Жена по заказу - Драбкина Алла (серия книг TXT) 📗
– Я смотрю, вы уже поладили?
– Да-да, – говорю я, вставая.
– Обязательно прочти роман, – советует Виктор Нефедову. – Я читал и просто в восторге.
– Оставьте свой восторг при себе, – сухо отвечает Нефедов. – Вы прекрасно знаете, что у нас разные вкусы.
Виктор явно смущен его хамством, но схамить в ответ не может. Видимо, за это Нефедов его и презирает. Нормальные люди совершенно бессильны перед лагерными законами. Уже десятилетние девочки, подбоченившись на манер кухонных скандалисток, награждают встречных-поперечных «козлом», уже низость и жестокость стали бытом, а Виктор все не понимает этого. А может, и понимает, но соответствовать не может. Я тоже не могу.
И многие не могут. Может быть, нас даже большинство, но мы обречены. И со всей силой и страстью обреченного я понимаю, что люблю графомана Виктора жарко и болезненно, как всегда любила своих товарищей. Мне уже не до литературного снобизма, я давно поняла, что кроме литературы в жизни есть еще много вещей и понятий, которые даже важнее.
– Я хотела бы почитать книги, которые вы издаете. Гнилову и кто там еще?
– Это правильно, – сыто рыгает Нефедов и начинает снимать со стеллажа шикарные глянцевые тома. Виктор суетливо запихивает их в пластиковый пакет, и мы тащимся к машине, где нас ждут Яна и Кирюша.
Кирюша лезет в пакет, достает книги и вопит от восторга:
– Мы будем это читать? Это нам читать?
– Нет, – хмуро отвечает Виктор, – это совсем не детские книги, и тебе будет неинтересно.
В дороге мы молчим. Нам обоим не по себе, мы оба понимаем, что не соответствуем времени, что наша песенка спета.
– Я ненавижу Нефедова, – уже в квартире шепчет мне Яна.
Потом я читаю Короленко, «Дети подземелья».
На фоне великой русской литераторы Короленко – довольно слабый писатель, однако в данный момент он доводит меня до слез, и я знаю, что Кирюша тоже будет рыдать. Короленко – это то, что нам сейчас надо, его благородная душа бьется в каждом слове наивного, но чистого и честного повествования. Я долго готовлю вопросы, которые должна задать Кирюше, чтоб воздействовать не только на его эмоции, но закрепить хоть какую-то доброту и великодушие. Яна не может сделать этого сама, но теперь я понимаю, что она действительно отдала мне душу сына, что она действительно видит его испорченность и страдает от этого. Никогда еще я не чувствовала такой ответственности, ну прямо будто я врач, который вначале должен решить, что делать, а потом сам же и сделать. Под личную ответственность.
Параллельно со слабым писателем прошлого Короленко я читаю лучшую писательницу сегодняшнего дня Гнилову. Как выяснилось, всю эту ахинею я уже читала, но в опубликованных книгах много чего добавлено. Добавляют они все одно и то же; это добавляли соцреалисты для оживляжа, это добавляют и теперешние «чего изволите». У Панферова герой – секретарь обкома – тоже имел домработницу в ванной (потом бедного секретаря весьма трагически съели волки). Видимо, изображая клубничку, такие авторы дают понять, что ничто человеческое их герою не чуждо.
Я знаю, что мужская логика и мужское отношение к сексу совсем другое, чем у женщин, но раньше я узнавала и измеряла эту разницу, читая хороших писателей, а потому и весьма тонких людей.
У Панферовых узнаешь про мужчин такое, от чего вытошнит. Но уж когда бледная немочь, бесцветная моль, вроде Гниловой, рисует мне эротические картинки, пытаясь разнообразить свои «фэнтези», напрочь лишенные фантазии, жизнь кажется нереальной, как в детстве, когда узнаешь, что нас в эту жизнь приносит не аист. Не веришь, что таким стыдным образом родители сотворили тебя. Тех, кто открыл тебе эту неприятную тайну, – их пожалуйста, они такие, они бесстыжие и грязные, но ты родился как-то иначе. В ее бесстыдных и убогих альковных сценах есть что-то порочное, как в шепоте дворниковых детей, сообщающих тебе тайну твоего рождения.
Я, нормальная женщина, никогда не остававшаяся без любовников и без друзей мужского пола, рассказывающих мне о своих романах весьма правдиво и с интересом, чувствую оторопь от ее откровений.
А потом вдруг понимаю: да она же старая дева. Вот почему ее воображение так разнузданно и ее текст так нарочито украшен мелкими, гадкими подробностями физиологических отправлений. И напрашивается такое же гадкое сравнение: она – как человек, мучающийся от запора и мечтающий облегчиться.
И наряду с этим – интеллектуальные перлы, как бы показывающие: я не такая, я жду трамвая, и вообще я на рубль дороже. У нее, например, где ни столкнутся Венера с Афродитой – обязательно поругаются или подерутся. Столкнула бы еще Зевса с Юпитером, Гермеса с Меркурием, Геру с Юноной. Ну а редакторы что же? А читатели? Неужели все сошли с ума?
Произведения Марианны Томской по стилю весьма напоминают Гнилову, хотя Томская (что за псевдоним!) настаивает на реализме и житейской искушенности. У Томской Он шел к Ней, а Она ждала Его. Но не пришел. Она разозлилась и поехала с другим – с намерением непременно лишиться невинности (долгая сцена с лишением невинности, где героиня сразу же постигает все тайны женской чувственности). Потом Он приходит к Ней и рассказывает, что его арестовали, потому что кто-то изнасиловал слепую девушку, а слепая девушка опознала его. Но Она, чувствуя свою вину перед Ним, отсылает его прочь, и Он садится в свою машину, катит в горы и разбивается.
Вот такая вот жестокая дребедень происходит в романах Томской. И какая-то видимость правды тут, несмотря ни на что, есть. Да, Он не пришел, и Она связалась с кем-то другим, отчего Он и Она зачеркивают любовь и напрочь изменяют всю последующую жизнь. Так бывает – и бывает на каждом шагу. Только вот Томская (тьфу, что за псевдоним!) не берет в расчет ни чувства вины, ни стыда, ни унижения, ни горечи. Не назло Она идет с другим, а идет просто так, не предчувствуя беды, и попадается неожиданно, когда поздно бежать. А это гораздо унизительнее. И если ты сумеешь написать об этом унижении, то в писании этом будет хоть утилитарный, но смысл: не ходите девки в лес, да еще в обиде, да еще с кем попало. То какой здравый смысл может быть в тексте, испещренном словами: золотистый, серебристый, фигурка, изящно, грациозно и пышно?
Все эти макулатурные писания были самопародией, только вот длинноваты для этого жанра, всю бумагу пожрали. И публика это читает? Такая дура? И молчит?
Ну жаловаться, положим, сейчас некуда. А то, что читают... у нас все читают И Ивана Шевцова читали, и Кочетова читали. Что печатают, то люди и читают. Опять же подростки на клубничку падки.
Мой друг Гусаров называет эти писания «дрочилками». Точнее не скажешь. А раз читают, то наделаем такой литературы на века, выполним и перевыполним. Догоним и перегоним. Жахнем всеобщей безграмотностью по всеобщей грамотности – ничего в живых не останется. Жизнь должна быть простой, и культура должна быть утилитарной.
Яна уже давно увезла в школу Кирюшу и собиралась заехать в универсам за продуктами. Список составляли мы вместе. Я приучила ее отовариваться и на оптовом рынке. Соусы, пряности, консервы, если есть деньги и закупать их хоть малым оптом, обойдутся гораздо дешевле. Как и овощи.
– Вы такая опытная в хозяйстве, – говорила Яна, – уж этого-то я о вас никогда не могла подумать.
– Поголодаешь – поймешь. Но я не была достаточно богата, чтобы покупать оптом. Из-за этого я, нищая, за все платила двойную цену. Ты-то небось понимаешь, что Виктор не новый русский, он привык жить на копейки, а потому и мы будем экономить. Пусть в этот раз мы закупили всего в немыслимом количестве, зато потом месяц-два будем покупать только хлеб, мясо и овощи.
Я даже заставила Яну вести книгу расходов, чего сама никогда не делала. И вот через несколько недель подсчетов мы узнали, что тратим гораздо меньше. И хлопот гораздо меньше. Нам не надо бегать по ночнушкам и закупать все втридорога.
Иногда я слышала по телефону, как Яна объясняла наш способ ведения хозяйства подругам.
– Дуры несусветные, – говорила она. – В этом они увидели только способ утаивать деньги от мужей. А знали бы вы, на что они тратят деньги!
