Будни прокурора - Лучинин Николай Семенович (книги хорошего качества .TXT) 📗
— Здравствуй. Орешкин говорит.
— Здравствуйте, товарищ Орешкин.
— Вот мне сейчас докладывает начальник паспортного стола, что Глазырин пришел с этой гражданкой и требует сменить ему в паспорте фамилию на Миронова, причем у них на руках документ из суда. Ты в курсе дела?
— Да, конечно.
— И не опротестовал такое нелепое решение?
— Да в нем нет ничего нелепого.
— Куда же смотрел судья? Он, очевидно, не видел наших материалов?
— Каких ваших?
— Да тех, которые вы у нас брали.
— Насколько мне известно, все материалы находятся в гражданском деле, и я не сомневаюсь в том, что судья с ними детально ознакомился. Но он их оценил иначе.
— Знаем мы эту судейскую оценку! Вот так они оценивают доказательства и по другим делам. Как ни дело, так оценка, оценка… Так ты что, действительно, не будешь опротестовывать?
— Да зачем же приносить протест по совершенно правильному решению? Тем более, что этот материал был направлен в суд мною вместе с иском о признании этого человека сыном Мироновой.
— Тогда вы оба допустили серьезную ошибку. А я не разрешу менять паспорт и сегодня же напишу в горком партии. Там этот материал прекрасно знают и разберутся объективно. Вас с судьей поправят!..
— Можете писать, если вам не жаль напрасно отнимать время у работников горкома. Что же касается паспорта, то вы обязаны его выдать. Никому не позволено игнорировать решение суда. Того, кто задержит выдачу паспорта, я буду вынужден привлечь к ответственности.
— Ничего, решение суда еще будет отменено! Мы располагаем по этому делу кое-какими материалами, о которых вы и не подозреваете.
— Ну, если у вас и есть какие-то материалы, то только фальшивые, — смею вас уверить.
— Я защищаю интересы государства! — закричал в трубку Орешкин.
— Но у государства нет иных интересов, как интересы советских людей, — спокойно заметил Лавров. — Не упорствуйте, товарищ Орешкин. Лучше признать свою ошибку, чем усугублять ее.
— В горкоме нам скажут, кто допустил ошибку.
— Дело ваше, но заранее предупреждаю, что в данном случае вы в горкоме поддержки не получите.
— Еще посмотрим! — донеслись последние слова Орешкина.
…На второй день после этого разговора Лавров получил пакет с письмом Орешкина. В письме начальник милиции подчеркивал, что определение суда является клеветой на родную мать Глазырина — Марию Ивановну. И далее говорилось:
«Мое личное мнение: весь замысел гражданки Мироновой — это узаконить гражданина Глазырина своим сыном, а отсюда, как вывод, он будет признан офицером и инвалидом отечественной войны, и она станет получать за него от государства крупные суммы денег. С материалом, находящимся в милиции, ознакомились ответственные работники горкома КПСС, горсовета, Генпрокуратуры, и везде Мироновой отказывали. Весь материал находится в горпрокуратуре, и на наш запрос о возврате материала прокурор Лавров отказал».
На письме была резолюция Дымова:
«Товарищ Лавров, прошу лично разобраться, опротестовать решение суда и доложить».
Это была резолюция второго секретаря горкома партии.
Лавров не удивился упорству Орешкина, но, прочитав резолюцию секретаря горкома, подумал: «Почему товарищ Дымов так безапелляционно пишет: «опротестовать». Значит, начальник милиции убедил его? Надо поговорить с Дымовым…»
Обстоятельно доложив Дымову дело, Юрий Никифорович сказал:
— Таким образом, в силе остается только личное мнение товарища Орешкина по этому делу. Документы и факты говорят совсем другое.
— В таком случае товарища Орешкина, видимо, подвели его работники, — заметил Дымов.
— Возможно, — согласился Лавров и, попрощавшись, вышел из кабинета секретаря.
Глава четвертая
I
Вечером Лавров предупредил шофера о предстоящей поездке в колхоз. В семь часов утра машина уже стояла у подъезда. Выезжая из города, Юрий Никифорович сказал шоферу:
— Яша, нам надо быть в колхозе не позднее восьми.
— Если все обойдется благополучно, без двенадцати минут восемь будем на месте.
Лавров посмотрел на шофера и улыбнулся. По ровной трассе машина мчалась со скоростью сорок — пятьдесят километров в час. Но вот показались плавни.
— Здесь, Юрий Никифорович, бывает несметное количество уток! — мечтательно сказал шофер. В день открытия охоты столько съезжается охотников, что места себе не найдешь.
— На каждую утку по охотнику? — рассмеялся Лавров.
— Не-ет, охотников, конечно, меньше… Но не на много. А вы, Юрий Никифорович, не увлекаетесь этим делом?
— Сейчас нет, а в детстве часто ходил с отцом на охоту. В наших местах очень хорошая охота на коз. Но после одного случая отец не стал меня брать с собой, — сказал Юрий Никифорович, улыбнувшись своим воспоминаниям.
— А что? — с любопытством спросил шофер.
— На коз у нас охотятся обычно так называемым загоном: часть охотников стоит в засаде, а три-четыре человека гонят коз на этих стрелков. В хорошую охоту по восемь-десять коз берут. И вот стою я однажды в засаде. Смотрю, коза несется прямо на меня. Я ее заметил метров за двести и, взяв на прицел, стал ждать. В это время другие охотники уже начали стрельбу. Я думал, что они палят каждый в свою цель, а оказалось, что все стреляли в одну и все промазали. Я в это время продолжал целиться в «свою» козу. Обстрелянная охотниками коза пронеслась мимо них и оказалась возле меня. Она ошалело метнулась, зацепилась головой за ремень моего ружья, и не успел я ахнуть, как ружье ускакало вместе с козой. Смеялись надо мной так долго, что и сейчас совестно вспомнить.
Яша расхохотался.
— С тех пор больше не хожу на охоту, — закончил Лавров и взглянул на шофера.
— Да, бывает, — неопределенно проговорил тот.
Около восьми утра машина подходила к станице. Через несколько минут они остановились у правления колхоза.
Лавров попросил Яшу подождать, а сам зашел в дом.
Председатель колхоза Карамышко сидел за столом, покрытым кумачом, обрызганным чернилами, и о чем-то толковал с бухгалтером. При появлении Лаврова Карамышко вышел из-за стола и, здороваясь, с удивлением произнес:
— Так рано? А я-то думал, вы будете у нас часиков в десять, одиннадцать.
— Почему? — спросил Лавров.
— У вас же, в городе, работа начинается с девяти. Вот я и решил, что сначала заедете к себе на работу, а потом к нам.
— А я подумал, что, если рано утром не застану вас в правлении, придется весь день искать, — сказал Лавров. — Хозяйство большое — фермы, бригады…
— Да, это верно, — не без чувства гордости заметил председатель. — Если бы вчера вы к нам не позвонили, меня здесь и сейчас уже не было бы. Обычно встаю в пять, зайду на тридцать-сорок минут в правление, поговорю с людьми и еду в бригады, на фермы. А сейчас вот беседую с бухгалтером насчет устава.
— Почему вдруг?
— А как же! Если в колхоз приезжает прокурор, да еще на три дня, — чем же ему интересоваться, как не уставом сельхозартели? Вы же, наверное, не будете считать, сколько мы, скажем, поставили свиней на откорм.
— Верно, конечно, — согласился Лавров. — Меня интересует главным образом то, как у вас соблюдается устав сельхозартели. Дело в том, товарищ Карамышко, что от ваших колхозников в прокуратуру поступают жалобы. Правда, не так уж много, но лучше, чтобы их вовсе не было..
— От каких же это колхозников поступали заявления? Не помните?
— Не только помню, но и заявления взял с собой.
Лавров открыл папку и положил на стол председателя две жалобы. Карамышко нацепил очки, внимательно прочитал обе жалобы, а также ответы прокуратуры.
— Как же мы могли допустить такое отношение к людям? — обратился он к сидящему здесь же бухгалтеру.