Разработка - Константинов Андрей Дмитриевич (книга бесплатный формат .TXT) 📗

Они присели за столик в уголке огромного зала, именуемого «Мезонином», – только успели развалиться в креслах, как неподалеку уже примостился Рахимов, которого иногда называли «тенью Крылова». Капитан Рахимов при Крылове выполнял функции то ли адъютанта, то ли офицера для специальных поручений. Видимо, он сопровождал машину Ильюхина. Ну да, конечно, ведь потом он повезет Крылова куда-нибудь еще. У Рахимова было умное восточное лицо, Ильюхин бы инстинктивно не стал доверять человеку с таким лицом. Оно было таким… Вот если бы кто-то сказал про человека с таким лицом, что он умеет метать нож, то все поверили бы. А Рахимов, может, и умел. Но его не спрашивали. А сам он о себе говорил чрезвычайно мало…

Полковники за общим праздничным столом выпили совсем немного, начальству ведь нельзя лакать при всех, а потому были они почти трезвыми и чуть собранными. Воздух над столиком загустел. Первым начал Крылов, не дождавшись даже, когда принесут кофе и водку:

– Ты мне ровня. Я это уважительно, ты знаешь. Выяснять отношения не из-за чего. В дружбу я не набиваюсь – не так заточен. Посему – поговорим?

– Поговорим, Петр Андреевич.

– И тебе это тоже надо? – специально подчеркнул «тебе» Крылов.

– И мне это тоже надо, – спокойно ответил Ильюхин.

Они напоминали двух рыцарей, поднявших забрала. В этот момент официантка принесла водку, кофе и какие-то маленькие бутербродики. Полковники чокнулись рюмками, но тост произносить не стали. Крылов проглотил водку легко, словно воду, и не стал ни закусывать, ни запивать:

– Так вот!

Это «так вот» полковник произнес так, будто скомандовал: «От винта!» Ильюхин еле сдержал улыбку – абсолютно сейчас неуместную. Крылов покосился на коллегу и продолжил:

– Ни разу ты мне и моим людям не ставил палки в колеса. Не вмешивался, даже когда мы перегибали палку – если иной возможности не было. Я все это вижу. Я не кланяюсь, но готов протянуть руку и в трудную минуту, и просто так. Но я чую своей лагерной чуйкой, что ты не хочешь быть со мной вместе. И своим любимчикам (в хорошем смысле этого слова) тихонько и тактично советуешь не сближаться, а… максимум – следовать параллельным курсом… Может, я не совсем те слова нахожу, но… Но ты понял, что я хочу понять?

– Понял, Петр.

Крылов крякнул и разлил водку уже не в рюмки, а в стаканы, поставленные для минеральной воды, потом поднял свою посудину и глянул на Ильюхина в упор:

– Ты – мужик. Так ответь мне прямо, и пусть мне будет неприятно – но если я увижу свою неправоту, то искренне извинюсь. Будем.

Они выпили, одновременно закурили, а потом Виталий Петрович усмехнулся жестко и негромко начал говорить:

– Извиняться лично передо мной тебе не за что. А про остальное… Что ж, я постараюсь тебе ответить честно. Ты появился у нас недавно, но не случайно. И ты достойно занял свое место. Трудом! Подчеркиваю это. Сколько ты мразей задавил – я знаю. У тебя талант, нюх. И они тебя чуют – как бандерлоги удава. Но вот что меня внутри царапает: в тебя намертво въелись вышки, запретки, вертухаи и шмоны. Твое самосознание – очень национально-таежное. Ты играешь по правилам чуть ли не пятидесятых годов. Ты редкий и талантливый (я не льщу) представитель лагерной цивилизации. Ты охранник, точнее – охранитель этих моральных лагерных ценностей. А если надо будет, то не только охранник, но и палач. И ты считаешь, что у тебя есть на это моральное право, поскольку предан «делу Ленина-Сталина» и даже готов умереть за него. Понимаешь о чем я? Разумеется, дедушка Ленин и папа Сталин здесь ни при чем, я не об их идейках, а об их механизмах. Понимаешь?

Крылов медленно кивнул, темнея лицом, и Ильюхин продолжил, незаметно для самого себя чуть повысив голос:

– Ты – хозяйский. Но каждому хозяину [29] необходим Хозяин. Ужас хозяина – от ночной бессонницы, а бессонница – от боязни проспать звонок Самого! Так ведь страна жила? Я ничего не преувеличиваю? Ты любишь строй. Тот, который шеренгами шагает в будущее. Нет коммунизма на горизонте? Нет проблем – ты перестроился и все силы вложил в уничтожение упырей, которые мешают скорейшему наступлению светлого капиталистического завтра. При этом жулье для тебя – социально близкие, а те, кто на детей члены поднимают, – социально далекие. Их ты не считаешь за людей. Как троцкистов-утопистов [30]. У них можно отбирать последнюю пайку, их можно стрелять без суда… Ты всех «клиентов» делишь на «своих» (это для тебя «народ») и «чужих», то есть «врагов народа». Ты, вообще, всех так делишь. Вот ты поэтому и во мне сомневаешься. Потому что по твоей системе координат я – не «свой». А не свой – значит, чужой? Но «врагом народа» ты меня назвать боишься, не хочешь ошибиться. Ты ведь не интриган, тебе нужны факты… А я просто не люблю то время. Я не хочу идти строем из одного лагеря в другой. Я легавая собака, а ты – овчарка конвойная. Нам потому и неуютно вместе, что замашки у нас разные. При этом в сыске я больше тебя знаю и понимаю. И всегда готов тебе помочь в деле. Знаю, что и ты готов броситься на выручку. Но… Мы все равно – разные. В тебе больше агрессивности, чем смелости. Для тебя любимая команда – ФАС!! Но ты не примитивен, поэтому не дай бог, ежели команду эту отдадут некорректно. Никому не советовал бы. Даже…

Ильюхин вдруг запнулся, и Крылов, усмехнувшись, спокойно досказал за собеседника:

– Юнгерову, очевидно?

Виталий Петрович залпом опрокинул в себя остывший уже кофе:

– Да!

Крылов засмеялся:

– А я наших отношений и перед журналистами скрывать не собираюсь!

– Я знаю. – Ильюхин аккуратно поставил пустую чашечку на блюдечко. – Еще пару слов, если у тебя терпение осталось… Я для тебя – легавая глупая…

– Минутку! – вскинулся было Петр Андреевич, но Ильюхин жестом остановил его:

– Не перебивай! Легавая глупая, так как, по-твоему, меня плохо кормят. А ты привык есть тушенку, но с руки. Ты государю и 100 процентов и 150 на-гора выдашь, но только в том случае, если тебе позволят жить не на зарплату. По твоему мировоззрению тем, кто первыми врывается в окопы, должно быть позволено (негласно, но официально) мародерствовать… Ладно…

Виталий Петрович умолк, закуривая очередную сигарету, и Крылов, воспользовавшись паузой, спросил с улыбкой:

– Все?

– Нет, не все! Ты на говор свой когда-нибудь обращал внимание? На то, как твои же к тебе обращаются? «Трщ плковнк, рщите обртится!» У них даже какое-то придыхание особенное выработалось, как у самураев… Внешне, конечно, все выглядит очень даже по уставу… Но менты, которые полицейские, так не разговаривают, не говорят так! У тебя не коллектив, не команда, у тебя – стая. Стая с блистательными показателями. Из-за них мало кто может что-то хрюкнуть против. Я – могу, но… не очень хочу. И не из-за Его Величества Показателя, а потому что вижу труд дикий. Не было бы его…

– И что бы было? – хмыкнул Петр Андреевич.

– Ничего… хорошего! Петр, у вас вошло в привычку мордовать наркоманов, так как вы считаете их примкнувшими к «врагам народа». А мразей вы вообще пытаете… На совещаниях ты иронизируешь и гнобишь оперов, которые, по твоему мнению, впустую тратят время на разработки и скрупулезное собирание доказательств. Ты им прилепил обидное прозвище «интеллигенция». Иногда мне кажется, будь у тебя такая возможность, ты бы и их – именем оперативно-розыскной деятельности… Вашу стаю стали опасаться свои же, а ты это видишь и тебе это нравится… Пока все. Полковник Ильюхин доклад закончил!

Последней фразой, пародирующей «заслушивания», Виталий Петрович попытался как-то смягчить резкость всего сказанного. Но Крылов на шутку не отреагировал. Он задумчиво смотрел куда-то в пространство, потом перевел взгляд на столик и обнаружил, что водка закончилась (сначала-то полковники, как «приличные», заказали всего двести граммов). Петр Андреевич шевельнул бровями, и Рахимов метнулся к барной стойке, цапнул прямо с нее бутылку, захватил пару фужеров и какой-то фрукт, приготовленный для другого столика. При этом Рахимов так подмигнул официантке, что она замахала руками: