Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович (книги бесплатно без .txt) 📗
— Давай, убивай!
Лунев прекрасно понимал, о чем думал Бабай, произнося свои последние слова.
— Учти, поганец, ты сам попросил. И зря. К чужим просьбам я отношусь чутко.
Лунев отцепил цепь от крюка лебедки. Затем размахнулся и пнул Бабая в бок, но не носком, а по-футбольному — щечкой ботинка. Это сдвинуло легкое тело на полметра к месту, где обрывалась площадка пятого этажа. И тут к Бабаю пришло осознание страшной истины — теперь с ним уже не блефуют. Бросило в жар.
— Не надо! — Бабай уже не кричал, а хрипел.
— Это чой-то? — спросил Лунев. — Даже очень надо. Сейчас ты у меня войдешь в невесомость.
— Что вы делаете?!
— Ой, он уже на «вы» перешел. — Лунев посмотрел на Бабая с улыбкой. — Случается такое, а?
— Что вы де-ла-е-те?!
— Да вот, дружок, хотел тебя спихнуть. И представил, что ты в полете наложишь в штаны. Такой крутой и весь в дерьме. Верно?
Лунев замахнулся для очередного пинка. Бабай понял: это конец. Он дернулся, как червяк, которого потрогали палкой.
— Фу! — сказал Лунев с отвращением. — Уже обделался…
— Нет, — заорал Бабай, — все скажу. Спрашивай.
— Кто был в компании, когда вы убили капитана Прахова?
— Мы не знали, что это капитан! Клянусь, паддой буду!
— А некапитанов убивать можно? Просто так, не понравился — и готов?
— Я его не убивал, клянусь…
— Кончай, Бабай, имел я твои клятвы. Кто его душил, кто резал? Быстро!
— Удавку набросил Шуба. Заточкой кольнул Гоша.
— Кто такой Шуба?
— Аллигатор. Ко всему эмигрант.
— Бабай, оставь феню, я её не люблю. Говори по-русски. Значит, Шуба беглый уголовник?
— Да, очень крутой. Псих. На игле он.
— На кого тянет помочи?
— Командир! — Бабай захныкал. — Скажу — мне доска.
— Возможно, но это потом. А сейчас — вольный полет. Выбирай.
— Толкай! Пусть подохну!
Как любой профессиональный алкаш, Бабай то и дело менял поведение. Накатывала волна хмельного остаточного обалдения, он сразу становился дерзким. Неясные видения в мутной башке не позволяли воспринимать действительность такой, какой она была на самом деле. Также внезапно дурь слетала с него, в одно мгновение превращая в слизняка, перепуганного, безвольного, больше всего желавшего взять в руки стакан с водярой, хряпнуть содержимое и закосеть. Ему казалось, что все происходящее всего лишь дурной сон, который исчезнет, едва проснешься.
— Кто такой Гоша?
— Сучонок. Его Шуба с руки прикармливает.
— Капитана били до того, как закололи?
— Потом. Мертвого. Словно охренели.
— Ты бил?
— Нет, клянусь… И Рваный не бил…
— Почему же?
— Я мертвых трупов боюсь. Век не видать свободы.
— Кто же бил?
Бабай, до которого дошло, что чистосердечное признание гарантирует жизнь, раскололся. Его понесло. Он выложил все, что знал о подельниках. Они шли кирнуть в его закуток в «красной пятиэтажке», куда заранее пригласили Зойку-черную, толстенную дворничиху, за стакан водки способную ублажить всех кобелей в округе.
— Чьи это люди? — спросил Лунев в заключение. — Где пасутся?
— Братва Гулливера. Только его самого тебе не достать.
Гулливер — в гражданском состоянии Алексей Павлович Сучков — из сорока пяти лет жизни пятнадцать провел за колючей проволокой, где именем закона Российской Федерации его закаляли на жаре и морозе. Свою кличку Гулливер, низкорослый и щуплый, получил уже при первой ходке в зону. Поначалу она звучала иронично, но постепенно интонации у произносивших её менялись. В маленьком жилистом теле билась взрывная энергия и кипела неукротимая ярость. Короткие руки удлинял нож, длиннее ножа оказывались пистолеты, которые Гулливер пускал в дело без раздумий и колебаний.
Маленький Гулливер стал большим «бугром» криминального мира. Любой из накачанных костоломов, шестеривших на него, мог ногтем придавить «бугра», и тот бы хрустнул, как таракан под сапогом. Но за Гулливером стояла система, хорошо организованная, вооруженная, отлично законспирированная и богатая. Территории, занятью криминальными группами, входившими в систему, были четко поделены. И делили их не за столом в дружеской компании, а в кровавых разборках, в которых каждая сторона несла потери.
Гулливер, родившийся и выросший в Таллине, прекрасно знавший нравы и язык эстонцев, специализировался на оружейном бизнесе. Он строго охранял секреты своих тайных транспортных каналов, имена и адреса поставщиков, пароли и явки, не позволял конкурентам лезть в свою сферу и потому был нужен всем, кто не собирался засветиться при добыче стволов.
В Приморье Гулливер попал после третьей ходки в зону, после досрочного освобождения волей демократической власти республики. На Восток его пригласили кореша, где у распахнутых океанских ворот в Японию и Юго-Восточную Азию криминальной организации требовались знающие, энергичные и решительные люди.
Гулливеру крупно повезло, едва он сел в поезд. В одном купе с ним ехала Дора Михайловна Лужина, дородная, красивая дама сорока шести лет, директор средней школы, преподаватель литературы. Она знала наизусть поэму Блока «Двенадцать», «Стихи о советском паспорте» Маяковского и «Коммунисты, вперед!» Александра Межирова, написанные задолго до того, как автор смотался из России в Америку, о которой до того стихов не писал. При этом Дора Михайловна любила не то, что ей нравилось, а то, что требовала любить школьная программа, утвержденная министерством просвещения. Онегин и Печорин для неё были лишними людьми, Базаров и Павка Корчагин — провозвестниками светлого будущего.
Дора Михайловна возвращалась из отпуска, проведенного у родных на Байкале, и охотно свела знакомство с тремя мужиками, элегантно одетыми, чисто выбритыми, благоухавшими дорогими мужскими одеколонами «для джентльменов».
Учительнице и в голову не приходило, что это, отмочалив последний пятилетний срок, из зоны сквозил «бугор» Гулливер, которого у железных ворот встретили кореша и теперь сопровождали в поездке, оберегая от нахальных «бакланов», которые в новых краях мало знали его в лицо.
Маленький энергичный живчик Гулливер знал наизусть только «Луку Мудищева», и частично помнил другую поэму, которая начиналась словами «В зоопарке как-то летом вышли звери все из клеток и, решив, что рано спать, захотели погулять». Но то, как попутчик проникновенно пел под гитару, пробивая душу до слез словами «По тундре, по железной дороге, где мчится поезд Воркута — Ленинград», покорило Дору Михайловну. Овдовевшая три года назад, она ощутила влечение к энергичному волевому мужчине, излучавшему напористость и уверенность.
