Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич (серия книг .txt) 📗
Но одно дело — подумать и прикинуть, а совсем иное — как провести замысел в жизнь. И Ахмед стал искать возможность передать весточку на волю. Случай представился.
Заканчивался срок у одного аварца из Дагестана, проходившего по делу о хищении автомобилей. Парень отсидел свое и собирался выйти на свободу. Ну конечно, разве трудно понять одному кавказскому человеку другого, если тот пострадал за доброе дело? И Ахмед написал короткое письмо, которое он попросил передать по указанному адресу — за соответствующий гонорар, разумеется. И хотя аварец гордо отказывался, но дело — прежде всего дело.
Письмо уже через несколько дней было доставлено Султану Натоеву, который щедро угостил аварца и дал тому пару сотен баксов за важную услугу.
Сообщение Ахмеда показалось Султану чрезвычайно интересным, но… что его мнение, когда есть старшие! И это сообщение немедленно ушло в Чечню, а возможно, и дальше, в Саудовскую Аравию, в Эр-Рияд. А еще спустя неделю Султан получил оттуда указание, переданное ему резидентом господина аль-Завахири, имамом Юсуфом, срочно наладить связь с Калужской колонией, в которой содержится Геннадий Зайцев, и установить с ним прямой контакт.
И с этой минуты уже порядком поднадоевшие, однообразные и мрачные «предсказания» приятелей Ахмеда приобрели для него не только вполне реальный смысл, но и особо важное значение…
4
Они и вышли на свободу почти одновременно, с небольшой разницей во времени, но в течение фактически одного месяца — так уж получилось.
Первым покинул колонию Геннадий Зайцев — Ахмед. Друзьям, с которыми честно провел эти три года, щедро делясь всем, что имел (а имел он с некоторых пор, особенно после того, как в Калужских краях стали регулярно появляться посланцы Султана Натоева, немало, даже по меркам заключенного), он пообещал не оставлять их одних на воле, помочь, чем сможет, ну и обсудить уже всерьез грядущие планы мести, о которых они так много рассуждали между собой. И о чем, кстати, он же постоянно, через этих посланцев, информировал своих наставников, а те настойчиво рекомендовали ему ни в коем случае не бросать своих новых друзей, ибо на их возможные планы уже имеются весьма серьезные «заказчики».
Савин видел из окна второго этажа, как к вышедшему наружу, за ворота колонии, Ахмеду подошел невысокий, плотный, средних лет человек с небольшой, аккуратной бородкой, дружески обнял того за плечи и сразу, быстро, увел к большому черному автомобилю, стоявшему в стороне.
Провожая этого молчаливого и поразительно спокойного молодого человека, Николай Анисимович внутренне не испытал никаких чувств сожаления, что они, возможно, больше не встретятся, судьба свела — судьба и развела их в разные стороны, а во всякие обещания давно потерял веру бывший подполковник ФСБ. Он вообще очень спокойно отнесся даже и к тому факту, что ему сбавили срок на целый год — ишь расщедрились! И когда! Когда жизнь уже вся сломана до основания? Вот в чем мерзость ситуации, в которой он оказался. Тут бы нервничать, а он был спокоен, хотя и хмур.
А вот Злобин уходил последним и поэтому был особенно мрачен в эти оставшиеся дни, нетерпение жгло его, это было заметно, и друзья, как могли, успокаивали Андрея. Но получалось не очень хорошо. Злобин и сам без конца беспричинно «заводился» и только зря нарывался на новые скандалы. А поводов было сколько угодно. И его приходилось сдерживать, чтобы он не сорвался, что называется, уже на выходе и не схлопотал на свою шею новых неприятностей.
Лагерная охрана, состоящая, по убеждению всех троих сидельцев, сплошь из дебилов, способных лишь на изощренные издевательства над несчастными заключенными, получала безмерное удовольствие от своих постоянных провокаций, а затем и наказаний, которые щедро применялись к непокорным. И этим занимались все — от высокого начальства, от самого Хозяина, до последнего вертухая. Наслаждение они, видите ли, получали, мучая зэков, вызывая их естественный человеческий протест, чтобы затем погасить его самым жестоким образом. Это называлось у них — поддерживать дисциплину. А если к этому добавить еще острую неприязнь тех, кто имел большие сроки, то можно представить без труда, что жизнь этих троих людей, искренне считавших себя осужденными невинно, то есть конкретно пострадавшими от действий той же «системы», под неусыпным надзором которой они находились в течение трех лет, была далеко не сладкой. Понятно также и их моральное состояние накануне близкого уже и такого желанного расставания с про€клятой ими «системой».
Савин, как и Зайцев, тоже получал передачи с воли, но, в отличие от Ахмеда, нечасто и нерегулярно. Естественно, что «троица» делилась между собой, держалась друг за друга, а гарантией их собственной защиты от «наездов» лагерных старожилов являлись физическая сила и наработанные в моджахедских лагерях боевые навыки Зайцева, неистовая ярость, временами граничащая с безумием, Злобина (психов-то всегда опасаются из-за непредсказуемости их действий) и, возможно, отчасти житейский опыт бывшего подполковника КГБ-ФСБ, умевшего, когда совсем уже, что называется, припрет, вести «базар» с уголовниками.
А посылки, или, по-тюремному, «грев», посылали Савину деятели из Фонда поддержки гласности… Считал своим профессиональным долгом помогать и адвокат Гордеев.
Юрий Петрович не оставлял своим вниманием положения дел с осужденным своим подзащитным. И кое-чего все-таки сумел добиться. В Верховном суде прислушались к мнению защитника, а может, просто сработала и на этот раз его въедливая и упрямая настойчивость, иной раз приносившая плоды даже тогда, когда и сам Гордеев уставал надеяться на удачу. Нет, наказания Савину не изменили, зато сократили срок пребывания в колонии с четырех лет до трех. И это уже была серьезная победа, о чем Гордеев немедленно написал в колонию, известив как ее руководство, так и самого заключенного. Правда, показалось странным, что Николаем Анисимовичем этот гуманный все же акт судебной власти не был оценен по достоинству. Савин отделался несколькими, словно бы вынужденными, словами благодарности адвокату. Его, видно, интересовал теперь другой вопрос: почему нет никаких известий от жены? Где она, что с ней, почему молчит?
