Третейский судья - Лаврова Ольга (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
— Подпись! — и указывает пальцем место.
Вечерний ресторан. За столиком Коваль и Катерина. Она по-взрослому: в длинном декольтированном платье, Коваль долго его выбирал. Девушка мало смотрит по сторонам, она замкнута на Коваля и дышит своим коротеньким счастьем.
Он тоже при параде и в добром расположении духа. Оценивающе оглядев Катерину, говорит:
— Надо купить тебе приличные сережки.
— Да ну!
Катерине хочется приличные сережки, что на языке Коваля означает дорогие. Но она как-то боится радоваться его подаркам. Вдруг решит, что она потому липнет, что он богатый.
— На память, — настаивает Коваль.
— Ну купи, — соглашается она с грустинкой, потому что «на память».
С эстрады объявляют:
— Дамы и господа! Сегодня среди наших гостей знаменитый Вилли Токарев. Попросим его подарить нам песню!
Под аплодисменты публики из глубины зала — из-за спины Коваля — идет Вилли Токарев. Проходит мимо столика, спохватывается:
— Макс! Счастлив вас видеть! — трясет руку Коваля. — Вы тоже вернулись?
— Пока нет.
Вилли смотрит на него, на Катерину, опять на него. В глазах вопрос.
— Ее зовут Катя, — роняет Коваль.
Вилли целует ручку. Катерина переживает звездный миг. Вилли Токарев как певец ей до лампочки. Но ведь он звезда! И у всех на глазах поцеловал ей руку! Кому расскажешь — не поверят.
— Я буду петь для вас, — говорит Вилли, жестом объединяя Коваля и Катерину, и уходит к эстраде.
— Макс, откуда ты его знаешь?!
— Свела однажды судьба.
— Ты ему сказал «пока нет». Пока не вернулся. Но можешь вернуться?
— Чем черт не шутит… когда-нибудь…
Катерина расцветает. Она пропускает мимо ушей растяжимое «когда-нибудь». Он не возьмет ее с собой, зато вернется.
Вилли кончил переговоры с оркестром и поет.
— Вилли, когда уезжал, думал, насовсем? — спрашивает Катерина.
Коваль кивает.
— А вот вернулся…
И Макс вернется! Ей хочется сказать: «Я буду ждать тебя», но она чувствует, что это прозвучит как в кино. А главное, нет уверенности, что ему это нужно, чтобы она ждала. Катерина умнеет. Она быстро-быстро учится понимать, что не следует навязываться, всюду таскаться за Максом хвостиком, пытаться хитрить или взбрыкивать: от этого ему делается скучно.
Закончив, Вилли направляется обратно мимо столика Коваля.
— Возвращайтесь! — говорит он.
— Если бы не уехал, кем бы ты сейчас был? — спрашивает Катерина. — Демократом или кем еще?
— Я был бы олигархом.
Катерина строит гримаску:
— Они противные.
— Ты знакома с олигархами?
Девушка смеется.
— Я был бы разумным олигархом.
— Они разве дураки?
— Зря разбазаривают страну. Нельзя продавать сук, на котором сидишь… Впрочем, разговор для тебя неинтересный.
— Почему это? Я все-таки понимаю. Был Советский Союз. Нас весь мир боялся. А что теперь?
— Ты в нем жила — в Союзе? — добродушно подсмеивается Коваль.
— Конечно. До второго класса!
— Дурочка ты, Катя. Россия — чудесная страна. Здесь великие возможности. Все кипит, меняется.
Катерина таращится изумленно. Она не подозревала, что живет в чудесной стране.
— Макс, почему же ты уехал?!
— Так сложилось…
Оба замолкают, задумываются. Он против воли вспоминает Веронику. Однажды они вот так же сидели в ресторане, и он пошел к роялю и играл для нее. Оркестр уловил мелодию, подхватил. Это было красиво. Вероника слушала, распахнув глаза, и отвернулась, когда подступили слезы…
Катерине не нравится, что у Макса отсутствующий взгляд.
— По-моему, ты жалеешь, что уехал, — нарушает она затянувшуюся паузу. — Возвращайся скорей.
— Помолчи! — обрывает ее Коваль.
И Катерина умолкает. Без обиды. Нечего лезть, если человек задумался. С каждым днем она взрослеет.
Юрьев взял в архиве дело об убийстве девушки по имени Вероника, прочел от корки до корки, сделал для Пал Палыча закладки: протокол задержания подруги с описанием изъятых у нее, принадлежавших убитой, вещей; постановление о предъявлении обвинения А.Г. Марголиной, первые показания обвиняемой, приговор суда, кассационная жалоба адвоката. И еще несколько уже вбок торчащих листков с обозначением мест, которые привлекли его внимание: «2-й абзац», «пятая строка снизу».
«Хорошо с Юрьевым работать, надежно», — думает Знаменский, пока тот излагает свои новости:
— Беда, что около подъезда нет лавочки, Пал Палыч. Была бы лавочка, сидели бы пенсионерки и смотрели, кто к кому ходит. Сейчас не возникало бы проблем. А то я показываю фотографию Янова, мне говорят: «Что вы, сто лет прошло!» Только одна сказала: «Кажется, он». Кажется.
— А на суде его не видели?
— Нет, спрашивал.
— На похоронах?
— Не было похорон. Эта Вероника — убитая девушка — она из Касимова. Туда и увезли… Да, еще деталь, возможно, не случайная. Любовник Вероники, как и Янов, ездил на белой «Волге».
Пал Палыч отмечает деталь.
— Больше в доме ничего приметного?
— У меня только на это убийство сердце ёкнуло.
— Так… Ну а что злодейка подруга?
— Отбыла срок, работает в торговой конторе курьером.
— Вы даже успели с ней поговорить? — изумляется Знаменский.
— Нет, Пал Палыч, когда же? Вызвана сегодня на четыре.
— У меня как раз окошечко, — закидывает удочку Знаменский.
— То есть… вы сами допросите?
— Мы с Томиным. Если не возражаете?
— Что вы, Пал Палыч, это ваш случай.
От Марголиной словоохотливости ждать не приходится. Здесь нужно личное обаяние и умение разговорить хоть немного — как раз Пал Палычу карты в руки.
— Томину я вкратце сообщил результаты, — добавляет напоследок Юрьев.
— А он в министерстве?
— В буфете с Китаевой.
Полчаса назад они подсели за столик к Юрьеву, кончавшему обедать, и завели кокетливый разговор:
— Татьяна, я вами заинтригован.
— Да-а?
— Как получается, что к концу рабочей недели вы больше загорелая, чем после уикенда?
— Ах, вы ко мне приглядываетесь?
— А как же…
— Говорят, ухаживаешь за Прекрасной Татьяной? — встречает Томина Знаменский.
— А на что она еще годится.
Это одновременно комплимент и сожаление: женщина классная, но я бы предпочел классного эксперта. Избаловала их Зиночка на всю жизнь.
— Ладно, ухажер. Прочти быстро кассационную жалобу и закладки.
Томин забирает дело. Вскоре Юрьев приводит Марголину.
Та хмуро окидывает взглядом кабинет и находящихся в нем людей. Она хорошо одета, но лицо потрепанное, нервное. Преждевременные морщины старят ее, она выглядит лет на тридцать пять — тридцать восемь. Сказываются годы за решеткой.
— Здравствуйте, Анна Григорьевна, — приветствует Знаменский.
Женщина не отвечает.
— Проходите, садитесь.
Она садится на указанное место. Томин, коротко на нее глянув, продолжает читать дело.
— И что вы мне скажете? — агрессивно спрашивает женщина, чуть помолчав.
— Я надеюсь, вы нам кое-что скажете.
— Я все сказала десять лет назад. Зачем меня вызвали?
— По правилам следствия я не могу объяснить. Нам приходится снова интересоваться окружением убитой. И я прошу вас помочь.
— Мне только не хватало помогать органам!
— Вы были ближайшей подругой Вероники? — Пал Палыч как бы не замечает ее враждебного тона.
— Возьмите судебное дело, там все написано.
— Дело я смотрел. В нем нет, по-моему, многого нужного. Я бы на месте судьи направил на доследование, — он ищет подход к раздраженной женщине, не очень, впрочем, кривя душой.
Та смотрит подозрительно: уловка или правда?
— А чего вам не хватает в деле? — испытывает она его.
— К примеру, я бы выяснил, не давала ли Вероника повода к ревности. Или не вызывала ли в тот день сантехника и электрика. Не помните, она не жаловалась, что телевизор барахлит? Раковина подтекает? — Знаменский спрашивает это, чтобы расположить Марголину к себе, и отчасти преуспевает.
