Новые центурионы - Уэмбо Джозеф (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Этот юноша стал бы куда счастливее, если б знал себя чуть лучше, думал Рой. Несмотря на то что Лайту было двадцать пять, на два года больше, чем Рою, тот привык считать его за младшего. Наверно, все дело в том, что я учился в колледже, подумал он, потому и повзрослел раньше многих других.
Идя через стоянку к дежурной машине, Рой заметил, как перед участком, на зеленом газоне, остановился новенький «бьюик». Из него выпорхнула молоденькая женщина с роскошным бюстом и заспешила прямо в участок.
Подружка какого-нибудь полицейского, подумал он. Была она не особенно хороша, но в этих краях любая белая девушка способна привлечь внимание, а потому сразу несколько полицейских повернули головы, чтобы получше ее рассмотреть. Внезапно Рой ощутил страстную тоску по свободе, по беззаботным вольностям первых студенческих лет, когда он еще не был знаком с Дороти. И с чего это он вбил себе в башку, что они подходят друг другу?
Кто такая Дороти? Секретарша в страховой конторе, тогда еще вчерашняя ученица, с грехом пополам получившая диплом лишь после того, как великодушный директор школы отменил занятия по математике. Рой знал ее с незапамятных времен, и знал слишком хорошо. Детская любовь — это чушь, пригодная разве что для слащавых журналов со сказками о кинозвездах.
Романтическая чепуха, с горечью подумал он, на смену которой с тех самых пор, как Дороти забеременела Бекки, пришли перебранки, страдания да муки.
Но Боже, до чего он любил Бекки! Льняными волосами и голубизной глаз она пошла в него, своего отца. И была удивительно, не правдоподобно смышлена.
Даже их детский врач признал: необыкновенный ребенок. В этой ее поразительной понятливости, в самом ее зачатии чувствовалась какая-то насмешка, окончательно утвердившая его в мысли, что женитьба на Дороти, женитьба в столь юном возрасте, когда жизнь еще обещала так много прекрасных открытий, была ошибкой…
И все же — у него была Бекки, чуть ли не с самого своего появления на свет доказавшая ему, что есть иная жизнь, ни на что не похожая, неповторимая в своей наполненности до краев переживаниями, которые, как он себе признался, только и могут быть любовью. Впервые в жизни он любил без всяких сомнений и без причины, и, когда держал на руках свою дочь и видел в ее глазах — весенних фиалках на чистой воде — свое отражение, ему казалось, он никогда не сможет уйти от Дороти, потому что не сможет покинуть это нежное, боготворимое им создание. Да и чем измерить то ощущение блаженного покоя, которое приходило всегда и мгновенно, стоило ей прижаться крошечной белой щекой к его собственной?
— Хочешь кофе? — спросил Лайт, когда они отъехали от участка, но Рой не успел ответить: голос оператора передал вызов на угол Седьмой и Центральной. Он выслушал сообщение Лайта и записал адрес и время, когда его принял. Он проделал все это автоматически, ни на мгновенье не переставая думать о Бекки. Что-то уж слишком легка для него становилась эта работа. Он мог справляться с ней, включив на «полицейскую волну» десятую часть своего сознания.
— Это тут, — сказал Лайт, развернувшись на перекрестке у Седьмой улицы.
— Похож на тряпичника.
— Тряпичник и есть, — сказал Рой с отвращением, посветив фонариком на распростертую фигуру, дрыхнувшую на тротуаре. Штаны спереди залиты мочой, вниз по тротуару тянется извилистая струйка. За двадцать футов смердит рвотой и дерьмом. Где-то в скитаниях потерян ботинок, бывший парой вот этой печальной рвани, выдающей себя за обувь. Лохмотья фетровой шляпы, похищенной, как видно, с головы титана, выбиваются из-под подмявшей их физиономии. Лайт огрел пьянчугу дубинкой по подметке, и тут же руки того заскребли по бетону, а голая ступня заскоблила под собой, но через миг он вновь затих, словно уже отыскал в своей постели мягкое, уютное, безопасное местечко и теперь мог снова расслабиться и забыться сном законченного алкоголика.
— Проклятые алкаши, — сказал Лайт и ударил сильнее по подметке башмака.
— И обоссался, и обрыгался, и один несчастный Боже знает, что он еще успел. И даже не забыл во всем этом искупаться. Не собираюсь я его таскать.
— Наши намерения полностью совпадают, — сказал Рой.
— Давай вставай, чертов алкаш, подъем! — сказал Лайт и пригнулся, чтобы нащупать толстыми костяшками коричневых указательных пальцев углубления за ушами пьянчужки. Зная, как силен его напарник, Рой инстинктивно съежился, когда увидел, как тот крепко сдавил хрупкие косточки. Пьяница взвизгнул и ухватился за Лайтовы кулаки. Вцепившись в могучие предплечья полицейского, мгновенно, как подброшенный пружиной, вырос во весь рост. Разобрав, что перед ним мулат, Рой удивился: определить расу тряпичника обычно никогда не удавалось.
— Ты сделал мне больно, — сказал пьянчужка. — Ты, ты, ты…
— Никто не собирался делать тебе больно, — сказал Лайт, — да только никто не собирался и таскать за собой твою вонючую задницу. Пошли.
Он отпустил его, и тот мягко шлепнулся на тротуар, навалившись на острый локоть. Когда они не помнят, что такое сытная еда, размышлял Рой, когда тела их носят на себе болячки, оставленные на них зубами крыс да бездомных кошек, что грызли покрытую язвами плоть, пока они вот так часами валялись на свалках земной преисподней, когда они похожи вот на этого, — кто тогда может с точностью сказать, насколько близки они к смерти?
— Ого, мы еще и в перчатках? — спросил Лайт, склонился над пьяницей и тронул его за руку. Рой направил луч фонаря тому на колени. Лайт тут же отпрянул в ужасе. — Рука. Черт, я ее коснулся.
— Ну и что?
— Да ты взгляни на эту руку!
Сперва Рой решил, что перед ним вывернутая наизнанку перчатка, свисающая с кончиков пальцев. Затем увидел на правой руке израненное мясо, клочьями облепившее всю пятерню. Розовый мускул и сухожилие выглядывали наружу, и на какую-то минуту Рою показалось, что с этим типом приключилась жуткая история, несчастный случай, заживо содравший с него кожу, но тут он заметил, что на второй руке начался настоящий процесс распада: плоть была будто обглодана и разваливалась, как на разлагающемся трупе. Да ведь он давно уже мертвец, просто сам того не знает! Рой двинулся к машине и распахнул дверцу.
— По мне, хуже нету, чем влезать во все эти хлопоты с регистрацией бродячего алкаша и устройством его в тюремную палату при городской больнице, — сказал Рой, — но боюсь, что иначе наш парень отдаст концы.
— Что иначе, что так, — пожал плечами Лайт. — Полиция небось уже лет двадцать не дает ему помереть, да что из того? По-твоему, всякий раз мы оказываем ему услугу? Если б только какой-нибудь полицейский оставил его спокойненько тут полеживать, со всем этим давно было б покончено.
— Так-то оно так, но мы приняли вызов, — сказал Рой. — Кто-то доложил, что он тут валяется. Мы не можем отсюда смыться, бросив его.
— Знаю. О своих задницах мы должны позаботиться.
— Ты все равно бы его тут не оставил, верно?
— Его подсушат да пропишут ему девяносто суток, а после он снова окажется здесь, как раз ко Дню Благодарения. И в конце концов здесь же, на улице, подохнет. И какое имеет значение, когда это произойдет?
— Ты бы его не оставил, — Рой натянуто улыбнулся. — Ты же не такой бездушный, а, Лайт? Он все-таки человек, а не собака.
— Это правда? — спросил Лайт у пьяницы, который тупо уставился из-под синих век на Роя. В уголках его глаз застыла гнойная корка. — Ты и впрямь человек? — не отступался Лайт, легко похлопывая дубинкой по подметке его башмака. — Ты уверен, что не собака?
— Да, собака, — забрюзжал пьянчужка; от удивления, что он еще в состоянии говорить, полицейские переглянулись. — Я собака. Я пес.
Гав-гав-гав! Мать вашу!..
— Будь я проклят, — усмехнулся Лайт, — но, может, ты и заслужил свое спасение.
Рой обнаружил, что устройство бродяги в больницу общего типа в качестве пациента-заключенного представляло собой процедуру чрезвычайно усложненную, необходимым образом включавшую: остановку в Центральной приемной больнице, поездку в линкольн-хайтскую тюрьму с имуществом задержанного, что в данном случае означало пригоршню отрепьев, обреченных на сожжение в печи, а также получение медицинских карт из тюремной клиники, в качестве же достойного финала — бумажную волокиту в тюремной палате обшей больницы. К 3:30, когда Лайт вел машину назад к участку, Рой уже окончательно обессилел. Они притормозили у пирожковой на углу Слосон и Бродвея и заказали по чашке очень горячего и очень скверного кофе, запив им бесплатные пончики. Услышав голос оператора из динамика, Лайт выругался и запустил пустым бумажным стаканчиком через всю пирожковую в мусорное ведро.
