Будни - Макбейн Эд (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
– Ну, протрезвел? – спросил Клинг у мальчишки.
– А кто сказал, что я был пьян? – огрызнулся тот.
– Ладно, тогда начнем. В соответствии с постановлением Верховного суда по делу Миранда против Аризона, мы не можем задавать тебе никаких вопросов до тех пор, пока ты не будешь предупрежден о том, что имеешь право прибегнуть к услугам адвоката, а также о том, что закон защищает тебя от принуждения к самооговору.
– Какой еще самооговор?
– Сейчас все объясню, – спокойно ответил Клинг.
– Помои, а не кофе, – хмыкнул мальчишка.
Клинг невозмутимо продолжал:
– Во-первых, ты можешь молчать, если тебе хочется. Это ты понимаешь?
– Это я понимаю.
– Во-вторых, если не желаешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы. Это ты понимаешь?
– Понимаешь, понимаешь... Я что, похож на идиота?
– Закон требует, чтобы я каждый раз спрашивал, понимаешь ли ты мои слова. Ты понял: ты не обязан отвечать на вопросы...
– Да понял, понял.
– Хорошо. В-третьих, если ты решишь отвечать на вопросы, то все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. Ты по?..
– А что я такого сделал? Боже мой, оторвал пару антенн!
– Ты понял меня?
– Понял.
– Ты также можешь обратиться к юристу до или во время допроса в полиции. Если у тебя нет денег на адвоката, он будет тебе назначен.
Последнее Клинг произнес с каменным лицом. Он прекрасно знал, что защитника мальчишке никто сейчас не предоставит. У полиции не было на это денег. И если бы этот юнец в следующие три секунды пожелал проконсультироваться у общественного защитника, Клинг просто не знал бы, как ему поступить – разве что отложить к чертовой матери допрос.
– Я понимаю, – кивнул парень.
– Ты подтвердил, что понял все предупреждения, – продолжал Клинг, – итак, будешь ли ты отвечать на мои вопросы без консультации у адвоката?
– Да идите вы в жопу со своими вопросами. Не буду я ни на что отвечать!
– Ну, вот оно.
Они внесли это дело в регистрационную книгу: хулиганство, уголовно наказуемое деяние класса "А", нанесение ущерба собственности другого лица. Затем отправили мальчишку вниз, в камеру-накопитель, чтобы потом перевести его в здание уголовного суда для судебного разбирательства.
Снова зазвонил телефон. На скамейке у входа в дежурку ожидала женщина.
Будка сторожа находилась сразу же за железной дверью на сцену. Электрические часы в его камере показывали 1.10 ночи.
Сторожу было под восемьдесят, и со старческой болтливостью он охотно отвечал на расспросы полицейских. Старик заступал на дежурство каждый вечер в семь тридцать. Общий сбор был в восемь, и он, вот у этой самой двери, встречал всех актеров перед тем, как они шли переодеваться и гримироваться. Занавес опускался в одиннадцать тридцать, и обычно все уходили из театра без четверти, самое позднее, в двенадцать. Сторож оставался до десяти утра, до открытия кассы.
– Делать-то особо ночью нечего. Только побродишь по театру да проверишь, чтоб никто не спер декорации, – сказал он и захихикал.
– Вы не обратили внимания, когда из театра ушла Мерси Хауэлл? – спросил Карелла.
– Это та, что убита? – поинтересовался старик.
– Да, – подтвердил Хейз, – Мерси Хауэлл, вот такого примерно роста, светлые волосы, голубые глаза.
– Они все примерно такого роста, со светлыми волосами и голубыми глазами, – заметил старик. – Я почти никого из них по имени не знаю. Спектакли все время меняются. Всех разве упомнишь?
– Вы всю ночь сидите у двери? – спросил Карелла.
– Да нет, не всю. Мне надо запереть дверь, когда все уйдут, проверить свет, посмотреть, чтобы было включено рабочее освещение. Я щиток не трогаю, это не мое дело, но я могу, к примеру, выключить свет в холле, если кто-то его оставил, или внизу, в туалетах. Потом я возвращаюсь сюда, в будку. Читаю или радио слушаю. Около двух я снова обхожу театр, вдруг там пожар или еще что... Потом я снова здесь. Опять все обхожу в четыре часа, в шесть часов и около восьми. Вот этим я и занимаюсь.
– Вы сказали, что запираете эту дверь...
– Точно.
– Не припомните, когда вы ее закрыли сегодня?
– Ну, где-то, наверное, без десяти двенадцать. Когда убедился, что все ушли.
– А как вы убедились?
– Как всегда. Видите, там лестница? Она ведет в гримерные. Все гримерные у нас наверху. Так вот, я подхожу к лестнице и кричу: «Закрываю! Есть там кто?» Если кто-нибудь откликнется, я говорю: «Торопись, милая», – это девушке, а если там парень, то: «Пошевеливайся, сынок».
Старик снова захихикал.
– А в этом спектакле не всегда разберешь, кто тут парень, а кто девушка. Но я наловчился.
– Итак, вы закрыли дверь примерно без десяти двенадцать?
– Да.
– И никого уже не было в театре к тому времени?
– Кроме меня, конечно.
– Вы выглядывали в проход перед тем, как запереть дверь?
– Не-а. Чего ради?
– А не слышали ничего снаружи?
– Не-а.
– А до того, как заперли дверь?
– Ну, когда они уходят, всегда шумно. То их там друзья ждут, то они домой вместе собираются. Короче, все время болтовня, пока все не разойдутся.
– А когда вы закрывали дверь, было тихо?
– Как в гробу, – кивнул старик.
Женщине, подсевшей к столу детектива Мейера, на вид было года тридцать два. Длинные прямые черные волосы свободно падали на плечи. Большие карие глаза выдавали страх. На ней было оранжевое пальто от хорошего портного.
– Мне очень неловко, – начала она, – но муж настоял, и я пришла.
– Понимаю, – кивнул Мейер.
– У нас духи, – вымолвила женщина.
В другом конце комнаты Клинг отпер дверь камеры для задержанных и сказал:
– О'кей, парень, иди отсюда. Постарайся не надраться до утра.
– Еще половины второго нет, – ответил мужчина, – ночь только началась.
Мейер посмотрел на сидящую напротив женщину, изучая ее с неким новым интересом, потому как, вообще-то, она не была похожа на тронутую. Он уже много лет работал в полиции, столько, что не хотелось вспоминать, и встречался с помешанными всех видов и рангов, но ни разу еще не видел такой миловидной, как Адель Горман – с низким голосом и тщательно наложенным макияжем.
– В доме. Привидения, – повторила она.
– Где вы живете?
Он записал ее имя в блокнот и продолжал рассматривать посетительницу, не выпуская из пальцев карандаш. Мейер вспомнил другую женщину, которая пришла в эту дежурку в прошлом месяце и заявила, что к ней в спальню подглядывает с пожарной лестницы горилла. Туда послали патрульного для составления протокола, даже звонили в цирк и в зоопарк (которые в то время по совпадению были в городе и хоть в какой-то мере делали правдоподобным заявление), но обезьяны не было на лестнице, и из клеток никто не сбегал. Женщина явилась на следующий день с сообщением, что горилла ее не оставляет, а только сменила наряд – теперь на ней цилиндр, а в лапах черная трость. Мейер заверил посетительницу, что взвод полицейских будет всю ночь дежурить у ее дома. Она несколько успокоилась. Потом он сам лично проводил ее из дежурки вниз по окованным железом ступенькам мимо висячих фонарей на входе и вывел на тротуар у здания участка. Сержант Мерчисон, стоявший за пультом, покачал ей вслед головой и буркнул: «На улицах их больше, чем в психушках».
Мейер разглядывал сейчас Адель Горман, вспоминая слова Мерчисона, и думал: «В сентябре гориллы, в октябре привидения».
– Мы живем в Смоук Райз, – продолжала Адель. – Собственно, это дом моего отца, но мы живем там все вместе.
– Адрес?
– Макартур Лэйн, 374. Можно ехать по любой дороге, ведущей в Смоук Райз, это примерно полторы мили к востоку от Силвермайн Овал. На почтовом ящике есть имя – Ван Хоутен. Это мой отец. Биллем Ван Хоутен, – она замолчала и посмотрела на полицейского, видимо, ожидая реакции.
– О'кей, – кивнул Мейер и, поглаживая рукой лысую макушку, поднял глаза:
