Современный швейцарский детектив - Дюрренматт Фридрих (читать книги полные TXT) 📗

Эдди озабоченно посмотрел на меня.

— Уж не собираешься ли ты слечь за три дня до карнавала?

— Я всегда говорил, что воздух у нас в помещении слишком сухой, — сказал Вернер, опять–таки лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание.

Виктор внимательно глянул на меня из–под толстых стекол очков и нетерпеливо подался к столу. Он так тщательно подготовил совещание — и вдруг помехи.

— Мартин, если ты себя плохо чувствуешь, то оставаться тебе тут вовсе не обязательно.

Давненько не проявлял он подобной чуткости.

— Пойду загляну к доктору Пфлюги.

Если бы наш врач дал мне освобождение, то можно было бы прихватить пару отгулов на карнавальную неделю, не трогая отпуска. Правда, тогда придется лежать дома в постели — и это посреди карнавального гвалта, который никому не даст покоя. Виктор прервал мои размышления:

— Мартин, только не забудь срочно отпечатать портрет доктора Бальмера.

— Ладно. А разве Феш уже отобрал что–нибудь?

Каждое слово царапало мне глотку.

Виктор коротко кивнул.

— Негативы я положил в твою корзинку.

Вот оно что — значит, наш сверхэкономный шеф уже побывал с утра у доктора Феша. Интересно, что это за неотложные дела свели их в такую рань?

Пастилки от кашля, которыми меня снабдила Урси, немного смягчили сухость в глотке, однако боль еще не совсем утихла. Бет одолжила мне шелковый шейный платок, я завязал его, и теперь узел выпирал у меня из–под высокого ворота свитера, словно огромный кадык.

Все это мало помогло; и когда мне позвонил техник из строительного отдела, чтобы узнать мое мнение о недавно появившейся в продаже японской зеркальной камере с объективом «Зоом» — он собирался купить ее для поездки в Кению на сафари, — то он почти ничего не понял из моего шепота и под конец разговора сердечно посоветовал пойти к врачу и взять освобождение. Я спросил его, известно ли ему, когда начнется ремонт объекта номер 71, после того отсоветовал покупать камеру с несменяемым объективом. Он ответил, что ничего не знает, но что пока не созвана даже экспертная комиссия для оценки ущерба.

Я как раз заполнял недельную рапортичку — сколько часов в такой–то день ушло на выполнение таких–то заданий; этот введенный Виктором учет рабочего времени мы считали едва ли не издевательством, — когда сладковатое дымное облако возвестило мне о присутствии Вернера. Разозленный, я обернулся; неужели даже сегодня, видя, что я почти не могу говорить, он не в силах отказаться от своей вонючей трубки, которая так душила меня. Когда Вернер увидел мой злой взгляд, глуповато–счастливое выражение сошло с его лица.

— Проваливай отсюда со своим дымоходом, — яростно прошипел я.

Громкой моя угроза не была, тем не менее она подействовала. Вернер скрылся за дверью, а через минуту появился вновь, но уже без трубки.

— Извини, я только хотел прочитать тебе новый куплет.

Слава богу, сегодня он приставал не с интересным вариантом шахматного дебюта, а с куплетами. Я жестом пригласил Вернера сесть. Неожиданно мне пришло в голову, что отсутствие голоса — не обязательно недостаток, иногда это может быть преимуществом.

Я благосклонно кивнул Вернеру.

— Знаешь, я подумал, что злободневный куплет о взрыве на нашей фирме понравится людям, — сказал Вернер.

Порывшись в кармане узких брюк, он вытащил сложенную бумажку. Глаза его загорелись, словно при особенно удачной шахматной комбинации. Хороший игрок в покер из него никогда бы не получился, а вот при игре в шахматы его мимика мне плохо помогала, так как я редко угадывал его ходы. То, что он собирался прочесть мне подготовленный к карнавалу сатирический куплет, надлежало расценивать как акт расположения и доверия, ибо до сих пор ни Вернер, ни Эдди никому не показывали своих куплетов.

А куплет оказался действительно забавным. Вернер нашел оригинальную рифму к слову «Афганистан», провел параллель между бессилием Запада перед лицом возможного экспансионизма русских и ощущением базельцев, что они могут стать жертвами махинаций химических концернов. Это было, пожалуй, единственным, что я любил в карнавалах — злые, остроумные песенки, которые сочинялись самодеятельными авторами.

Моя ухмылка явно обрадовала Вернера, равно как и мой одобрительный кивок.

— А как дела с твоей книгой? — с трудом выговорил я.

Полгода назад Вернер передал одному цюрихскому издателю свой сборник афоризмов с иллюстрациями Инес. С тех пор он ловко уклонялся от расспросов о судьбе книжки. Вот и теперь он лишь небрежно махнул рукой.

— Лежит в Дюссельдорфе. Ею заинтересовался один немец. Да это не важно, мне больше нравится сочинять куплеты.

Ага, он исподволь готовил меня к возможному неуспеху. Впрочем, это его дело. Пока моя книжка с фотографиями вилл Палладио продавалась неплохо, ему можно было не опасаться моей зависти.

— Что делаешь сегодня в обед? Может, сыграем?

Заполняя желтую недельную рапортичку, я не сразу ответил на вопрос Вернера.

— Ну, так что? — не отставал Вернер. — Ведь на следующей неделе нам поиграть не удастся.

Подумаешь, испугал! Неужели я должен подставлять себя под удары на шахматном поле, когда и без того чувствую себя жертвенным агнцем?

— Извини, Вернер, на сегодня у меня уже запланировано одно дело. Пойду поплаваю.

— Плавать? — он с недоумением уставился на меня. — С твоим–то горлом?

Пожалуй, Габор еще прибавил в весе со времени вечеринки по случаю отъезда Иды, во всяком случае, его серо–бежевым твидовым пиджаком был обтянут весьма внушительный «поцикам». «Поцикам», то есть «пузичко», — именно так называла меня Ида, когда ей казалось, что я слишком уж увлекаюсь тем, что предлагает наша столовая. Габор ждал меня у стойки вахтерки, где выдавались ключи от раздевалки бассейна. За стойкой восседал тот же самый дежурный, который два дня назад вызывал меня по громкоговорителю — маленький, жилистый блондин, который почему–то с трудом выговаривал слово «вахтерка». Дежурный сразу узнал меня. С тех пор как он вручил мне послание Феша, я, должно быть, ужасно вырос в его глазах, ибо он вручил мне ключ от шкафчика раздевалки с подобострастной вежливостью и принял оставляемое в залог служебное удостоверение, будто величайшую драгоценность. Однако я не успел заметить, записал ли он мой шестизначный личный номер и точное время в лежащий перед ним список, с помощью которого контролировалось, не превысил ли кто–нибудь отведенные на обед сорок пять минут, — мне помешал Габор, встретивший меня с прежней сердечностью и сразу же потащивший меня в раздевалку.

— Ты здорово сделал, что позвонил мне, Мартин, ведь мы уже давненько не виделись.

Боль в горле немного поутихла, да и голос уже не звучал так, будто я выпил пол–литра уксусной кислоты.

— Да, пожалуй, с той вечеринки, когда провожали Иду, мы и не виделись, то есть с прошлого сентября.

— Верно, столько времени прошло, стыд и срам! — гудел Габор в душной раздевалке. — Ну, как поживаешь? Похоже, простудился где–то, а?

Его звучный баритон отражался от бетонных стен и стальных шкафчиков. Наши шкафчики оказались в разных проходах, поэтому пришлось разговаривать, не видя друг друга, что мне совсем не нравилось. Несколько человек, пребывавших в разных стадиях раздетости, уже при нашем появлении с любопытством закрутили головами. Здесь было не принято говорить так громко.

Избавляясь от многочисленных зимних одежек, я попробовал односложными ответами притормозить разговорчивого Габора. Одновременно я вспомнил летние каникулы в деревушке на западном берегу Корсики. Натянешь в гостиничном номере плавки, накинешь рубашку, чтобы не обгореть — Ида стала уже красная, как вареный рак, — сунешь ноги в кожаные сандалии, чтобы не обжечься о раскаленный песок, и ты уже готов для нового чудесного отпускного дня. Почему жизнь не может быть всегда такой простой? Мне приходится вкалывать здесь по четыре дня в неделю, чтобы скопить денег на двухнедельный отпуск, на те две недели в году, когда я, собственно, и живу настоящей жизнью…