Врата изменников - Перри Энн (список книг TXT) 📗
– Но если она… думала иначе…
Мисс Ганн попыталась выразить что-то мучившее ее, но слова ускользали, а мысли казались не стоящими того, чтобы произносить их вслух, ибо это были прописные истины, нечто само собой разумеющееся. Замужняя женщина должна быть предана супругу и не только поддерживать его во всех его идеях, но и глубоко проникнуться сознанием тех обязательств, которые несет каждый из них; она полностью разделяет его суждения во всех сферах его деятельности – будь то наука, философия, политика или финансы. И конечно же, замужняя женщина не могла претендовать на право собственного голоса, поскольку ее интересы всегда представлял муж. Этот вопрос не обсуждался даже за семейным столом. Любой подобный вызов обществу считался нарушением неписаных законов, которых неуклонно придерживались обе стороны даже в браке без любви. И тем более – в счастливых браках.
– Для Сьюзен же это стало долгом совести, – пояснила дальше Шарлотта. – Она невольно, вопреки себе, оказалась нелояльной по отношению к мужу. Я однажды видела, как она пыталась переубедить его. Он просто ее не слушал, ибо не допускал и мысли, что она может думать иначе. Одному богу известно, сколько раз она пыталась…
У Зенобии был такой вид, будто это она понесла тяжелую утрату. Потрясенная, с отсутствующим взглядом, мисс Ганн, казалось, ушла глубоко в себя. Поднявшись, она даже пошатнулась.
– Да, да, конечно. Я знаю, что Сьюзен никогда ничего не сделала из недобрых побуждений или по легкомыслию. Благодарю вас, но мне… пора. Я должна нанести еще несколько визитов.
Встревоженная миссис Питт едва удержалась, чтобы не спросить, хорошо ли она себя чувствует, но поняла, что душевные раны лечит лишь время. В этом никто не может помочь. Она что-то сказала на прощание и смотрела, как Нобби, держась неестественно прямо, но неуверенно ступая, пересекла холл.
Мисс Ганн возвращалась домой, почти не помня себя. Она как будто бы раздвоилась: одна ее половина хотела немедленно увидеть Питера Крайслера в робкой надежде услышать от него, что все совсем не так, другая предупреждала, что это не только глупо, но и бесполезно и только поставило бы их обоих в неловкое положение. Женщина не может внезапно появиться в квартире одинокого мужчины, чтобы сказать ему… Что сказать? Что разочаровалась в нем и несчастна? Что любит его, хотя они никогда об этом не говорили, никогда не произносили слов признаний? Или что не сможет простить ему того, что он сделал?
Но разве он просил говорить ему это?
Подавленная и несчастная, Нобби вернулась домой в тот час, с которого обычно начинают наносить визиты, светские и официальные, и первое, что она узнала от горничной, войдя в дом, было известие: Питер здесь и ждет ее.
Она подумала, что следует принять его в гостиной. Встреча в саду, как в прошлый раз, была бы для нее мучительной, ибо напомнила бы о чувстве близости и о надежде, которые они оба тогда испытали.
Но в ее доме гостиная, как и все комнаты, была так мала… Им придется быть слишком близко друг к другу, и ей не удастся отвернуться и спрятать глаза так, чтобы он этого не заметил.
– Я буду ждать его в саду, – решительно сказала Зенобия и, словно спасаясь бегством, поспешила к своим любимым цветам.
Питер Крайслер нашел ее, как в прошлый раз, у розовых кустов. Не тратя слов на приветствия и расспросы, он начал с главного. Это уже вошло у них в привычку.
– Я полагаю, вы знаете о Лайнусе Чэнселлоре? – тихо промолвил он. – Весь Лондон уже знает. Я хотел бы надеяться, что это дает время, какую-то передышку Африке. Но договор почти готов, и Родс, видимо, уже в Машоналенде.
Мисс Ганн, отвернувшись, смотрела на розы и даже не подняла голову, когда спросила его:
– И поэтому вы так поступили?
– Как поступил? – Питер был искренне удивлен. В его голосе не было ни тени притворства или попытки уклониться от ответа.
– Довели Сьюзен до того, что она сломалась?
Крайслер испуганно посмотрел на собеседницу. Воцарилось молчание. Нобби чувствовала его физическую близость.
– Я не делал ничего подобного! – с удивлением произнес он. – Я лишь стремился отстаивать… свое мнение!
– Да, вам это удалось. Вы атаковали ее с такой силой, не оставив камня на камне от аргументов Чэнселлора, вы так красочно расписали алчность захватчиков и зло, которое грозит Африке, ужас полного истребления целой расы…
– Но вы прекрасно сами знаете, что это правда! – горячо возразил Крайслер. – Именно к этому все идет. Вы лучше других понимаете, что ждет провинции Машону и Матабеле, если Родс колонизирует их и создаст там белые поселения. Ничто не заставит их подчиниться закону Лобенгулы. Смешно было бы даже подумать об этом, если бы это не грозило кровавой трагедией…
– Да, я знаю, но не в этом дело!
– Как не в этом? Именно в этом!
Наконец Зенобия повернулась к нему лицом.
– Я не осуждаю ваши убеждения. Я не сделала бы этого, даже если бы не разделяла их. Вы вправе иметь их…
Брови у ее гостя высоко поднялись, глаза были полны недоумения, но это не остановило Нобби. Теперь за страстностью и болью в ее голосе он улавливал нотки сарказма. Она была серьезна в своем споре с ним.
– Я не приемлю методы, которые вы использовали. Вы нанесли удар Чэнселлору именно там, где он был беззащитен.
– Конечно, – с удивлением возразил Питер. – Как же иначе? Не атаковать же его там, где он прочно защищен? Дать ему шанс? Это не спортивная игра, где кто-то проигрывает, а кто-то выигрывает. Это жизнь, с ее страданиями и несчастьями, где цена потерь слишком высока.
Но Зенобия знала, что говорила. Теперь она без страха смотрела ему в глаза.
– А уничтожение Сьюзен, моральное давление на нее, на ее чувство преданности мужу, на ее доброе сердце – разве это не слишком высокая цена?
– Ради бога, Нобби! Мог ли я предполагать, что он убьет ее! – протестующе воскликнул Крайслер, и на его лице отразился ужас. – Вы не можете так думать обо мне! Ведь вы меня знаете.
– Я верю, что вы не хотели этого, – продолжала мисс Ганн. Ее уверенность в себе притупила боль сомнений, не покидавшую ее вот уже несколько дней. – Просто вам было все равно.
– Нет, это не так! – Ее друг побледнел. – Я искренне не хотел этого. Но у меня не было выбора.
– И все же вы не должны были подвергать ее таким испытаниям, не должны были ставить ее перед выбором: верность мужу или собственная честность.
– Это непозволительная роскошь. Ставки слишком высоки.
– Центральная Африка – или смятение и гибель одной женщины?
– Да… если хотите. Десять миллионов – и один человек.
– Мне это не по душе, Питер. А если пять миллионов против двадцати человек?
– Да… разумеется, – ответил он, не дрогнув.
– Миллион против сотни? Полмиллиона против тысячи?
– Не надо доводить до абсурда.
– Когда ставки сравняются, Питер? Когда делать их станет невыгодным? Кто это решает? Кто ведет счет?
– Остановитесь, Нобби! Вы говорите глупости. – Теперь Крайслер не на шутку рассердился. Он не собирался извиняться, и ему незачем было защищать себя. – Мы говорим о судьбе одного человека – и целой расы. Здесь счет не может быть равным. Послушайте, ведь нам одинаково небезразлична судьба Африки. Почему же мы спорим? – Он протянул руки, словно хотел дотронуться до Зенобии.
Она отступила назад.
– Вы не знаете почему? – произнесла она, постепенно прозревая и испытывая от этого безмерную тоску, ибо эмоции уступали место разуму, этому одинокому светильнику в сумятице чувств. – Дело не в том, что я не приемлю ваши идеи, а в том, на что вы готовы ради того, чтобы осуществить их, и еще в том, что они делают с вами. Вы говорили о цели и средствах так, будто они не связаны между собой и существуют отдельно друг от друга. Это не так.
– Нобби, я люблю вас.
– Я тоже люблю вас, Питер…
Он снова сделал движение к ней, и она опять отпрянула – еле заметно, но в этом не было сомнений.
