КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Преображенский Константин Георгиевич (книги регистрация онлайн TXT) 📗
— О, разумеется, нет! — восторженно воскликнул он. — Я безоговорочно доверяю вашему вкусу, после того как вы заказали нам в Риге замечательную миногу! Она навсегда осталась в моей памяти, настолько великолепна она была!..
«Боюсь, что эта минога подвигнет тебя К шпионажу!» — подумал я, протягивая ему меню.
Ограничиться ухой было неудобно, и на второе я заказал бифштекс-минутку, называемый так за то, что он очень тонкий и жарится моментально. Поэтому его охотно заказывают студенты, которым не по карману дорогие бифштексы Это напоминало нам обоим о том, что мы оба не так давно тоже были студентами, и Сэймон благожелательно улыбнулся, услышав заказ. Он, может быть, и в самом деле ел много раз этот бифштекс-минутку в юношеские годы, но наши, советские, студенты наверняка даже не подозревали о его существовании…
Тем временем официант принес бутылку красного сухого вина и разлил его по бокалам. Потом поставил бутылку рядом со мной на стол и удалился, поскольку здесь, в ресторане средней руки, он не должен был стоять навытяжку рядом со столом весь вечер и тотчас же наполнять опустевшие бокалы.
Наступила приятная расслабляющая пауза.
— Да, я часто вспоминаю Москву, как мы там встречались, — произнес Сэймон и, не найдя, что еще добавить, молча отпил половину бокала.
Тем временем официант поставил на стол две белые чашки с ухой.
Буйябэс оказался жидким японским супчиком, в коричневом соевом бульоне которого плавали мидии, кусочки рыбы и пупырчатые красные щупальца осьминога.
— Это не настоящий буйябэс. Он слишком японизирован. Эх, если бы вы знали, какой буйябэс я едал в Марселе! — со вдохом произнес Сэймон, берясь, однако, за ложку…
В переводе на русский фамилия Сэймон означала «Западные врата». Она была наследственным титулом родовитых самураев, передававших от отца к сыну право стоять на посту у западных ворот императорского дворца в Киото, средневековой столицы Японии. Да, кажется, дворянином Сэймон был непростым! Надо как бы невзначай упомянуть об этом, подумал я, дабы польстить его самолюбию. И спросил:
— Судя по вашей редчайшей фамилии, вы происходите не из простых самураев, а из князей?
— Это так, — гордо ответил Сэймон, вытирая губы салфеткой. — Наша семья владела обширными поместьями на острове Сикоку, считавшемся глубокой провинцией. Все их отобрали у нас после войны американцы…
— Вы хотите сказать, что американцы лишили земли свою социальную опору в оккупированной стране, помещиков и буржуазию? — переспросил я, еще не в полной мере расставшийся с лживыми идеологическими постулатами коммунизма.
— Да, именно так и было! — со снисходительной улыбкой подтвердил Сэймон. — Ведь американцы, оккупируя ту или иную страну, первым делом проводят в ней аграрную реформу, передавая помещичью землю крестьянам в частную собственность и тем самым действительно создавая себе мощный класс сторонников, становящихся фермерами.
— А что же стало с вашей семьей? — с искренним участием спросил я.
— Мы обеднели. Сам же я уехал в Токио, поступил в университет и, как видите, стал профессором…
Судя по всему, он не питал обиды ни на американцев, ни на их японских пособников и даже видел в этом некую справедливость.
Это было загадкой для советской исторической науки. И в Японии, и в некоторых других странах Востока, завоеванных американским империализмом, ограбленные им юноши из знатных семейств не только не вливались в ряды коммунистического движения, но, проявляя удивительную лояльность к новым хозяевам, усердно учились, овладевали европейскими знаниями и успешно приспосабливались к капитализму, врастали в него, становясь, подобно Сэймону, носителями буржуазных и проамериканских воззрений.
В молчании дохлебали мы буйябэс, и официант немедленно принес тонкие студенческие бифштексы, шкварчавшие на горячих металлических блюдах. С ними мы также расправились весьма быстро. Встреча подходила к концу.
«И все же, и все же — зачем ты меня сюда позвал?» — читал я вопрос в пытливом взгляде черных сэймоновских глаз-бусинок.
— Давайте и впредь изредка встречаться вот так, в ресторанах! — робко предложил я. — Мне, как молодому корреспонденту ТАСС, очень полезны будут ваши оценки важнейших политических событий…
«Надеюсь, что все это обойдется без всяких шпионских штучек?» — должен бы был как бы в шутку воскликнуть при этих словах Сэймон, всем своим видом давая понять, что втянуть его в агентурное сотрудничество с КГБ никому не удастся. Однако ничего подобного не произошло, и он лишь любезно улыбнулся.
Очевидно, Сэймон и мысли не допускал о том, что я могу принадлежать к КГБ. Несмотря на весь свой аналитический ум, он, как многие другие японцы, некритично воспринял созданный американским кино образ советского разведчика в виде некоего гориллоподобного существа с узким лбом и горой стальных мускулов, по-обезьяньи хитрого и злобно-изобретательного. Такому чуждо все человеческое. Недаром многие японцы и по сей день при слове «КГБ» вздрагивают от отвращения и ужаса, хотя лично им эта организация не сделала ничего плохого…
Поэтому Сэймон спокойно и неторопливо достал блокнот, чтобы сразу назначить время своего ответного приглашения. Я предложил встретиться не раньше, чем через неделю; ведь мне еще нужно было успеть отчитаться перед Москвой о сегодняшней нашей встрече.
Наступила пора прощаться. Официант принес счет и остановился в замешательстве, не зная, кому его вручить. В Японии принято, чтобы за угощение иностранца платил житель Страны восходящего солнца, и официант вопросительно посмотрел на Сэймона, но тот с добродушной улыбкой указал глазами на меня.
— С вас семь с половиной тысяч иен! — с поклоном сообщил официант.
«Так мало?!» — едва не воскликнул я и с легким сердцем протянул ему десятитысячеиеновую купюру.
Через минуту официант принес мне лежавший на тарелочке счет с аккуратно отсчитанной сдачей.
Сгребая мелочь, я прихватил как бы невзначай и счет, даже нарочито скомкав его, как пустую бумажку, но Сэймон, кажется, все равно ничего этого не заметил, ибо уже был занят своими мыслями.
Дома я этот счет, конечно, расправил и наутро положил Николаю на стол, но тот с видимым раздражением отбросил его.
— Да зачем тебе этот счет! — воскликнул он — Ты же советский разведчик! Ты имеешь право тратить сколько нужно без всякой расписки! И вдруг — счет на такую мелкую сумму? А если Сэймон заметил? Откуда такая оперативная неграмотность? Тебе что, кто-нибудь поручил сделать это? — вдруг настороженно спросил Николай, словно это не он накануне советовал мне взять счет, чтобы никто не подумал, будто на своей первой оперативной встрече я израсходовал слишком много. — Знаешь что! — жестким офицерским тоном продолжал он. — Давай договоримся так: про этот счет ты забудь! Это была твоя ошибка, но мы ее тебе прощаем. А в отчете напишешь — «Счет за угощение в ресторане не был взят по оперативным соображениям».
— Ого! — Я, кажется, догадался. — Похоже, вокруг этого Сэймона начинается какая-то игра, которую ведут между собой руководители КГБ в Москве и здесь в Токио. Впрочем, мне она только на руку: ведь с Сэймоном-то общаюсь один я! Может быть, в последнюю очередь и мне выпадет за него какая-нибудь награда?..
— И вообразите, давай присвоим твоему Сэймону агентурный псевдоним, — продолжал Николай уже миролюбивым и свойским тоном. — Зачем зря упоминать в переписке такую известную фамилию?..
По правилам КГБ это означало, что Сэймон зачисляется в категорию важных вербовочных разработок и докладывать о нем можно, не стыдясь, теперь самому Крючкову.
Однако выдумать псевдоним для такого большого человека совсем не просто! В нем, во-первых, должен содержаться намек на значительность самой личности, а во-вторых, он должен быть необычным, чтобы его легко запоминало начальство.
Известно, например, что наполеоновский министр иностранных дел Талейран, как агент русской разведки, был известен под псевдонимом Анна Ивановна. Нынешней советской разведке он бы не подошел: и длинно, и непонятно, и писать его долго.
