Из жизни фруктов - Лаврова Ольга (читать книги регистрация txt) 📗
— Не положено.
— Да ведь передохнут! А разве они виноваты, что я подрался? Ну, браток, будь человеком! Что я сделаю? Мне следы преступления заметать не надо, сообщников предупреждать — тоже. Ну?
— А какие птицы? — смягчается конвоир.
— Кенары, щеглы. Да еще попугай. Веришь, нет? — за двести рублей!
— Ну только мигом давай.
— Два слова! — Шишкин бежит к будке, в которой разговаривает пожилая женщина. — Мамаша, арестованному без очереди!
Шишкин закрывает дверь будки и набирает номер.
— Коля, я говорю… Пять суток… Смеешься?! — стервенеет он. — Я тоже смеюсь. Шишкину — пять суток! Пять лет — возьму. Десять — возьму. Но чтоб с меня мартышку делали! — голос его пресекается от бешенства.
Последний из арестованных влез в «автозак». Конвоир подходит к кабине, дает короткий гудок.
— Иду! — кричит Шишкин, приоткрывая дверь будки и снова в трубку. — Все понял? Действуйте! Я ничего не пожалею! На всю жизнь Шишкина запомнит! — он вешает трубку и бежит к машине. — Спасибо, начальник!
В ветхую избушку у ворот плодоовощной базы входит Знаменский.
— Из какой организации? — равнодушно спрашивает вахтер, крошечный старичок в сползающих на нос очках.
— Управление МВД. — Знаменский предъявляет удостоверение, но старичок не смотрит, а вникает в список у себя на столике.
— Вроде ваших сегодня нет… На капусте вот из Консерватории, на картошке — медицина… и эти грузят … кибернетики. Ваших нет.
— Я не овощи перебирать. Проверку веду, понимаете?
Вахтер окончательно теряет интерес.
— А-а… тогда пожалуйста.
Знаменский идет по территории, посматривая по сторонам: на длинные бетонные бункера хранилищ, переваливающиеся из ямы в яму грузовики с надписью «Овощи», на грязные дороги и группу то ли кибернетиков, то ли музыкантов, орудующих лопатами около одного из складов. Какой-то человек, завидя Знаменского, боком-боком подается в сторону, избегая с ним встречи.
…В просторном, дорого обставленном кабинете со Знаменским беседует заведующая базой — Чугунникова, женщина оживленная, деловая, решительная, руководящая. Этакая мать-командирша. Взгляд цепкий, умный, улыбка располагающая. Со Знаменским она держится приветливо и несколько покровительственно.
— Привыкла, Пал Палыч, девятый год ворочаю. Ну, конечно, забот в моем хозяйстве хватает: материальные ценности на руках, техника, люди…
— Включая медиков и кибернетиков.
Чугунникова добродушно отмахивается.
— С ними-то просто… Да, так о пропавших вагонах. Я, честно говоря, не вникала в подробности. В объеме нашего оборота, Пал Палыч, три вагона — мелочевка.
— Да ведь апрельские помидоры, Антонина Михайловна. Не августовские!
— Все равно укладывается в нормы естественной убыли.
— Допустим, даже так. Но нормы-то на фрукты-овощи. А сами товарные вагоны естественной убыли не подвержены, верно?
— Вагоны? — весело принимает слова Знаменского Чугунникова. — Верно, верно!
Из переговорного устройства у нее на столе раздается легкое шипение, а затем мягко-вежливый голос хорошо отдрессированной секретарши:
— Антонина Михайловна, Рудакова пришла.
— Пусть ждет. А ты, Зоенька, попробуй мне Матвей Петровича поймать.
— Хорошо, Антонина Михайловна, сейчас, — откликается вышколенный голос.
— Ищите, Пал Палыч, ищите. Мне от этих вагонов проку чуть.
— Почему же?
— Да ведь давно сгнило.
— Антонина Михайловна, соединяю с Матвей Петровичем, — доносится из переговорника.
— Извините, зампред исполкома по жилью. — Чугунникова берет трубку. — Здравствуй, я по твою душу. Вы что же со мной делаете? Я людям твердо обещала… Не хочу понимать и не буду. От меня исполком хоть раз слыхал «нельзя» или «не буду»? Нет и нет, не отступлюсь. Ну то-то… Как дома? У Людочки спала температура? — Чугунникова чуть косится на Знаменского — оценил ли, что она запанибрата с начальством. — Моя принцесса? Отгрипповала. Ну, до четверга… Где ужом, где ежом, а где и волчицей, — улыбается она Знаменскому, положив трубку. — Хотели три квартиры срезать, а у меня сплошь молодожены… Да, ну так что ж, приступайте, Пал Палыч. Люди у меня в основном толковые. Если нет больше вопросов… — Чугунникова вроде бы вскользь, но заметно бросает взгляд на часы.
— Пока все.
— Тогда пожелаю вам. Что будет полезное мне как руководителю базы, сообщите. Критику люблю.
— Очень ценное свойство, — смеется Знаменский. — Боюсь, оно вам понадобится.
В квартире Кибрит звонит телефон. Вытирая руки, она берет трубку.
— Да?
— Зинаида, я, — слышится голос Томина.
— Здравствуй, Шурик.
— Слушай, меня кто-то упорно пасет.
— Что? — не расслышала Кибрит.
— Меня кто-то пасет.
— Да брось!
— Серьезно. Можешь на четверть часа выйти из дома? Я тут неподалеку.
— Ну… ладно, выйду.
— Сверни на проспект, остановись у третьего фонаря и посмотри хорошенько — я буду переходить улицу. Поняла?
— Да поняла, поняла.
— Потом возвращайся домой, — в трубке раздаются короткие гудки.
Недоуменно пожав плечами, Кибрит снимает передник.
Она останавливается около фонарного столба, смотрит на часы, ждет, глядя на противоположную сторону проспекта. Вскоре Томин выскакивает из толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от него шагов на пятнадцать, с тротуара сходит молодой парень, секунду-другую колеблется и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.
Томин, не оглядываясь, минует Кибрит. Она тоже не глядит на него — рассматривает преследователя. Томин скрывается за углом, за ним, как привязанный, исчезает парень.
Снова надев передник и занявшись хозяйством, Кибрит ожидает Томина. Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.
— Ну, видела?
— Если б своими глазами не видела, не поверила бы.
— Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?
— Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста, довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.
— С утра был длинный тип с прыщом на носу.
— Кто же такие? — начинает беспокоиться Кибрит.
— Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил…
— Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?
— Мои клиенты хвостами не ходят. Либо удирают, либо нож в бок. А тут… чертовщина какая-то!
По территории базы Знаменского ведет ветхий, но озорной старичок, здешний «абориген» Демидыч, состоящий в некой неопределенной должности — для общих услуг. Он припадает на ногу, и Знаменский, подлаживаясь к нему, вынужден умерять шаг.
— Во-он, четвертый цех, вишь?
— Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.
— Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.
— Чугунникова?
— А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня вот давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?
— Да пора бы отдыхать.
— А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.
Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:
— Привет, Демидыч!
— День добрый, Ванюша, — ласково отзывается тот и, обождав, пока фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.
— Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел… А Васькин — начальником цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я тебе скажу, такой мужик… такой, знаешь… — не находит слова Демидыч.
— Какой же? — улыбается Знаменский.
— Да вот такой. Сам гляди.
Они молча делают еще несколько шагов. У цеха идет погрузка овощей на машины. Васькин, белобрысый, круглолицый здоровяк, принимает у шоферов наряды, расписывается в накладных, горласто командует — все сразу.
— Щас обрадую, — подмигивает Знаменскому Демидыч и кричит неожиданно звонко: — Тарасыч! Следователя к тебе веду!
Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старался не попасть на глаза Знаменскому некоторое время назад. Увидя Пал Палыча снова, он, беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.
