близко к сердцу. В твоем возрасте все воспринимают любовь так: будто пришла она навсегда — наверное, потому, что впервые… А потом вспоминаешь и удивляешься.
Вика всхлипнула и убежденно покачала головой:
— Нет, лучше Артура не будет.
— Артур, без сомнения, неплохой парень, — не мог не признать Нестеров. — Но ты у нас девочка видная. Разве не так? Женихи еще передерутся из-за тебя… Даже я, если б был помоложе, приударил бы за тобой.
Вика улыбнулась сквозь слезы и критически осмотрела Владимира:
— А разве вы, Володя, старый? Очень даже не старый. И симпатичный. Сколько вам лет?
— Тридцать. У меня переходный возраст…
Улыбка все еще светилась на мокром лице Вики:
— Самый настоящий жених. Могу вас даже с подругой познакомить.
Она передала Нестерову пакет, как видно, давая тем самым понять, что тема разговора для нее исчерпана.
Владимир напутствовал ее:
— Держись, Вика! И не воспринимай этот разлад так близко к сердцу. Все будет нормально!..
Он понимал, что это были только слова. Но что он мог еще сказать?.. И кто мог сказать ей еще что-нибудь? Кого она послушала бы?.. Первая любовь — штука особенная. Сильная, великодушная, ранимая и, пожалуй, глухая и слепая ко всему, кроме его, единственного, любимого человека — который есть все; он как бог, он всюду с тобой, и помыслы твои только о нем…
Вика ушла — она предпочитала спускаться по лестнице, а не лифтом.
Когда Нестеров остался в холле один, он несколько минут раздумывал над проблемами Вики, но потом вспомнил о своих проблемах. Ему предстояло решить, как незаметно пронести в отделение полтора десятка яиц. Нестеров подумал, что ничего с ним не случится, если их аккуратно разложить по объемистым карманам пижамной куртки. Что он и сделал…
Глава семнадцатая
Семья Куртизановых, состоявшая из двух человек: красавицы Фаины и благоверного мужа ее Иннокентия, жила в одном из окраинных районов Санкт-Петербурга, в хрущевском доме, в трехкомнатной квартире — в писательской квартире, то бишь от Союза писателей. Это была так называемая «подменка»: то один, то другой нуждающийся в жилье литератор жил в этой квартире; со временем они получали квартиру капитальную — в престижном районе, в кирпичном доме и без сожаления уступали «подменку» другому нуждающемуся. Так было в прежние, застойные времена. Но времена изменились, жилищный вопрос совершенно заглох, и подававший надежды молодой писатель Иннокентий Куртизанов (не псевдоним), шедший до тех пор уверенно по иерархической союзписательской лестнице, застрял в «подменке». Возможно, надолго. Не исключено, что навсегда — такие уж трудные времена настали. В этом случае говорится: до греческих календ. Как известно, календы были у римлян; у греков их не было… Посему выражение это мудреное расшифровывается очень просто: не видать тебе, Кеша Куртизанов, квартирки в престижном районе и кирпичном доме, как собственных ушей; никогда не видать. Разве что после следующей революции…
Да, для писателей-конъюнктурщиков настали лихие времена. Иннокентий Куртизанов быстро это сообразил, но ничего с этим поделать не мог. Ему оставалось радоваться хотя бы «подменке». И прорастать в нее корнями. Какая-никакая, а все-таки квартира. Трехкомнатная. В Санкт-Петербурге. Ну и что — что без мусоропровода! И пускай без лифта. И пускай все углы в подъезде гнусно пахнут кошачьей мочой. Пускай возле дома по травке не пройти, не рискнув наступить на собачью неожиданность, ибо территория, прилегавшая к дому, предназначена для выгула собак… Пускай!.. Времена-то настали трудные, не исключено, что продлятся они… до греческих календ. А у них нет и этого!
Писателю Иннокентию Куртизанову не следовало обижаться на судьбу. Перед самой треклятой пресловутой Перестройкой ему удалось издать несколько книжек массовым тиражом; молодому еще человеку посчастливилось посидеть в бархатных начальственных креслах и потешить властью свое честолюбие — ибо он был не последний человек в писательской организации; судьба открывала перед ним далекие горизонты и на взлете Иннокентия сделала ему роскошный подарок — дала красавицу-жену…
А потом, вдруг, увы, переменилась. Это было так неожиданно. В это так не хотелось верить.
Но поверить пришлось.
Писательская, бывшая некогда мощной, организация зачахла и являла теперь собой только видимость, да и то жалкую; бархатные кресла истерлись, а на новый бархат вечно не хватало у организации денег; массовые тиражи Куртизановских конъюнктурных книг, годами лежавшие невостребованные на прилавках, ушли под безжалостный нож куда-то в город Одессу. Вместе с классиками марксизма-ленинизма… Горизонты затуманились, замутились. За этими мутными горизонтами совсем другие писатели теперь ловили рыбку. Бездари, конечно. Безыдейная литература…
Однако осталась квартира. Хоть и «подменка», но зато трехкомнатная. С кабинетом, поскольку писателю положено…
И еще от былой роскоши осталась красавица-жена. Фаина. Гордость и опора семьи — ибо только она сейчас приносила в дом регулярный заработок. Медсестра…
В доперестроечные времена Куртизанов имел грех стыдиться профессии жены. Что такое медсестра? Не престижно!.. Вот он — другое дело! Член союза!.. Причем важный был член, хоть и молодой — при бархатном был кресле.
А теперь все иначе. Перевесила Фаинина чаша весов. И кушали теперь Куртизановы в своей трехкомнатной квартире не литературный кружащий голову хлеб, а черный и черствый, возможно с отрубями медицинский хлеб.
Кажется, от этого Фаина в последнее время и начала задирать голову. С каждым днем все таял былой авторитет мужа. Красавица-жена заправляла теперь не только на кухне, но и в святая святых — в кабинете. Она позволяла себе врываться в кабинет и говорить гениальному Куртизанову свое презрительное «фе!» А что касается постели… то тут пошел сплошной мрак.
Вот и сегодня, вернувшись с работы, Фаина Куртизанову что называется «не дала». И «не дала» она ему грубо, несмотря на его масляные ласковые глазки.
— Фаина. Всего один разок… — просил Иннокентий.
Но у Фаины — у той Фаины, что некогда таскалась за ним хвостом по знаменитостям и кабакам, что заглядывала когда-то в глаза и исполняла любое, даже малейшее его желание, будь то в быту, будь то в светской жизни или в постели, — у той самой Фаины нервно дрожали губки.
— Заметь, Иннокентий, у нас ссора всякий раз, как ты начинаешь домогаться близости со мной. Это уже система…
Иннокентию не понравился ее тон; но что он мог поделать, если не обладал достаточным потенциалом для успешной борьбы с внутренним врагом? И он старался смотреть на ее дрожащие губки сквозь пальцы. Вольно или невольно… но его тон получался обиженным:
— Что я могу поделать, Фаиночка?.. Я же человек, мужчина… Мне это надо. Матушкой-природой заложено…
Фаина смотрела на него ненавидящим взором:
