Современный швейцарский детектив - Дюрренматт Фридрих (читать книги полные TXT) 📗
— Что с тобой? — спросила Бет, когда я, ставя поднос на стол, расплескал апельсиновый сок. — Ты сегодня неуклюж как медведь.
Мне необходимо было узнать больше. За обедом довольно много говорилось о листовке ШАП. Вернер демонстративно вставил ее в держатель для недельного меню и, прихлебывая суп, цитировал самые разоблачительные фразы. К тому же он приправлял все это собственными суждениями, столь критическими по отношению к промышленникам, что Урси, робко взглянув на Виктора, посоветовала Вернеру не слишком громко расхваливать своих единомышленников, а то с соседних столов люди уже тянут шеи в нашу сторону.
Я отделился от нашей группки сразу же после обеда, проглоченного безо всякого аппетита, и не пошел вместе со всеми пить кофе. Вместо этого я разыскал в пресс–коммюнике, составленном Фешем, фамилию погибшего. Правда, в листовке была напечатана его фотография, но какая–то нерезкая (интересно, где эти ребята из ШАП вообще достали ее), а кроме того, и подпись под ней была невразумительной — Джан К., 36 лет, женат, отец двоих детей (9 и 6 лет). Стал ли он жертвой катастрофы, повлекшей за собой выброс отравляющих веществ?
Наукообразный отчет Феша о причинах аварии оказался не более содержательным, а фамилия пострадавшего там и вовсе отсутствовала. Но у меня был еще один шанс. Ведь авария произошла два дня назад, Джан К. умер в ту же ночь. Если он был жителем нашего города, то сегодняшняя газета должна опубликовать сообщение о его смерти.
Как бы не так. В свежем выпуске «Нойе базлер цайтунг», который я нашел еще не читанным в секретариате, о смерти Джана К. ничего не говорилось. Оставался внутренний телефонный справочник. Правда, имена в нем не указывались, во всяком случае, судя по имени, этот Джан был швейцарцем. Где–то я слышал уже это имя? Может, его упоминал Виктор на редакционной летучке? И научное звание, кажется, тоже называлось.
Все точно, вот он: доктор Дж. Кавизель, подотдел прикладных научных исследований, объект номер 71, комната номер 26. В тот же миг, когда я обнаружил эту фамилию, я сразу же вспомнил, где слышал ее — на допросе в кабинете доктора Феша шла речь о докторе Кавизеле. Против его фамилии значились два телефонных номера. Вероятно, это были номера телефонов в лаборатории и рабочей комнате. Может, позвонить? А что спросить? И вообще, кто подойдет к телефону?
38–98 — я набрал первый из двух номеров. В горле у меня застрял какой–то ком; вероятно, шницель по–охотничьи не пошел мне впрок…
— Центральная, Рюгг, с кем вас соединить? — раздался в трубке знакомый голос одной из наших телефонисток. Я выронил карандаш, который вертел в пальцах, и левой рукой нажал на рычаг, потом, не отпуская рычажка, медленно положил на него трубку. У меня аж волосы стали дыбом.
Ну и кретин! Ведь в центральной загорается на табло номер абонента. Телефонистка могла засечь того, кто сейчас позвонил, или по крайней мере номер аппарата, по которому звонили Кавизелю. Но это же и был мой аппарат. Вот идиот! Обед продолжал давить на желудок и стоять поперек горла.
Я достал из шкафа бутылку яблочной водки — новогодний подарок одной бернской рекламной фирмы — и от души плеснул в маленький пластмассовый стаканчик. У меня возникло какое–то ощущение хлипкости собственного положения. Какого черта я чего–то вынюхиваю? Через полтора часа мне велено явиться к шефу (не забыть бы почистить зубы, чтобы не пахло водкой!) для уже второй головомойки всего за два дня. Столько внимания моей персоне не уделялось целых пять лет. Я же, дурак, вдобавок начинаю копаться в происшествии, которое объявлено листовкой ШАП «катастрофой, повлекшей за собой выброс отравляющих веществ». Но, может, у меня есть на это особое право? Не наглотался ли я сам этой дряни, о которой говорится в листовке, когда снимал аварийный объект?
Мы настоятельно требуем от наших властей со всей решительностью и безо всякой оглядки на интересы крупного капитала провести расследование этого дела. Общественность, население Базеля, которое и при «нормальных условиях» страдает от воздействия химического производства, имеет полное право на информацию о подозрительных событиях, имевших место на предприятии концерна ,,Вольф»… Верно! Меня второй день мучают кашель и кровотечения (последний раз у меня шла из носа кровь только в детстве), значит, я тем более мог требовать объяснений. Последний глоток водки придал мне храбрости.
Я положил записку на письменный стол Бет (она и остальные все еще пили кофе), в которой просил достать мне материалы по структуре подотдела прикладных научных исследований. Зеленая подложка на ее столе была, как всегда, завалена блокнотами, записками, фотографиями, прозрачными папками, диктофонными пленками и обертками от жевательной резинки, поэтому можно было опасаться, что Бет не сразу заметит мою записку, зато Виктору она вряд ли вообще попадется на глаза. За обедом он несколько раз поглядывал на меня через толстые стекла своих очков, а когда я перехватывал его взгляды, он тут же отворачивался. Может, он следил за моей реакцией на листовку и тирады Вернера? Сообщил ли ему уже Феш о моем нарушении запрета? Черт, а ведь, с другой стороны, именно он мог оказаться тем «источником», на который ссылается листовка. Ведь Виктор никогда не выдает, что у него на уме, ни единым словом, ни взглядом, ни жестом.
Фотографии химиков–косметологов получились у меня такими же пресными и скучными, как и их доклады на конгрессе, состоявшемся в большой аудитории. Речь в выступлениях шла отнюдь не о макияже или химической завивке, да и на экране доклады сопровождались не симпатичными головками манекенщиц с экстравагантными прическами, а таблицами и формулами. Трудно было поверить, что эти порой чопорные, а порой добродушные, в основном пожилые господа посвятили себя служению женской красоте. Я попытался поймать телеобъективом отблески диапозитивов на лысинах участников конгресса, однако в затемненном зале мне не хватало света. В конце концов я отказался от формалистических изысков и просто снял общий план, тем более что Ханс–Петер все равно выбрал бы для «Вольф–ньюс» самую незатейливую фотографию.
В обшитом мореным дубом кабинете Феша меня вновь ожидала встреча с дубоголовым цюрихцем, представлявшим прокуратуру. Он сидел в том же самом кресле, что и вчера, однако сегодня он даже не приподнялся, а только снисходительно кивнул. «Гуэр…» — Феш счел нужным вновь представить нас друг другу, пробормотав наши фамилии и взмахнув вялой рукой, будто уставший дирижер; Гуэр не стал тянуть, а сразу взял быка за рога.
— Господин Фогель, сегодня в десять часов пятнадцать минут утра, — чтобы уточнить время, он полистал своими толстыми пальцами потрепанную записную книжку, — вас задержали при недозволенном заходе на объект номер 71.
— Что значит «задержали»? Можно подумать, будто я совершил преступление.
Гуэр оскалил свои желтые зубы.
— Пусть не преступление, но нарушение установленного порядка. Доступ на объект для посторонних запрещен. Вы не пожелали соблюсти запрет. Не станете же вы утверждать, будто не заметили табличку.
Поскольку он ожидал услышать от меня смиренное «нет», я промолчал.
— Так в чем же дело? — Гуэр не отставал от меня, желая с самого начала сломить всякое сопротивление.
— Я не считал себя посторонним. Мне и раньше приходилось снимать на аварийных объектах, в том числе за ограждениями. Снимки во вторник вечером получились неудачными, поэтому я решил поправить дело.
План защиты я продумал во время конгресса косметологов. Главное, не выпалить все доводы и отговорки сразу, сказал я себе, и простодушно взглянул на Гуэра. Лучше всего сыграть роль эдакого сверхусердного исполнителя своих обязанностей.
— Откуда вы узнали, что снимки не получились? Вот господин доктор Феш сказал мне, что фотографии долго не удавалось найти, и ваша секретарша передала их сюда только сегодня утром, не успев показать вам.
Он утер свой широкий лоб мятым платком. Либо последняя реплика стоила ему немалых усилий, либо ему становилось жарко, так как он и на сей раз не снял своего макинтоша.
