Подпасок с огурцом - Лаврова Ольга (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
В краеведческом музее все по-прежнему, все так же сквозь высокие окна бывшего купеческого особняка светит случайное декабрьское солнце на две «талановские стены», на парчовые кресла и мраморный столик. Все по-прежнему, и Пчелкин пока тут, только вместо «Инфанты» — пустой квадрат.
Студенты художественного училища разглядывают картины и переговариваются.
— Ну и как? — спрашивает Зыков. — Узнаете свои работы?
— С одной стороны, как будто да, с другой — как будто и нет.
— Я могу сказать, что в основе натюрморт мой, некоторые детали помнятся, мазки. Но он подправлен, и заметно.
— И у меня!
— Да, кто-то по ним лихо прошелся.
— А главное — мы не обрабатывали под старину.
Зыков не обескуражен, такую возможность он предвидел.
— Хорошо, ребята, а если допустить последующую доработку, вы узнаете свои копии? Или сомневаетесь? Вот вы, например?
— Я не сомневаюсь. У меня здесь три облачка, а в подлиннике было еще одно, такое тающее в вышине. Я его писать поленился.
— А вы?
— Мы, конечно, старались, товарищ следователь. Но кое-что все-таки упрощали. Кое-где грешки просвечивают.
— Таким образом, на данный момент в музее находятся сделанные вашей группой копии. Все изменения были внесены кем-то без вашего ведома и уже после того, как деканат зачел копии за курсовые работы. Правильно?
— Правильно, — вразнобой подтверждают студенты.
— Моей копии нет, — выступает вперед хорошенькая синеглазая девушка.
— А что вы копировали?
— «Инфанту с яблоком» Веласкеса.
— Ясно. Вам ясно, товарищ Пчелкин? — адресуется Зыков к директору, уныло подпирающему колонну.
— Мне ясно, но мне до лампочки. Я сдаю дела.
Девушка трогает Зыкова за локоть и отводит в уголок посекретничать.
— Скажите, вот это… что копии дорабатывались без нашего ведома и после сдачи… Это для следствия важно?
— Чрезвычайно важно.
— Тогда я обязана сообщить — с «Инфантой» было иначе…
— Слушаю.
— Понимаете, напросилась я на эту практику, деньги были позарез нужны. Но Веласкес оказался мне абсолютно не по зубам. Никак не давалось лицо, платье… И как-то так вышло, что Антон Владимирович начал мне помогать… В сущности, копия скорей его, чем моя.
— А кто такой Антон Владимирович?
— Наш руководитель практики. Цветков.
Если бы девушка смолчала, нашлись бы и другие выходы на Цветкова. Но этот оказался кратчайшим. Через несколько дней следователь уже располагал достаточным, как он считал, материалом для допроса.
И вот Цветков на Петровке. Но, против ожидания, довольно хладнокровно сдерживает натиск Зыкова и не дает ему набрать темп.
— Я не стремился руководить практикой, — не спеша объясняет Цветков. — Меня уговорили, потому что от училища некому было поехать.
— Вы собственной рукой вносили поправки в работы студентов?
— В подобных случаях это не принято.
— Значит, не вносили?
— Студенты должны выполнять курсовые самостоятельно.
— Меня интересует, как обстояло дело в данном случае.
— Вероятно, на секунду-две я брался за кисть, в минимальных пределах.
— Вам известно, что украденные картины были заменены копиями, сделанными под вашим руководством?
— Я слышал, что существует такое мнение.
— Вы его разделяете?
Цветков задумывается.
— Нет… Это маловероятно — копии были все-таки ученические.
— В чем конкретно заключалась ваша деятельность в музее?
— Я давал ребятам пояснения, советы и прочие цэ у.
— Ваши отношения с директором Пчелкиным?
— С Пчелкиным? Да так, шапочное знакомство. Раза три покурили, поболтали.
— О чем?
— Что называется, о погоде.
— По утверждению Пчелкина, вы интересовались книгой «Искусство Фаберже».
Снова Цветков выдерживает паузу.
— Да-да, припоминаю, он хвастался.
— И даже хотели ее купить.
— Разве он продавал?
— Я выясняю ваши намерения.
— Не исключено, что я произнес какие-то слова, чтобы ему польстить и доставить удовольствие.
— Кому вы рассказывали о наличии у Пчелкина такой книги?
— Затрудняюсь, чуть не год прошел.
— Девять с половиной месяцев… Я очень утомил вас своими расспросами?
— Ну я понимаю — служба. Если, на ваш взгляд, я способен что-либо прояснить, — пожалуйста.
— Думаю, способны, но, к сожалению, память у вас слаба, товарищ Цветков. Даже забыли, как снимали копию с «Инфанты» Веласкеса.
— Ай-яй-яй! Проболталась, негодница! То-то я чувствую, вы имеете некий камешек за пазухой. Поделом мне, греховоднику. — Тон у Цветкова шутливо-благодушный, и никаких признаков смущения в лице.
— Чем объясняется, что наиболее ценную картину из восьми, заказанных мифическим трестом, взялись писать вы сами?
— Разве суть в картине! Суть в девушке. Вы же ее видели — синеглазую глупышку. Ах, студенточка, студенточка! Эта расцветающая юность, застенчивость… Надеюсь, поймете меня как мужчина мужчину.
Масленый взор Цветкова смущает молодого следователя, и один из «козырных» моментов допроса пропадает зря. Вместо того чтобы подчеркнуть и зафиксировать, что «греховодник» уличен во лжи, Зыков перескакивает к следующему пункту:
— Говорят, вы участвовали в передаче копий заказчику.
— Я?! — вздрагивает Цветков. — Это кто же говорит?
— Вахтерша училища.
— Глуха, бестолкова и вечно порет чушь.
— Вахтерша видела, как вы разговаривали с шофером, который выносил картины. И потом вместе с ним уехали.
— Вранье. Я слышал, шофера присылали под вечер, так что и его-то мало кто видел. А тетка Настасья сумела углядеть меня. Так-таки прямо и заявляет, что видела?
— Нет, — неохотно признается Зыков, — нетвердо. Говорит, «кажется».
Цветков облегченно смеется.
— Если б это было твердо, а не «кажется», я бы здесь у вас давно сидел. И не в качестве свидетеля.
— Еще ничего не потеряно, товарищ Цветков, можно наверстать. Чем вы объясните, что во время руководства практикой не жили в гостинице, хотя для вас бронировалось место?
— Если б такой вопрос задала жена, пришлось бы врать и выкручиваться. Вам отвечу честно — предпочитаю ночевать не один.
— У кого вы останавливались? Кстати, и в прежние приезды, до практики — тоже?
— Не отвечу, так как замешана женщина.
— Ваши отношения с женщинами следствие не интересуют, товарищ Цветков. Вы жили на квартире рабочего той самой котельной, где были сложены картины после кражи!
— Вас совсем не интересуют женщины? — нагло изумляется Цветков. — От души сочувствую.
— Оставьте, пожалуйста, подобный тон, — внутренне кипятится Зыков. — Что общего у художника с пропойцей-кочегаром, ранее судимым за разбой? Посчитать это за простое совпадение весьма трудно.
— Разумеется, между нами ничего общего. Но его сестра… Да, я художник, и, что касается женских прелестей… в противоположность вам, дорогой товарищ следователь, я не в силах себе отказать. Вообразите — этакая кустодиевская красота, огненный темперамент, линии тела, как у…
— Товарищ Цветков, я жду ответа на конкретные вопросы!
Но Цветков отлично нащупал «слабинку» Зыкова: тебя коробят фривольные темы? Ну, держись!
— Нет, позвольте уж договорить, вы же допытывались! Я писал Марусю. Естественно, обнаженную. Модель, от которой у самого Рубенса потекли бы слюнки! В косом солнечном свете, когда все так выпукло и рельефно, когда округлости и изгибы трепещут… Не понимаю, право, что вас вгоняет в краску, мы же взрослые люди… Словом, Маруся великолепна. В любое время дня и особенно ночи. А кто ее брат — кочегар, самовар, хоть сивый мерин — мне безразлично!
— Я запишу ваши показания, — пасует Зыков. — Все существенное будет проверено.
У себя в кабинете Томин разговаривает по внутреннему телефону:
— Что?.. Пусть позвонит мне ночью в гостиницу. Он смотрит на часы и включает электрический чайник. Звонит другой аппарат — междугородный вызов.
