Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
— Так что мотив налицо, — заключил Навахо. — Бонафе что-то разнюхал, явился в церковь и удостоверился, что жемчужины фальшивые… Он попытался шантажировать священника, а может, тот даже не дал ему времени. — Руки старшего следователя вновь изобразили эту сцену, но на сей раз на поверхности стола, а роль лесов исполнил поднос для бумаг. — Вероятно, он застукал его в самый разгар его исследования — и убил. Потом запер на ключ дверь ризницы и провел пару часов в «Каса дель Постиго», размышляя, что делать дальше. А потом исчез на целые сутки.
Закончив последнюю фразу, полицейский воззрился на собеседника вопросительным взглядом, явно побуждая его заполнить пробелы, имеющиеся в его информации. Но Куарт промолчал, и на лице Навахо отразилось нечто вроде разочарования.
— Разумеется, — уже менее охотно продолжал он, — отец Ферро не пожелал ничего рассказать о своем исчезновении. Странно, правда?.. — Он огорченно взглянул на Куарта поверх очков. — В этом пункте, патер, если позволите, вы тоже не слишком-то помогли мне.
Словно ища утешения, он подкатился на стуле к небольшому холодильнику, стоявшему сзади, извлек еще одну бутылочку пива и бутерброд с ветчиной, завернутый в фольгу, спросил Куарта, не угодно ли и ему, и принялся свирепо поглощать то и другое, а священник, глядя на него, думал про себя: интересно, куда же все-таки девается в этом тщедушном теле вся эта еда и все это пиво?
— Чем лгать вам, я предпочитаю промолчать, — проговорил Куарт, пока старший следователь жевал. — Иначе я скомпрометирую людей, не имеющих к этой истории никакого отношения. Возможно, позже, когда все закончится… Но даю вам слово священника: связи между тем, что мне известно, и этим делом действительно нет никакой.
Навахо откусил от бутерброда, отхлебнул из бутылочки и задумчиво посмотрел на Куарта:
— Тайна исповеди, верно?..
— Можно и так считать.
— Ладно. — Он откусил еще кусок. — Мне ничего не остается, кроме как поверить вам, патер. К тому же я получил от своего начальства указание проявлять в этом деле максимальное благоразумие — я цитирую дословно… — Он усмехнулся с набитым ртом, завидуя профессиональной влиятельности Куарта. — Хотя должен сказать вам, что, как только я разберусь с самым первоочередным, я собираюсь заняться темными сторонами этого дела, хотя бы даже частным образом… Я, простите за выражение, дьявольски любопытный полицейский. — На мгновение его глаза за стеклами очков посерьезнели. — И не люблю, чтобы со мной шутили шутки. — Скомкав фольгу в шарик, он зашвырнул его в корзину для бумаг. — Но в любом случае я помню, что являюсь вашим должником. — Вдруг он поднял палец, как будто вспомнив о чем-то. — Кстати. В больницу имени королевы Софии только что доставили человека в плачевном состоянии. Его некоторое время назад нашли под Трианским мостом. — Теперь взгляд Навахо стал испытующим. — Это частный детектив весьма невысокого пошиба, который, как говорят, работает на Пенчо Гавиру, мужа — или не знаю, кого уж там — сеньоры Брунер-младшей. Прямо какая-то ночь совпадений, правда?.. Думаю, что и об этом вам тоже ничего не известно.
Куарт невозмутимо выдержал его взгляд:
— Ничего.
Навахо поковырял в зубах зубочисткой.
— Я так и предполагал, — сказал он. — И я очень рад, что ничего, потому что на этом субъекте нет живого места: обе руки сломаны, нижняя челюсть тоже. С ним повозились с полчаса, прежде чем он смог связно произнести пару слов. А когда он смог, то заявил, что свалился с моста.
В общем-то, почти все уже было сказано. Поскольку Куарт являлся единственным представителем Церкви, имевшимся под рукой у старшего следователя, Навахо передал ему несколько официальных документов, ключи от храма и от квартиры приходского священника, а также попросил подписать короткое заявление относительно того, что явка отца Ферро в полицию была добровольной.
— Кроме вас, никто из церковного народа здесь не появлялся. Архиепископ, правда, звонил, но только для того, чтобы весьма искусно умыть руки. — Полицейский поморщился. — А-а, еще он попросил, чтобы мы не подпускали журналистов близко к этому делу.
Бросив пустую бутылочку в мусорную корзину, он широко, со вкусом зевнул и взглядом на часы намекнул, что не прочь бы пойти поспать. Куарт попросил разрешения в последний раз повидаться с отцом Ферро, и Навахо, после секундного размышления, сказал, что никаких препятствий к этому не видит, если только сам отец Ферро согласен. Он пошел выяснить этот вопрос, а фальшивая жемчужина осталась лежать на столе в своем пластиковом пакетике.
Куарт смотрел на нее, не прикасаясь, представляя себе, как она лежала в кармане у мертвого Онорато Бонафе. Она была крупная, блестящий верхний слой облупился там, где она была прикреплена к статуе. Для убийцы, кто бы он ни был — отец Ферро, сама церковь, кто-то из людей, имеющих к ней отношение, — эта жемчужина, сорванная со своего места, стала знаком, обрекавшим святотатца на смерть. Бонафе, сам того не зная, решил прогуляться по самому краю тайны. Это было нечто выходящее за пределы политической компетенции и полицейского разумения. Да не оскверните дома Отца моего. Да не грозите прибежищу тех, кто ищет утешения. Начиная отсюда к рассмотрению фактов невозможно было подходить с точки зрения обычной морали. Следовательно, выйти за ее пределы, во мрак, вступить на тот суровый путь, которым уже долгие годы шел маленький упрямый священник, неся на своих усталых плечах скорбный, непосильный груз бесчувственного неба. Шел, готовый дать душе человеческой мир, приют, милосердие. Готовый прощать грехи и даже — как той ночью — взять их на себя.
В конце концов, это не такая уж тайна. И Куарт улыбнулся медленной, печальной улыбкой, не отрывая взгляда от фальшивой жемчужины Пресвятой Богородицы, слезами орошенной; а все окружающие его стронулись с места и начали медленно вращаться, как на черном своде, в который каждую ночь всматривался отец Ферро в поисках самой потрясающей из всех истин. И Куарту внезапно открылось все — невероятно простое; все сложилось в одно: жемчужина, церковь, этот город, та точка пространства и времени, где все это находилось. Люди, отраженные в широкой, старой, мудрой реке, стремящейся к огромному, неизменному морю — морю, которое будет по-прежнему биться о пустынные пляжи, развалины, заброшенные порты, ржавые корабли, застывшие на вечном причале, и тогда, когда уже никого из них не будет.
Столь малым было пространство, столь непрочным убежище, столь хрупким утешение, что совсем нетрудно было понять того, кто обнажал меч Иешуа и бросался в битву, придающую смысл всему, или того, кто взвалил на себя крест вместе с чужими грехами. То были две стороны одной и той же монеты: единственно возможный героизм, ясно мыслящая отвага без знамен и без победы. Одинокие пешки в углу шахматной доски, силящиеся закончить свою игру с достоинством, невзирая на поражение. Это моя клетка, здесь я стою, здесь я умру. И посредине каждой клетки — устало бьющий барабан.
— Когда хотите, патер, — объявил Навахо, просовывая голову в дверь.
Да, в этом все дело. Именно в этом, и не важно, кто столкнул с лесов Онорато Бонафе. Протянув руку, Куарт коснулся кончиками пальцев пластикового пакетика с жемчужиной. И вот так, глядя на фальшивую слезу Пресвятой Богородицы, солдат, оставшийся один на склоне Гаттинского холма, узнал доносящийся издали хриплый голос и звон кольчуги другого брата, сражающегося в своем углу шахматной доски. Уже не осталось дружеских рук, которые после хоронили бы бойцов в героических склепах, освещенных золотистым светом факелов, несомых лучниками, среди покоящихся статуй рыцарей в железных перчатках и со львом в ногах. Теперь солнце стояло в зените, кости людей и коней были разметаны по всему холму, к ним сбегались шакалы и слетались стервятники. Поэтому, волоча свой меч, усталый воин, весь покрытый потом под своей кольчугой, поднялся на ноги и последовал за Симеоном Навахо по длинному белому коридору. А там, в конце, в маленькой комнатке с караульным у дверей, сидел на стуле отец Ферро — без сутаны, в серых брюках, из-под которых высовывались его старые, нечищеные ботинки, и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Из уважения к сану на него не надели наручников, но даже без них он выглядел очень маленьким и очень одиноким: растрепанные седые, кое-как подстриженные волосы, на щеках и подбородке, среди морщин и шрамов, почти двухдневная щетина. Его темные, с покрасневшими уголками глаза бесстрастно взглянули на вошедшего. Куарт приблизился к нему и, под ошеломленными взглядами старшего следователя, опустился на колени перед старым священником.
