Удар молнии - Макбейн Эд (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Первый раз — самый главный. Он всегда весьма скептически выслушивал умников в полицейском участке, которые рассуждали, что, мол, секс становится лучше от раза к разу, научишься всяким штукам и тому подобное. Его собственный опыт подсказывал, что если в первый раз пошло что-то не так, то во второй раз будет только хуже, а в третий — вообще катастрофа. В полиции есть поговорка: скверная ситуация может сделаться только еще хуже. Вот и в сексе так же. Он целовал Энни, голова у него слегка кружилась, и это было верным признаком того, что все будет в порядке. Он и припомнить не мог, когда это у него так же вот кружилась голова от одних поцелуев. «В устах твоих сам Бог», — промелькнуло у него в голове, и он не мог вспомнить, это Шекспир или какой-нибудь фильм с участием Спенсера Трейси и Кэтрин Хепберн. «В устах твоих сам Бог», — снова пронеслось у него в голове, и он повторил фразу вслух.
— Генрих Пятый, — прошептала Энни и снова поцеловала его.
Удивительно, право, как у него кружится голова. Даже не просто кружится, а шумит. Сегодня уже мало кто умеет целоваться по-настоящему. Люди просто поспешно проскакивают через поцелуи, словно это занавес, словно вступление, через которое надо непременно пройти, прежде чем начнется настоящий спектакль. «Генрих Пятый»? Оттуда эта строка? Когда-то он знал, точно знал, но теперь забыл. Разве Энни специализировалась на английской литературе в колледже? Скорее, на поцелуях. Право, ему нравилось целовать ее и не хотелось останавливаться. Никогда еще в жизни не казалось ему, что он готов вот так провести целую ночь, в одних поцелуях, а теперь возникло такое ощущение. Он понял, что помимо поцелуев существует и кое-что еще, но чувство такое все равно не проходило.
Однажды, когда ему было девятнадцать, у него была девушка, которая очков не носила. Как-то он придумал одну шутку, которая тоже показалась ему очень умной. И результат получился почти таким же. Он потрогал лацкан пиджака, который был на девушке, и спросил: «Неужели это шерсть»? Потом потрогал воротник блузки и спросил: «Неужели это шелк»? Потом сунул ей руку в вырез блузки, потрогал грудь и спросил: «Неужели это фетр?» Девушка не попросила отвезти ее домой, как та, в очках. Она просто вышла из машины и пошла пешком.
«А что, если потрогать грудь Энни», — подумал Хейз. Целоваться с ней было замечательно, но теперь хотелось и потрогать, и совсем недурно было бы начать с груди. Рука его уютно устроилась под подбородком у Энни, он жадно впивал ее поцелуи. Но вот рука осторожно соскользнула вниз, миновала шею, прошлась вдоль ключицы, ощупала по дороге шелковую, вроде, ткань синего платья, и добралась до левой груди...
— Не надо, — сказала Энни.
Он сразу же подумал, что есть вещи, которым взрослые мужчины никогда не научатся, словно навек они остались юными жеребцами. Он подумал также, что, наверное, ошибался, полагая, что все идет хорошо. Может, Энни из тех женщин, которым вполне достаточно просто целоваться всю ночь напролет? Он и сам был готов к этому еще минуту назад, но теперь уже не готов; в конце концов, они взрослые люди, и они у себя дома, хотя, впрочем, дом этот ее, а не его. Он растерялся. Голова продолжала кружиться.
— Я хочу, чтобы ты сначала раздел меня, — прошептала Энни.
Тут он чрезвычайно возбудился, пожалуй, никогда в жизни так не было, возбудился сильнее, чем тогда, в первый раз, на крыше с Элизабет Паркер. Всякий раз, встречая в инспекторской Энди Паркера, он вспоминал Элизабет, хотя в родстве эти двое не состояли. Ему тогда было шестнадцать, и Элизабет приходилось всему учить его. Сильнее, чем на званом обеде, когда замужняя женщина, его соседка по столу в зеленом платье с вызывающе глубоким вырезом, положила ему под столом руку на бедро и, отправляя в свой очаровательно-порочный ротик очередную креветку, прошептала: «А вам часто приходится обнажать оружие, детектив Хейз?»
В своем простом синем платье Энни Ролз была похожа на учительницу. Очки на носу, слабая улыбка. Она повернулась к нему спиной, словно собиралась написать что-то на классной доске. «Молния», — и она наклонила голову, хотя волосы у нее были коротко пострижены и вполне обнажали тонкую шею там, где застегивался язычок молнии. Он почувствовал, что она вся дрожит. Он потянул вниз язычок, обнажив бюстгальтер, тоже синего, хотя и чуть бледнее, чем платье, цвета, только оттенявший ее бледную кожу. Он потянулся к застежке, но Энни в третий раз повторила: «Не надо», и, повернувшись к нему лицом, выскользнула из платья, волнами опустившегося на пол.
Белье у нее было прямо с рекламной полосы «Пентхауза». Учительница исчезла вместе со смятым платьем на ковре, а суровый полицейский в мгновение ока превратился в богиню секса из порнографического журнала. Высокую грудь облегал бюстгальтер из тончайшего нежно-голубого цвета шелка; под ним угадывались уже затвердевшие соски. У ложбинки между грудями обрывались, словно в поисках убежища, золотая цепочка и кулон. Прозрачные трусики были подвязаны к поясу из той же нежно-голубой ткани, плотно прилегающей к мускулистым бедрам; в промежности угадывался бугорок, оттененный треугольником черных лобковых волос. Скинув защитную оболочку в виде синего платья, она неожиданно оказалась совсем не такой худощавой, как выглядела; округлые бедра, женственные ноги красивой формы, выгодно подчеркнутые голубыми нейлоновыми чулками, спускавшимися к лодыжкам и терявшимися где-то внизу в туфлях на высоком каблуке из первоклассной кожи.
Из-под трусиков небрежно выбивались черные волоски.
Тут-то у него и произошла мощная эрекция. Взгляд ее скользнул вниз, отметил взбунтовавшуюся под брюками плоть.
Он потянулся к ней, то ли вдыхая, то ли просто воображая острый запах мускуса.
— Не надо.
Он остановился.
У него вдруг возникло ужасное ощущение, что все получится так, как тогда в Лос-Анджелесе, куда он доставил одного вооруженного грабителя и двадцатитрехлетняя телевизионная старлетка исполнила перед ним полный сеанс стриптиза, а потом выставила вон, запечатлев на щеке беглый поцелуй. «Эта седая прядь у тебя, право, очень симпатична, милый», — сказала она, закрывая дверь. Правда, перед этим он недурно провел время в обществе грабителя на борту самолета; этот парень, даже и в наручниках, сохранил удивительное чувство юмора.
— А теперь ты, — прошептала Энни.
Она помогла ему снять пиджак, развязала галстук и вытащила его, словно плетку, из-под воротника. Расстегнула верхнюю пуговицу на рубахе. За ней последовали все остальные. Поцеловала в грудь и вытащила низ рубахи из-под брюк. Расстегнула рукава. Помогла снять рубаху и швырнула ее куда-то в угол комнаты, где она приземлилась рядом с синим платьем. Стащила подтяжки, расстегнула верхнюю пуговицу на брюках и потянула за молнию.
Пять минут спустя они были в постели.
Хейз был совсем голым. На Энни остались цепочка и кулон. Надо будет как-нибудь спросить, почему она не сняла их. Но пока ему достаточно того, что он прижимается к другому человеческому существу и на всю оставшуюся ночь у него не будет других забот, кроме как любить ее. Оказалось, она кричит, и это немного смутило его. Последний раз с ним кричала одна стенографистка из суда, которая, между прочим, тоже носила очки. Она и в постель забралась в очках. И при каждом очередном оргазме кричала так, что мертвые могли бы проснуться. И Энни кричала почти так же громко и с такой же регулярностью. Но беспокоиться не надо, ведь она ему сказала, что все в доме знают, что она служит в полиции. А он совсем забыл про это.
Совсем забыл он и про то, что человек, который вешает на территории их участка молодых девушек, вполне может оказаться Глухим.
У Артура Брауна мелькнула было, но тут же исчезла мысль, что «фонарный убийца», которого все они ищут, Глухой. Браун, как и другие, не склонен был недооценивать Глухого, однако же в его глазах убийца это убийца, и все они для него равны; это скверные парни, а он хороший парень, и к тому же как раз сейчас он собирался завлечь в постель собственную жену.
