Лучший полицейский детектив - Молодых Вадим (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt, .fb2) 📗
Он замедлил шаг и повернул-наклонил голову к Антону, обозначая приглашение к владению тайной:
— … А ещё станете свидетелем большого собрания пустоголовых… Будут сейчас решать, что со мной делать. В полном соответствии, заметьте, с утверждёнными нормативными правилами — у них на всё есть инструкции и положения: и на награды, и на наказания. По их логике развития, чем ответственнее пост, занимаемый человеком, чем больше в его работе нормативных актов, тем менее он нуждается в собственном мозге и, следовательно, в понимании сути своего занятия… Однако то, что себя, например, за низкие подоконники наказывать нельзя, они даже своими пустыми головами понимают…
Малой не то чтобы подчинялся доктору, он — только соглашался. Но во всём! Даже в его просьбе поехать в больничной униформе, под которой особенно сиротски смотрелись Антоновы штиблеты — ну не в тапках же ехать, в самом деле! Малой снова, к своей радости и удивлению от этой радости, убеждался, что доктор не чужд психологизмов.
Ехали недолго и поначалу молча. Но Антон заметил, увидев прикреплённый к зеркалу заднего вида бейджик доктора, который тот в больнице не носил почему-то:
— Редкое у вас имя, док… Родители в молодости поклонниками Америки были? Стиляги, типа?
— Наоборот!
Доктор даже как будто проснулся и встряхнулся — дежурство давало-таки о себе знать.
— Они меня Фомой назвали! Представляете? Я же близнец… Второй за братом на свет появился — вот и Фома. Всё детство мне испортили. Это я уже сам Томасом переименовался… Значение то же — родителям не обидно, но не так кондово, согласитесь…
— Значит это вы Америку любите? Или Англию?
— Люблю — не подходящее слово… Как можно любить географическое место? Любить можно человека — женщину, мать, отца, ребёнка… Любить можно искусство — музыку, живопись… Но даже эти две любви обозначают разные эмоции… Ещё третья есть как фигура речи — любовь к родине… А что это такое? Вернее спросить, как это?
— Это когда человек, например, будучи лишённым её, остро ностальгию чувствует.
— Так ностальгию и на родине чувствуют! По молодости… По первой любви… По детской беззаботности… Привязка к местности тут не причём! Патриотизм — это уловка правителей. Бессмысленная теперь-то, когда границы открыты. У меня брат в Америке живёт. Да-да тот самый, которого я близнец… Так вот мне туда ездить хочется явно больше, чем ему сюда — обратно, то есть. Показательно, правда? Давно уже надо патриотизм планетарный культивировать… Но как это? Никто толком сформулировать не может, потому что любое правительство способно мыслить только узко — в рамках границ, географически очерчивающих пространство для поборов. На глобальность ни у какого правителя мозгов не хватит! Ведь даже если кто-то и лезет за пределы своих границ, то только с той же целью — поборы расширить. У них по определению мозги в средневековье остались… Приехали.
Антон всё же почувствовал непреодолимую неловкость за свой жалкий вид, как только увидел фасад официального здания, наполненного, конечно же, приятными на вид прилично одетыми людьми, с коими он и призван контрастировать.
— Но идти-то всё равно придётся! — видя его нерешительность, убеждал доктор. — Я не предлагаю вам там сидеть в таком виде и ждать, когда вызовут. Покажитесь вместе со мной вахтёру на входе, чтоб пропустил, когда надо будет — когда я звякну. Кстати, ваш номер телефона?
Томас Петрович так по-деловому чётко всё делал и говорил, что Малому трудно было возразить. Да и зачем? Раз уж приехал вместе с ним! Антон странным образом чувствовал некую сладость в душе от убедительной необходимости подчинения… Впрочем, в подчинении ли дело? Скорее, в доверии. Доктор, вольно или невольно, шёл «отмазывать» и его тоже! Несчастный случай, дескать. Грех ему не помочь… Но в то же время Антон боялся сам себе признаться, что он не только по необходимости на доктора уповает… Ему нравится доверять!.. Малой даже пытался перебить эти удобные мысли привычной практикой сугубого людского коварства.
«А интересно, всё-таки, знает этот Томас(!) Петрович истинную суть дела или только для убедительности меня взял? И если знает, то что у него на уме? Ну «отмажется» сейчас, а дальше что? Телефон взял! Надо теперь ждать звонка с шантажом с какого-нибудь «левого» номера? Ну не такой он дурак… С мозгами дружит… Посмотрим-посмотрим…»
И Антон, снова сев в машину и глядя вслед удаляющемуся медику, совершенно явственно ощутил желание узнать, есть ли у того самого мозг в черепной коробке.
Глава 11
От нечего делать включил радио. Песенки-песенки… На родном и иностранных языках. Одни и те же! Подумалось, что если бы исполнители поменялись местами и песенками, то никто бы подмены и не заметил. Воистину, «люди не знают, чего они хотят, пока им этого не предложат»… Задуматься о собственных желаниях некогда… Или просто лень! А зачем? Думать-то? Трудно это… И неинтересно, если ничего придумать не получится… Столько очевидных соблазнов вокруг!
Так, стоп! Вот вроде связная безнотная человеческая речь… Новости! Антон сделал погромче. Диктор, демонстрируя бесстрастность в каждом звуке — так учили, рассказывал об открытии, сделанном на днях в Институте мозга… Малой даже испугался… Не новости как таковой, а её совпадения со своей актуальностью… Потом сумел твёрдо рассудить, что это опять же воспалённое восприятие заставляет его обращать внимание на такие совпадения. Стал слушать, вроде как, отвлечённо… Диктор вещал в продолжении:
— …Пока это только предположения, отмечают исследователи, но уже однозначно можно утверждать, что приписываемая до сих пор мозгу роль весьма преувеличена. Нет в нём никаких особых, порой даже мистических, функций и загадок. Мало того, говорят учёные, жизнеспособность человеческой личности не зависит напрямую от мозга. И осознание себя собственно как личности не находится в непосредственной связи с мозгом. Более того, личность — это понятие сугубо абстрактное, навязанное прежними псевдонаучными заблуждениями. По сути, мозг — далеко не основной орган человека, как, положим, желудок или кишечник, а, скорее, вспомогательный. С этих новых позиций его и надо рассматривать в исследованиях, которые продолжаются. И в заключение о погоде…
Малой испуганно удивился тому, как его в свете последних событий и связанных с ними мыслей поразила эта, в общем-то, рядовая новость из жизни науки. Ну ковыряются там умники… Ну режут они чужие мёртвые мозги на дольки… Ну в микроскоп смотрят на нервные клетки… Интересно им! Пусть занимаются… Но думая так, Антон сам себя уличал в лукавстве — не факт исследования его поразил, а вывод! Пусть даже предварительный, но уже заявляемый официально — в новостях, то есть через пресс-службу. Это теперь новый научный тренд! Всё, что не будет в него вписываться, объявляется лженаукой. Такое уже было… И не раз! Надо думать, что мозги даже в такой работоспособности, в которой они теперь у большинства людей находятся, уже тоже мешают. Это пока они мозг вспомогательным органом объявляют, чтоб не огорошивать сразу, но так ведь и до «ненужного рудимента» риторика дойдёт. Основания-то для неё есть! Сам ведь видел… И не только Антон — многие уже!
Телефон завибрировал. Прозвучала команда на подъём и объяснение, где находится малый зал заседаний. Заседаний!.. Всё предельно серьёзно! Встряхнув волосы пятернями и пошевелив-погримасничав лицом в зеркальном отражении, решительно вышел, захлопнул дверцу, нажал кнопку на пульте — запер машину. Слава богу, близко никого не встретил в коридорах власти — опасался этого! — и без стука — зачем стучать, это же не кабинет, а зал! — распахнул половину двойной красивой двери.
— Здравствуйте. Моя фамилия Малой.
Объявил сразу и только потом осмотрелся.
Столы в зале были расставлены явно не для заседания — овалом, они стояли полукругом, который перекрывал малейшие попытки нерегламентированного пространственного зрения выйти на свободу. И прямо, и слева, и справа за каждым отдельным столом сидел отдельный человек — член комиссии. Войдя в зал, некто сразу попадал в плен этого полукруга, обозначенный специальным стулом без стола — ни к чему ответчику! пусть уязвимость свою физически чувствует. Стул стоял в эпицентре сконцентрированных на него строгих взглядов членов комиссии общим числом в пятнадцать человек. При этом между собой их взгляды никак не пересекались без специальных поворотов голов, что не принято.
