Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Он взглянул на Макарену, потом на герцогиню. Это был пушечный выстрел по бывшему мужу Макарены — выстрел ниже ватерлинии. На мгновение он вспомнил, как сутки назад, на пристани, они вместе шли вызволять отца Ферро: тогда между священником и финансистом проскочила искра симпатии.
— Что вы собираетесь делать с этим?
Выражение лица Макарены говорило: это не мое дело. Мои счеты более личного характера. Ответила ему Крус Брунер:
— Я собираюсь немного уравновесить ситуацию. Все очень много сделали для этой церкви. Включая и вас: своей вчерашней мессой вы обеспечили нам еще неделю… — Она посмотрела на священника, потом на дочь. — Думаю, поэтому она сочла, что вы заслуживаете, чтобы вас привели сюда.
— Он ничего не скажет, — проговорила Макарена, очень серьезно, пристально глядя в глаза Куарту.
— Не скажет?.. Я очень рада. — Некоторое время она внимательно, сдвинув брови, смотрела на дочь, затем снова перевела взгляд на Куарта. — Хотя, знаете, мне приходит в голову то же самое, что и отцу Ферро. В моем возрасте многие вещи перестают иметь значение, так что можно рисковать, не испытывая страха перед последствиями. — Она рассеянно погладила пальцами клавиатуру. — Вот сейчас, например, я намереваюсь совершить акт правосудия. Знаю, что это продиктовано не слишком-то христианскими чувствами, отец Куарт. — В ее голосе появилась жесткость, решительность, которая вдруг показалась ему опасной. — Думаю, потом мне придется исповедаться. Я вот-вот совершу грех немилосердия.
— Мама.
— Оставь меня в покое, мамочка, пожалуйста. — Она повернулась к Куарту, как бы ожидая от него большего понимания, чем от Макарены, и указала на текст на экране. — Это отчет о внутреннем аудиторском расследовании в банке «Картухано», проливающий свет на проблемы Пенчо и на всю его игру вокруг церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Обнародование его немного повредит банку и очень сильно — моему зятю. Очень сильно. — Она усмехнулась уголком рта. — Не знаю, простит ли мне это когда-нибудь Октавио Мачука.
— Ты собираешься рассказать ему?
— Естественно. Ты думаешь, я брошу камень, а потом спрячу руку за спину? Но он живет на свете достаточно долго, чтобы понять… Кроме того, ему наплевать на банк. С возрастом он стал совершенно безответственным.
— Откуда вы взяли этот доклад?
— Из компьютера моего зятя. Он не слишком-то надежно защищен. — Она покачала головой, и в том, как она это сделала, Куарту почудилась печаль — искренняя печаль. — Мне правда жаль, потому что я всегда симпатизировала Пенчо. Но тут вопрос стоит так: либо церковь, либо он. Каждый должен держать свою свечу сам.
На модеме замигала лампочка. Крус Брунер мельком взглянула на нее, затем повернулась к священнику. Ее глазами смотрели на него все поколения герцогов дель Нуэво Экстремо, чья кровь текла в ее жилах.
— Это факс, — сказала она, и ее пергаментные губы изогнулись в усмешке, которой Куарт никогда не видел у нее: презрительной и жестокой. — Я передаю доклад во все газеты Севильи.
Стоявшая рядом с ней Макарена отступила на шаг, в тень, и застыла так, глядя в пространство. Медленные удары английских часов зазвучали внизу, среди покрытых темным лаком картин, несших свою многовековую вахту в полумраке «Каса дель Постиго». Казалось, вся жизнь, какая только была возможна в этих стенах, нашла себе прибежище здесь, под светом галогеновой лампы, освещавшей клавиатуру компьютера и костлявые руки старухи. И Куарт испытал абсолютную уверенность в том, что в этот момент призрак Карлоты Брунер улыбается в окне башни, а вверх по реке скользят белые паруса шхуны, наполненные бризом, который каждую ночь долетает сюда с моря.
Крус Брунер, герцогиня дель Нуэво Экстремо, умерла в начале зимы, когда Лоренсо Куарт в течение уже пяти месяцев находился в Боготе в качестве третьего секретаря Апостольской нунциатуры в Колумбии. Он узнал о ее кончине из нескольких строк в международном издании «АБЦ», сопровождавшихся длинным списком титулов покойной и просьбой ее дочери Макарены Брунер, наследницы всех их, молиться за душу усопшей. Пару недель спустя он получил конверт с севильским штемпелем; внутри лежало траурное извещение в черной рамке, в общем повторявшее текст газетного сообщения. Письма не было, но зато была открытка со снимком церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной — та самая, что написала Карлота Брунер капитану Ксалоку, — которую Куарт когда-то нашел в своем гостиничном номере.
Со временем до него дошли и еще кое-какие подробности, касающиеся заключительных событий этой истории. Письмо отца Оскара Лобато, добравшееся до него сложным маршрутом — из маленькой альмерийской деревушки в Рим, а оттуда в Боготу, содержавшее некоторые рассуждения общего характера, а также пару поправок к представлению, которое имел о Куарте молодой викарий, принесло известие, что церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, продолжает действовать и сохранила свой приход. Что касается Пенчо Гавиры, то однажды на страницах, посвященных экономике, американского издания «Эль Паис» Куарт прочел короткую заметку, в которой сообщалось о выходе на пенсию дона Октавио Мачуки, долгие годы возглавлявшего севильский банк «Картухано», и назначении на пост президента административного совета другого человека, имя которого ему ничего не говорило. А еще сообщалось об отставке дона Фульхенсио Гавиры и о сложении им с себя всех полномочий вице-президента и генерального директора банка.
Что же до отца Ферро, Куарт время от времени получал известия о том, что до определенного момента он находился в тюремной больнице, что суд признал его виновным в непредумышленном убийстве и что он был помещен в один из охраняемых приютов Севильской епархии, предназначенный для содержания престарелых священнослужителей. Там он и находился еще в конце той зимы, когда умерла «Вечерня»; состояние его здоровья вызывало сильные опасения, и, когда Куарт написал в этот приют, его директор ответил коротким учтивым письмом, из которого следовало, что отец Ферро вряд ли доживет до весны. Что он проводит все время в своей комнате, не общаясь ни с кем, а ночами, если погода хорошая, в сопровождении надзирателя выходит в сад и, сев на скамейку, молча смотрит на звезды.
Об остальных людях, жизни которых пересеклись с его жизнью за две недели, проведенные в Севилье, он больше никогда ничего не узнал. Постепенно они погрузились в глубины его памяти, присоединившись к призракам Карлоты Брунер и капитана Ксалока, так часто сопровождавшим его в его долгих вечерних прогулках по старинному колониальному кварталу Боготы. Они все исчезли, за исключением одного лица, да и то Куарт никогда не был полностью уверен, что видел именно его. Это случилось гораздо позже, когда Куарт, недавно переведенный в еще более глухую епархию — Картахену-де-Инлиас, листал какую-то местную газету с сообщением о крестьянском восстании в мексиканском штате Чиапас. Сопровождавшие материал фотографии показывали жизнь в некой деревушке, названия которой не приводилось, расположенной в зоне, находящейся под контролем партизан. На одном из снимков была группа ребят, сфотографированная в местной школе вместе со своей учительницей. Снимок был нечетким, так что даже при помощи лупы Куарту удалось рассмотреть не слишком много. Он заметил лишь сходство: женщина была в джинсах, с короткой седой косичкой и, положив руки на плечи учеников, смотрела в объектив камеры светлыми, холодными, дерзкими глазами. Такими же, какие в последний раз увидел Онорато Бонафе, прежде чем упал, пораженный гневом Божьим.
Ла Навата,
ноябрь 1995 года
