Черный Гиппократ - Петров Алексей Николаевич (читать книги регистрация TXT, FB2) 📗
Иванов открыл папку, заглянул в историю болезни Владимира Нестерова:
— Написано: временно не работающий… Но он, помнится, говорил что-то. Не то архитектор, не то…
— А не имеет ли он отношение к медицине? — вдруг предположил Блох.
— Вряд ли. Сколько я помню, медики, попадая в больницу, всегда спешат сообщить, — что они медики. Рассчитывают на лучшее к себе отношение из соображений коллегиальности.
— Хорошо, — согласился Блох. — Наверное, ты прав. Но есть вот еще какой момент: мне показалось знакомым его лицо. А тебе — нет?
— Лицо Нестерова? — Иванов аккуратно, на два бантика, завязал папку с историями. — Что-то вроде, действительно, было. Но я подумал: показалось… Мало ли похожих друг на друга людей! Так много лиц проходит у нас перед глазами.
Доктор Блох задумчиво смотрел в окно. Накрапывал нудный бесконечный дождь. Капли тихонько щелкали по жестяному отливу, сбегали ручейками по стеклу. Серые силуэты в больничном сквере выглядели размытыми.
Доктор Блох тревожно повторил:
— Отчего-то знакомо мне его лицо…
Вика сидела у окна и смотрела на улицу. Накрапывал нудный бесконечный дождь. Капли тихонько и уныло постукивали по жестяному отливу и кривыми ручейками-змейками сбегали по стеклу. Старинный канал был как в тумане. По гранитному парапету, нахохлившись, прогуливалась одинокая чайка. Прохожих было мало — со смазанными лицами и поднятыми воротниками, с зонтиками, они торопились куда-то по своим делам.
Осень…
И в душе, и в сердце у Вики по-хозяйски расположилась осень, хотя самое место там было весне, — если принять во внимание, что только недавно Вике исполнилось шестнадцать.
Все какие-то чужие были внизу, на улице прохожие…
Ах, если бы среди них появился Артур! Как глупо все вышло!..
И он не звонит… Так обиделся!
Отойдя от окна, Вика направилась в прихожую, села на стул возле телефона. И с надеждой, с мольбой посмотрела на аппарат.
«Ну звони же, звони!..»
Однако телефон молчал.
Вика, конечно, могла бы сама позвонить Артуру, но она знала, что от этого будет только хуже. Артур подумает, что она утратила девичью гордость. И тогда вообще не взглянет в ее сторону, ибо по отношению к ней у него пропадут всякие чувства. Самое разумное, что она могла сейчас сделать, — это уехать на месяц куда-нибудь в Ялту и забыть обо всем…
Но как же тогда бабушка? Школа? Да и тот же Артур — как же? Как прожить месяц без него? Разве это возможно?
Вика смахнула со щеки слезу. Но не сводила глаз со старенького черного цвета телефонного аппарата.
«Звони же, я так жду!..»
Глава шестнадцатая
Александр Александрович Иванов поставил машину в гараж и поднялся на первый этаж. На кухне выпил стакан свежего апельсинового сока и, утомленный, вознамерился несколько часов отдать сну. Можно было бы прилечь и в гостиной на диване. Но это был бы только полусон, дремота. А Иванов предпочитал все делать основательно: и работать, и отдыхать. Поэтому надо было подняться в спальню, а вернее — в одну из четырех спален. В эту холодную сырую погоду уютнее всего Иванову показалась спальня, окно которой выходило на южную сторону.
И он направился к лестнице.
Он так устал, что через силу одолевал ступеньки. Он расслабился, еще не дойдя до спальни. Он подумал, что можно было бы прилечь прямо на полу — вот здесь, на широких ступеньках, покрытых толстым ковром; в этом доме всюду было тепло.
Иванов поднимался по лестнице, придерживаясь за толстые лакированные перила. Рой образов кружился в его уставшей голове. Операционная и окровавленное тело Марины Сеньковой на столе… Его руки в резиновых перчатках… Контейнер… Фаина, танцующая на столе (задним планом куда-то в подсознание Иванова ушла мысль — как заметка в записной книжке, — что стоит поразмыслить над этим: красивые женщины любят танцевать обнаженными на столе — чтобы видел любимый и не только любимый, чтобы кто-то восхищался красотой; эта страсть продемонстрировать свои прелести, как видно, в природе женщины: женщина должна привлечь, зазвать «мотылька», женщина должна выполнить свою биологическую функцию, и манящие мотыльков-мужчин прелести ее и своего рода фиглярство на столе помогают ей в этом)… Нестеров с умными беспокойными глазами… Черные пронзительные глаза Блоха…
Иванов поднимался по лестнице. Он почти уже вышел на второй этаж, но внезапно, услышав некий звук, остановился…
Звук доносился снизу — из под лестницы, из его личной операционной.
Неужели?!
Иванов прислушался, склонив голову на бок…
И тут он услышал мелодию — торжественную бетховенскую мелодию. Ту самую, что «К радости»!..
Иванов, вмиг забыв про усталость, птицей слетел с лестницы и ворвался в операционную.
Сердце, опутанное проводками и трубками сокращалось. Оно работало энергично, в хорошем ритме. Оно в полном смысле слова жило. Маленькие насосики подавали в сердечные мышцы голубоватый питательный раствор, а сердце нагнетало в трубки — в круги кровообращения — раствор розоватый. Играли цевницы. Торжествовал компьютер: на мониторе то и дело пробегали зеленоватые ряды цифр, высвечивались диаграммы и таблицы, появлялись изображения сердца в одной проекции, в другой, затем возникали сечения сердца в разных плоскостях… Это была целая система, искусственный организм, фантастический киборг, который жил уже своей жизнью вне зависимости от создателя, то бишь доктора Иванова…
— Потрясающе!.. — прошептал Иванов, едва не прижимаясь лицом к стеклу «аквариума».
Он пару минут полюбовался ожившим сердцем, потом раскрыл книгу в зеленом сафьяновом переплете и стал аккуратно заносить в нее показания датчиков. Почерк у него был безукоризненный, можно даже сказать — каллиграфический. А книга у него была не просто книга, а настоящая летопись ученых изысканий — его, ивановских изысканий, книга славы его, ивановского гения…
Он писал и напевал под музыку великого Бетховена. Иванов знал слова хора, и голос у него был — пусть не бельканто, — но неплохо поставленный. Поучившись в соответствующем заведении, Иванов мог бы стать и неплохим певцом в хоре… Иванов пел и чувствовал, понимал гений Бетховена. Иванов, делая записи и распевая торжественную песнь, попутно думал о том, что если бы Бетховен жил в наше время и выучился на врача, то ему непременно тоже удалось бы оживить сердце, запустить этот капризный мотор. Ибо гений — он во всем гений. Ах если бы он, Александр Александрович Иванов, на заре своей юности избрал несколько иной путь и выучился на композитора, то сегодня в такой торжественный для себя момент непременно написал что-нибудь на стихи Шиллера. И написал бы не хуже самого Бетховена. Ибо всякий гений сродни другому гению. Ибо дар Божий летать высоко, независимо от того — врач ты, музыкант, инженер или конструктор самолетов…
Иванов был поистине счастлив и описать его счастье словами — бессмысленно. Кроме творца, никто не поймет глубину переживаний и вершину эмоционального взлета другого творца в тот момент, когда обрело жизнь его творенье.
Владимир Нестеров долго лежал без движений, лежал навзничь, глядя в потолок, закинув руки за голову. Несмотря на то, что сам он был неподвижен, как мумия, мысль его была гибка и динамична. Перебрав все аргументы «за» и «против», Нестеров пришел к логическому выводу, что Иванов либо допускает врачебную ошибку, либо… А что означало второе «либо», даже страшно было подумать. Но именно второе «либо» как будто более всего соответствовало действительности. За этим «либо» — таким безвинным с виду — скрывался криминал. Страшный криминал. Наподобие «ужастиков» — щекочущей нервы обывателя продукции Голливуда. А может, даже похлеще — поскольку все происходило в действительности и не с кем-нибудь, не с каким-то абстрактным киногероем, а с ним, Владимиром Нестеровым во плоти…
Иванов хотел взять, изъять, отнять у него почку…
Само собой понятно, что Иванову не нужна больная почка. И то верно: кому нужна больная почка?
