Исход - Семенов Юлиан Семенович (серия книг txt) 📗
— Будем в открытую, или придумали себе историю?
— А вы как думаете? Мне интересен, в общем-то, ваш опыт. Как бы вы, бывший военный атташе в Лондоне, поступили?
— Вы с моим досье знакомы?
— У вас занятное досье. Мы в Берлине им интересовались.
— Хотите выдать себя за агента Берлина? — спросил по-немецки Унгерн.
— А почему бы нет, — тоже по-немецки ответил Сомов. — Почему нет.
— Концы с концами не сходятся. Я не Берлину интересен, я интересен Москве. Политический деятель интересен только тому, кому он угрожает. Еще чаю?
— С удовольствием.
— Прошу вас. Выпейте, а я буду говорить. Хорошо? Так вот, милейший мой, спасти вас может только одно: ваша работа как двойною агента.
— Я в эти игры не играю, барон.
— Салтыкова-Щедрина знаете?
— Я его люблю.
— Так вот, по Салтыкову — русский народ все сожрет, только б не на лопате… Ради идеи можно погибать, но во имя этого народа, право, смешно. Я обращаюсь к вашему разуму интеллигента. Чем страшнее народ, тем тоньше интеллигенция в этом народе. Правда за мной, дружище, правда за моей позицией: поверьте, это выстрадано. Я сделаю страну, в которой миллион элиты будет подтвержден ста миллионами концлагерных рабочих. И этот миллион элиты принесет в мир новый Рим и новые Афины, новое Возрождение и новый Ренессанс. Я отдам часть будущего сияния, которым благородный мир окружит мою элиту тем, кто подтверждал работу мысли работой рук в концентрационных лагерях. Следовательно, вся нация будет осиянна, вся. Это моя мечта, я живу мечтой, но не честолюбием. А долг интеллигента — поддержать мечтателя. Ну как? А в довершение ко всему вы храбрый солдат, я ценю храбрость в интеллигенте, это редчайшее качество. Поэтому я предлагаю вам должность начальника моей политической разведки.
— Заманчиво.
— Согласны?
— А почему бы нет?
— Сейчас я вызову стенографиста, и вы продиктуете ему все про ваших прежних руководителей и расскажете про вашу работу здесь. Да?
Сомов отрицательно покачал головой, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза:
— Скорее кончайте, барон. Я здесь был один, так что надеяться мне не на что. Кончайте по-джентльменски, без зверства.
— Я вас пальцем не трону. Но с природой я не в силах состязаться. Подойдите к окну, пожалуйста.
Сомов и Унгерн подошли к окну, Унгерн взял бинокль, приладил его, приложил к глазам Сомова.
— Нет, нет, правее смотрите. Это крыша тюрьмы.
И Сомов увидел окровавленные лица людей, потрескавшиеся губы, вывалившиеся языки, волдыри на голых телах.
— Сорок три градуса показывает термометр, а на солнцепеке будет пятьдесят пять. Континентальный климат. А? Что делать, дружище? Будете диктовать здесь, или придется подумать под солнцем. А?
Едет по дороге все выше и выше в горы Мунго. Останавливается, оглядывается на город, поднимает к глазам бинокль, смотрит ургинские улицы, задерживается на штабе, видит большой «линкольн» возле подъезда, потом переводит бинокль дальше и охает: прямо перед ним окровавленное лицо Сомова на крыше тюрьмы.
Мунго, надвинув на глаза лисью шапку, подъехал к «линкольну», подошел к шоферу и сказал:
— Друг, у меня две девочки есть… Съездим… Тут рядом…
— Давай, давай отматывай отсюда, — лениво ответил шофер, разморенный жарой.
— Одна блондинка, другая черненькая, — продолжает Мунго, осторожно присаживаясь рядом с шофером. Тот свирепо глянул на Мунго и осекся: в ребра ему уперся маузер.
— Пристрелю, — сказал Мунго шепотом. — Буддой клянусь! Езжай.
Шофер включил мотор, тронул машину. Мунго свистнул коню, тот побежал следом.
Несется «линкольн» к тюрьме, навстречу машине выскакивают стражники, на всем ходу «линкольн» врезается в толпу стражников. Мунго палит в остальных, которые в ужасе разбегаются, машина тормозит возле стены, Мунго кричит:
— Прыгай, Сомов, прыгай вниз!
А Сомов лежит, обгоревший, и медленно ползет к краю крыши — еле-еле двигается, а уж стреляют где-то, визжат казаки, слышно конское ржанье.
— Ну! — кричит Мунго. — Скорей, Сомов!
Он успел заметить, как шофер тянется к ручке, чтобы выпрыгнуть из машины. Мунго ударяет шофера рукоятью маузера, кричит:
— Пристрелю! Сидеть!
Подполз к краю крыши Сомов, и здесь силы оставили его, Мунго подтянулся к нему, ухватил его за шею, Сомов громко застонал. Мунго сбросил его в машину, крикнул:
— Гони!
И начинается нечеловеческая погоня казаков за машиной. Мунго отстреливается.
Сомов почти без сознания лежит на заднем сиденье. И вдруг машина начинает выделывать восьмерки — вот-вот перевернется. Мунго оборачивается к шоферу, а тот лежит на руле с простреленной головой.
— Сомов! — Кричит Мунго. — Сомов! Его убили, Сомов!
Машину разворачивает и несет обратно на преследователей.
— Сомов! Сомов!
— Помоги мне, — хрипит Сомов.
И Мунго перетаскивает его на переднее сиденье. Сомов берется за руль распухшими, обожженными пальцами, плачет от боли, матерится, шепчет что-то окровавленными губами, а Мунго стоит рядом с ним, широко расставив ноги, и выборочно стреляет в преследователей.
Отстает постепенно погоня. Несется вперед машина. Кипит вода в радиаторе.
Юрта старика, у которого осталась Иртынцыцык. Хлещет яростный дождь. Грохочет гром. Зеленые молнии высвечивают низкое небо, затянутое причудливыми белыми тучами.
Мунго вносит в юрту Сомова, кладет его на кошму, говорит:
— Старик, молись за него. Иртынцыцык, вари травы дамбасу. Он обожжен до костей.
— Мунго, — тихо говорит Сомов, — возвращайся поближе к Урге. Будь тенью Унгерна. Ходи по ночам следом за ним, не отставай от их, армии, все время иди следом верстах в трех — пяти, чтоб тебя могли найти мои люди, если понадобишься. Ты отвечаешь за Унгерна, он нужен нам… Иртынцыцык, ну-ка покажись мне, — вдруг мягко улыбнулся Сомов.
Девушка смущенно закрылась рукавом. Сомов закрыл глаза, вздохнул и прошептал:
— Пусть старик помолится, чтобы завтра утром я смог встать…
Мунго отвел Иртынцыцык к котлу, в котором кипели травы, и, прислушиваясь к медленному песнопению старика, стоявшего перед трехглазым Буддой, говорил невесте:
