Жестокое и странное - Корнуэлл Патрисия (книги онлайн txt) 📗

– Сейчас я вам скажу еще кое-что, хотя это вы и без меня знаете, – сказал Николас Грумэн. – Пресса будет вспенивать воду, словно прожорливые пираньи. Мы пойдем рядом, ни на кого не глядя и не оборачиваясь, кто бы там ни был и что бы он ни говорил.

– Мы не сможем найти свободного места на стоянке, – сказала я, поворачивая на Девятую. – Я так и знала.

– Притормозите. Вон там какая-то добрая женщина намерена нам помочь. Отлично. Она уезжает, если сможет развернуться.

Позади меня кто-то просигналил.

Взглянув на свои часы, я повернулась к Грумэну, как спортсмен в ожидании последних наставлений своего тренера. Он был одет в темно-синее длинное пальто, на руках черные кожаные перчатки, его трость с серебряным набалдашником лежала на сиденье, а на коленях он держал видавший виды дипломат.

– Теперь помните, – сказал он. – Ваш приятель Паттерсон решает, кто будет выступать, а кто нет, так что нам остается полагаться на вмешательство присяжных, и тут все зависит от вас. Вам нужно установить с ними контакт, Кей. Вы должны расположить к себе десять-одиннадцать незнакомых людей с того самого момента, как войдете в зал. Вне зависимости от того, о чем они захотят вас расспросить. Не воздвигайте стены. Будьте доступны.

– Понимаю, – ответила я.

– Будем стараться изо всех сил. Договорились?

– Договорились.

– Удачи, доктор. – Улыбнувшись, он похлопал меня по руке.

В здании суда нас остановил представитель охраны со сканером в руке. Он осмотрел мою сумочку и дипломат, как неоднократно это делал в прошлом, когда я приходила сюда в качестве свидетеля. Но на этот раз он старательно избегал моего взгляда и упорно молчал. От грумэновской трости сканер зазвенел, и мой адвокат продемонстрировал образец сдержанности и учтивости, объясняя, что ни серебряный набалдашник, ни наконечник, ни сама трость из темного дерева не таят в себе взрывных устройств.

– Он что, думает, я сюда с ружьем пришел? – воскликнул Грумэн, когда мы уже садились в лифт.

Едва двери лифта открылись на третьем этаже, на нас, как и следовало ожидать, набросились репортеры. Для человека, страдавшего подагрой, мой защитник двигался просто стремительно, его трость, словно метроном, отстукивала шаги. Как ни странно, я чувствовала себя несколько оттесненной в сторону и вне фокуса, пока мы шли к почти пустому залу суда, где в уголке сидели Уэсли и худенький молодой человек, которого, я знала, звали Чарли Хейл. Правая сторона его лица была испещрена тонкими розовыми шрамами. Когда он встал и с некоторой неловкостью сунул свою правую руку в карман пиджака, я увидела, что у него не хватает нескольких пальцев. Он был одет в нескладный темный костюм с галстуком и озирался вокруг, пока я, присев, занялась осмотром содержимого своего дипломата. Я не могла поговорить с ним, и трое мужчин сознательно делали вид, что не замечали моего подавленного состояния.

– Давайте минутку обсудим, как обстоят дела, – сказал Грумэн. – Я думаю, мы можем рассчитывать на показания Джейсона Стори и офицера Люцеро. Ну и, разумеется, Марино. Не знаю, кто еще должен принять участие в этом тайном суде Паттерсона.

– Кстати, – Уэсли посмотрел на меня, – я разговаривал с Паттерсоном. Я сказал ему, что у него нет фактов и что я буду говорить об этом на суде.

– Мы исходим из того, что до суда дело не дойдет, – возразил Грумэн. – И, когда будете выступать, я бы хотел, чтобы вы дали присяжным понять, что беседовали с Паттерсоном и говорили ему об отсутствии фактов, однако он настаивал на своем. Каждый раз, когда его вопрос будет касаться того или иного момента, уже затронутого вами в личной беседе, я хочу, чтобы вы упоминали это. Например, «как я уже говорил вам во время беседы, состоявшейся у вас в офисе» или «как ясно я дал вам понять во время нашего разговора» и т.д. и т.п.

Важно, чтобы присяжные знали, что вы не только специальный агент ФБР, но что вы возглавляете отдел бихевиоральных исследований в Куонтико, задачей которого являются анализ преступлений, связанных с насилием над личностью, и изучение психологического образа преступника. Вероятно, вам стоит сказать о том, что доктор Скарпетта никак не вписывается в образ человека, совершившего преступление, о котором идет речь, и что, на ваш взгляд, сама идея происходящего абсурдна. Так же важно довести до сведения присяжных, что вы являлись руководителем и ближайшим другом Марка Джеймса. Можете импровизировать как угодно, и, будьте покойны, Паттерсон не станет задавать вопросов. Члены жюри должны четко уяснить, что Чарли Хейл здесь.

– А если они меня не пригласят? – спросил Чарли Хейл.

– Тогда у нас связаны руки, – ответил Грумэн. – Как я уже объяснял в нашей беседе в Лондоне, все это – спектакль. Доктор Скарпетта не может представить никаких доказательств, и мы должны сделать так, чтобы по крайней мере один из членов жюри пригласил нас зайти через заднюю дверь.

– Это не так просто, – заметил Хейл.

– У вас есть копии депозитных квитанций и оплаченных вами счетов?

– Да, сэр.

– Очень хорошо. Не ждите, пока вас спросят.

Просто положите их на стол во время своего выступления. А состояние вашей жены не изменилось со времени нашего разговора?

– Нет, сэр. Как я вам сказал, ей сделали искусственное оплодотворение. Пока все хорошо.

– Не забудьте об этом упомянуть, если будет возможность, – сказал Грумэн.

Через несколько минут меня пригласили в зал, где заседало жюри.

– Ну, конечно. Сначала он предпочтет увидеть вас. – Грумэн встал вместе со мной. – Затем он пригласит ваших «доброжелателей», чтобы, так сказать, у членов жюри остался неприятный привкус во рту. – Он дошел со мной до двери. – Когда я вам понадоблюсь, я – здесь.

Кивнув, я вошла в зал и села в свободное кресло во главе стола. Паттерсона не было, но я поняла, что это один из его тактических ходов, своеобразный гамбит. Он хотел, чтобы я как следует прочувствовала испытующие взгляды этих десяти незнакомых людей, в чьих руках находилась моя судьба. Я встретилась глазами со всеми и с нем-то даже обменялась улыбками. Молодая, серьезная на вид женщина с ярко накрашенными губами решила не дожидаться главного прокурора.

– Почему вы предпочитаете работать с трупами, вместо того чтобы иметь дело с живыми людьми? – поинтересовалась она. – Довольно странный выбор для врача.

– Именно забота о живых и заставляет меня заниматься изучением трупов, – ответила я. – От мертвых мы узнаем то, что идет на благо живым, и следует отдать им должное.

– И на вас это не действует? – спросил пожилой мужчина с большими мозолистыми руками. Он сморщился, как от боли.

– Конечно, действует.

– Сколько лет вам еще пришлось учиться после окончания средней школы? – спросила полная чернокожая женщина.

– Семнадцать, включая аспирантуру и практику.

– О Боже мой!

– И где вы учились?

– Вы имеете в виду, в каких учебных заведениях? – переспросила я худого молодого человека в очках.

– Да, мэм.

– Сент-Майклз, Академия Лурдской Богоматери, Корнелл, Джонс Гопкинс, Джорджтаун.

– Ваш отец был врачом?

– Мой папа был владельцем небольшого продуктового магазинчика в Майами.

– Не хотел бы я оказаться на месте того, кому пришлось платить за столько лет учебы.

Кто-то из членов жюри тихонько рассмеялся.

– Мне всегда удавалось получать стипендию, – сказала я. – С самой средней школы.

– У меня дядя работает в похоронном зале «Сумерки» в Норфолке, – сказал кто-то из жюри.

– Перестань, Барри. Нет похоронного зала с таким названием.

– Я не шучу.

– Ерунда. В Файеттвилле есть зал, которым владеет семейство Стифф [9]. Ни за что не угадаете, как он называется.

– Куда там.

– Вы не здешняя?

– Я родилась в Майами, – ответила я.

– Скарпетта – испанская фамилия?

– Нет, итальянская.

– Интересно. Мне казалось, все итальянцы смуглые, темноволосые.