Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗
Эти двое суток для обороняющихся прошли на удивление спокойно, если не считать одной бомбежки, двух арт-налетов – вчерашнего, вскоре после обеда, и сегодняшнего, который начался с истинно немецкой педантичностью, минута в минуту опять-таки пополудни, как в прошлый раз, – и двух атак пехоты, которые они отбили с большим уроном для врага. Видимо, что-то не заладилось в немецкой военной машине – ожидаемых танков пока не было, чему многие бойцы втайне радовались: что ни говори, а уж лучше огненный шквал орудий, к которому успели привыкнуть, чем впервые встретиться лицом к лицу с бронированными чудищами, о которых новобранцы были немало наслышаны от бывалых бойцов.
– Сейчас попрут, – Никашкин осторожно приподнялся над бруствером.
– Фрицы, они порядок любят: покропили стальным дождичком, пора и с кузовком за грибочками…
Алексей невольно улыбнулся – он уже не удивлялся шуточкам Никашкина, которые на первых порах принимал за браваду; ефрейтор и в бою посмеивался, только глаза его загорались, как у хищной ласки. Он чем-то и походил на эту зверюшку – стремительными, ловкими движениями, молниеносной реакцией и удивительным бесстрашием. Во время атак Никашкин, словно маленький вихрь, метался между бойцами своего отделения, успевая подбодрить новичков очередной шуткой, подсказать, как поприцельнее вести огонь, при этом и сам стрелял, казалось, не переставая. А уж это ефрейтор умел делать отменно, сливаясь в одно целое с автоматом, который он добыл невесть каким образом при формировании полка (у остальных красноармейцев были видавшие виды трехлинейки), Никашкин бил короткими смачными очередями так, что почти ни одна пуля не пропала зря.
Войну Никашкин встретил на границе. Когда от заставы остались развалины, вынес на плечах тяжело раненного политрука в так называемый тыл – добрался к наспех сколоченной части из бывших пограничников, которая, не успев принять бой, оказалась в окружении. Больше месяца часть пробивалась к линии фронта, наводя панику на гитлеровцев своими стремительными, неожиданными ударами, после которых растворялась в лесах, просачиваясь под носом у карательных отрядов СС, охотившихся за пограничниками.
При переходе линии фронта Никашкин был ранен, но в госпитале долго не задержался – не потому, что вылечился, а просто сбежал. Долго мытарился по кабинетам тылового начальства, просился опять к своим, пограничникам, но впустую: то ли часть расформировали, то ли отправили выполнять какое-нибудь спецзадание, учитывая уже немалый боевой опыт бойцов, – так ефрейтор и не узнал о судьбе своих боевых товарищей. В конце концов его едва не под конвоем препроводили в резервный полк, где и дали отделение молодых, необстрелянных солдат. Поговаривали, что где-то в штабе на него лежит наградной лист; медаль или орден – никто толком не знал, но Никашкин только беспечно, со смешочками отмахивался: дело наживное, не к спеху…
Наконец Алексей окончательно пришел в себя, поднялся на ноги и встал рядом с Никашкиным.
– Как ребята? – спросил ефрейтора.
– Орлы. Держатся, – беззаботно ответил тот, внимательно прислушиваясь к обманчивой тишине, которая воцарилась после артналета.
– Убитые во взводе есть?
– Бог миловал. У пятерых ранения, да и то курам на смех – царапины, – вдруг рассмеялся. – Один только Бирюков схлопотал посерьезней в… общем, в "тыл". Ничего, оружие держит, стоять может, а посидеть в ближайшем будущем не придется, фрицы не дадут…
И вдруг умолк на полуслове, нахмурился. Алексей удивился было этой перемене, но в следующий миг понял ее причину: из-за пригорка, который щетинился позади немецких окопов унылым, искромсанным пулями редколесьем и который скрывал неглубокую лощину, послышался гул. Он нарастал, усиливался, постепенно наполняя изрытое воронками пространство впереди окопов; казалось, воздух пришел в движение, завибрировал, отчего земная твердь дрогнула, заходила под ногами ходуном, начала стекать в траншею струйками распушенного солдатскими лопатами и осенним суховеем чернозема.
– Танки… – голос Никашкина, немного осипший, а из-за этого необычно тихий, слегка дрогнул. – Дождались, маму их немецкую… – завернул круто.
– Дождались… – Алексей, стряхнув внезапно вспотевшей ладонью застрявшие в волосах стебельки травы и земляную крошку, надел каску.
– Ничего, выдюжим, – попытался бодро улыбнуться Никашкин, но улыбка не вышла. – Который раз встречаюсь с ними, а вот привыкнуть никак не могу – вдруг пожаловался Малахову. – И не боязно вроде, а внутри холодок… Надо к ребятам, командир. Им-то каково – впервые…
– Пошли! – и Алексей, не оглядываясь на ефрейтора, в полный рост побежал по траншее.
Танки, выползая из лощины по одному, вскоре миновали немецкие окопы и, разворачиваясь веером, двинулись к боевым порядкам роты; вслед за ними высыпали и фашистские солдаты, до поры до времени стараясь укрыться за их толстыми бронированными туловищами.
– Приготовить гранаты! – скомандовал Малахов. Пехотинцы, которые до этого, как завороженные, в полной неподвижности наблюдали за танками, засуетились, потянулись к подсумкам, к выдолбленным в стенах окопов нишам и принялись доставать оттуда гранаты и бутылки с зажигательной смесью.
– Спокойней, ребятки, спокойней! – голос Никашкина снова обрел звонкость. – Ты что, трактор никогда не видел? – подскочил к молоденькому бойцу, который никак не могу вставить дрожащими руками запал в гнездо. – Ну нацеплял на него фриц пушек и пулеметов – что с того? Больше шума, чем толку. Подожди, пока подползет поближе, да зажигалку ему в зубы – запылает как миленький. Главное – не торопись. Затаился – и жди. Дошло? То-то…
– Никашкин! – позвал его Малахов.
– Здесь я! – ефрейтор подскочил к лейтенанту.
– Возьми двух бойцов и пулеметчика. Нужно отрезать пехоту от танков. Пройдешь незаметно со стороны реки под прикрытием берега вон к тому пригорку. Понял?
– Так точно! Сделаю в лучшем виде.
– Поторапливайтесь – времени уже в обрез.
– Есть! – Никашкин убежал.
Томительно тянулись последние минуты. А танки подкрадывались неторопливо, раскачиваясь, на ухабах и воронках, с уверенностью сытого хищника, который, перед тем как вонзить свои клыки в тело очередной жертвы, смакует ожидание неизбежной агонии предназначенной к закланию добычи: уж, наверное, высмотрели немецкие корректировщики с высоты, что противотанковых пушек на позициях роты нет и в помине – "рама" зудела над головой с утра до ночи.
"Эх, людей маловато! – окинув взглядом позиции роты, вздохнул Малахов. – Но ничего, лишь бы не дрогнули, не ударились в панику. Тогда конец…".
Удивительное дело: страха, который помимо воли зашевелился где-то в глубине души при виде танков скользким, холодным червем и который он изо всех сил старался скрыть от своих бойцов, а особенно от Никашкина, как не бывало. И не только потому, что доводилось ему встречаться с танками в боях еще в финскую войну – правда, там они были и оснащены похуже, да и броня потоньше, чем у немецких, – а больше потому, что им овладел злой азарт, который заглушил все остальные чувства. Боязни за свою жизнь он сейчас совершенно не ощущал; глядя на неуклюжие стальные махины, Алексей исступленно шептал побелевшими губами: "Ну быстрее же, быстрее…" – и судорожно тискал рукоятку противотанковой гранаты.
Впереди вздыбились черные, рвущиеся к небу султаны вывороченной земли: ударили танковые пушки; теперь, выбравшись на простор, танки прибавили ходу.
Снова сверкнули оранжевыми огоньками стволы пушек, и снаряды, взвыв, со свистом и грохотом врезались в землю где-то позади позиций.
– В "вилку" берут! – испуганно вскричал кто-то из бойцов; еще чей-то голос принялся ему вторить, но тут же растворился, захлебнулся в громыхающей лавине стали и огня, которая обрушилась на окопы.
И следующий залп был не менее точен; земля вдруг стала жесткой, чужой: она рвалась из-под ног, пучилась, пытаясь вытолкнуть наружу под огненный шквал слабые, беззащитные человеческие тела.
– Бра…а…цы! А-а-а! – крик заглушил рокочущее эхо; ужас, смертельный страх вырвался из этих булькающих, ломких звуков, вонзился занозой в дрогнувшие сердца.
