Странники в ночи - Быстров Андрей (книга жизни .TXT) 📗
Олег, разумеется, обо всем этом не знал, да и не было ему дела до Аниных любимых игрушек. С подзеркального столика его взгляд перебежал на устилающий пол кирпично-красный ковер, потом на кровать, укрытую шахматным желто-коричневым пледом, и задержался на книжных полках. Тут были Драйзер, Фейхтвангер, Булгаков, Арсений Тарковский, а также дореволюционное издание книги Ницше "По ту сторону добра и зла", купленное в "Букинисте" за шестьдесят пять рублей. Много русской и зарубежной классики, а современных авторов представляли в основном французские бунтари-авангардисты, издаваемые мизерными тиражами с пространнейшими комментариями, чтобы советский читатель, не дай Бог, чего не подумал (и вообще ни о чем не думал). Далее шли Фолкнер, Кнут Гамсун, Ремарк, три Манна - Томас, Генрих и Клаус, а замыкали книжные ряды томики Аниного детства - "Волшебник Изумрудного Города", Жюль Верн, Уэллс, Конан-Дойль...
Рядом с книгами стояли пластинки, классика (Моцарт, Вивальди) и лицензионные диски фирмы "Мелодия" - Кенни Роджерс, "Абба", "Би Джиз", Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд. На тумбочке примостился стереопроигрыватель "Вега", а возле него - непрезентабельный кассетный магнитофончик "Спутник".
Над книжными полками висела картина с изображением окна, где сияла луна в фиолетовой ночи, и неподалеку от картины - три карандашных портрета, выполненные в единой манере, резкими, смелыми штрихами. Олег равнодушно скользнул по ним взглядом, а вот Максима они заинтересовали.
- Этих работ я раньше не видел... Пастернака и Булгакова узнаю, - он указал пальцем на первый портрет, затем на третий, - а кто им составляет компанию?
- Бальмонт, - просто ответила Аня.
- Да, да... Какая необычная манера... Кто художник?
- Задецкий. Я попросила, он нарисовал...
- Ого! - Максим встрепенулся, услышав известное имя. - Так ты с ним знакома?
- Чуть-чуть...
Во время этого обмена репликами Олег продолжал глазеть по сторонам. На столе он узрел фотографию в рамке - Аня в обнимку с широко улыбающимся полноватым мужчиной средних лет. Это был ленинградский дядя Ани, Александр Львович Штерн. Рамку для фотографии смастерил Анин дед, любивший Штерна почти так же сильно, как внучка. Снимок наклонно прислонялся к настольной лампе под волнистым малиновым абажуром. Когда Аня зажигала эту лампу по вечерам, комнату заполнял мягкий и теплый свет, а стены казались розовыми...
Юра и Олег, с разрешения Ани, включили проигрыватель и занялись прослушиванием добытых на туче дисков. Точнее, не прослушиванием, а нетерпеливым знакомством: каждая пластинка звучала по две-три минуты, в течение которых оценивалось состояние (первичная визуальная оценка часто бывала ошибочной), качество записи, глубина обнаруженных царапин, проверялось наличие или отсутствие так называемых "вертолетов" (не всегда видимых глазом горизонтальных деформаций дисков). Собственно слушание музыки или, по привычному термину меломанов, "въезд" в неё откладывалось на потом, на сладкое... И порой так и не наступало до следующей тучи, когда пластинка вновь обменивалась или продавалась, пролежав неделю бездвижно.
На кухне Максим помогал Ане доставать рюмки, тарелки, готовить нехитрую закусь - резать хлеб, колбасу, открывать банки с помидорами и огурцами. Так как никто из троих ребят не закладывал за воротник (а уж Аня и вовсе пила чисто символически) взяли только одну бутылку "Русской" водки - правда, в семьсот граммов. Пока сооружали закуску и сервировали раскладной столик в комнате Ани, Максим держал блистательные речи об искусстве в силу реализации механической потребности производить впечатление. Аня вежливо кивала, восхищалась в нужных местах. Один раз она попала впросак и восхитилась не там, где следовало, за что была наказана слегка раздраженным разъяснением.
- Поставьте, пожалуйста, Кенни Роджерса, - попросила Аня, морщась от воплей какого-то визгливого солиста с очередной пластинки Олега.
- Желание хозяйки - закон! - провозгласил Юра.
Кенни Роджерс хрипловатым баритоном запел о женщине по имени Люсиль, бросившей мужа с четырьмя детьми.
Сели за стол, налили по первой. Разговор под "Русскую" и Кенни Роджерса легко скакал по верхушкам, увертливо маневрируя мимо всплывающих тем.
- Николай Задецкий - отличный художник, но ему не хватает школы. Вот Барятин...
- Коммунисты во всем виноваты. Душат всех. Знаете, у КГБ девиз из Пушкина? "Души прекрасные порывы!"
- Патриотизм - это коллективный эгоизм...
- Тарковского видели?
- А вот за кордоном можно какие хочешь фильмы делать.
- Если деньги есть.
- Наливай...
- Гришка говорил, когда его родители приехали из Чехословакии...
- Дай помидорчик...
- На диамате я всегда засыпаю.
- Маркс и Энгельс...
- Слушайте анекдот. Просыпается утром Брежнев...
- Штанов из голубого вельвета не бывает.
- В Москве про шмотки только лимитчики говорят...
- Да ладно, какая новая политика...
Уровень огненного напитка в бутылке понижался. Аня молча внимала беседе, которую водка все же шатко стабилизировала. Кенни Роджерса сменил "Назарет", за ним последовал Элис Купер... Ане вдруг показалось, что в окне подмигнул черный глаз Моола.
- Просто они утратили веру, - говорил Олег, - нормальную человеческую веру в себе подобных...
- Кто? - спросил Юра.
- Особи, наделенные незаурядным умом и несчастливой участью, наставительно промолвил Максим. - Вера биологически необходима...
- Сублимация...
- Ты уверен, что правильно понимаешь это слово?
- Люди часто разговаривают лишь для того, чтобы подтвердить свою способность разговаривать. Миллионы бессмысленных диалогов...
- Идеально духовного существа быть не может, - гнул свое Максим. - Дух взлетает, когда тяготит бренность тела...
- А тебя что толкает к самосовершенствованию? - поинтересовался Юра.
- Тщеславие. Ну, не любовь же к ближнему... Пошлая жизнь ставит необходимым то, что противно духу. Зачем быть умным? Культурным? Честным? Природа этого не требует. Зато путь к совершенству укорачивается... И гордость не задета, и есть силы противостоять другим людям.
- Зачем противостоять? Их надо любить.
- Я не люблю людей, - заявил несколько захмелевший Максим. - За что? Им нужно одно, мне другое...
- У меня горе, - неожиданно признался Олег. - Давайте выпьем...
- Какое горе? - сочувственно спросил Юра, наклоняя бутылку над рюмками.
- Любимая девушка на моих глазах целовалась с другим...
- У тебя денег нет, - отрубил Максим. - А девушки будут целоваться с теми, у кого их полно. Вот все, что им нужно.
Бог мой, подумала Аня. Неужели он действительно так считает? Вроде бы неглупый человек, а впадает в столь распространенный грех обобщений...
Будто подслушав её мысль, Максим улыбнулся ей.
- О присутствующих не говорим...
- Может, ты и прав, - грустно сказал Олег. - Деньги, вещи... Коммунистический идеал: каждому - по потребностям!
- Коммунисты - жалкая кучка людей. Они что, вечны? Будут новые партии, новые споры о том, что лучше...
- А мы, как подопытные животные, - вставил Юра.
- Так что же лучше? - рассеяно произнесла Аня, думая о Мооле. Материализм, идеализм?
- Как всегда, что-то среднее.
- А что лучше, - проговорил Олег, уставившийся на бутылку, - религия или атеизм? Таблетка от нервов или Бетховен для души?
- Нашелся любитель Бетховена, - хмыкнул Юра. - Ты хоть пятую симфонию-то слышал? Не три минуты в диско-версии Уолтера Мэрфи, а полностью?
- Ты много слышал, классик, - обозлился Олег.
- Брэк, - встрял Максим. - Не переходите на личности. И кстати, пора спросить: дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?
После этих слов, за которые Аня была благодарна Максиму, начали собираться, тем более что бутылка все равно опустела. Юра хотел остаться, чтобы помочь Ане убрать посуду, но она сослалась на недомогание и желание прилечь.
