Тривейн - Ладлэм Роберт (онлайн книга без txt) 📗
«...Тогда, может быть, еще хуже».
Но рано отчаиваться, он это докажет. Даже если придется использовать «Дженис».
Как следует использовать. Должным образом.
Используй – или разрушь раз и навсегда.
Он подошел к телефону. Он не отпустит трубки, пока не разыщет сенатора Армбрастера.
Часть пятая
Глава 54
Дорожное покрытие внезапно кончилось: началась обычная проселочная грязь. Здесь заканчивалась муниципальная собственность небольшого городка, и начиналась частная собственность. Правда, теперь она тоже находилась под юрисдикцией федерального правительства: тщательно просматриваемая и охраняемая, недоступная для случайных прохожих, как это было в течение последних восемнадцати месяцев.
Хай-Барнгет.
Белый дом в штате Коннектикут.
Кортеж из пяти автомобилей не останавливаясь промчался мимо ворот и поста в Гринвиче. Дежурный едва успел приложить к козырьку руку и бросился в аппаратную внутренней связи, чтобы сообщить на следующий пост о приближении высоких гостей. Теперь можно было восстановить нормальное движение по шоссе. Правительственный кортеж свернул к въезду со стороны Приморского шоссе, которое также было уже очищено от движения в ожидании гостей. Охранник просигналил отбой на пост, махнул рукой тому, кто дежурил снаружи, и уселся в автомобиль.
Сотрудники службы «1600», разбившись на пары, разбрелись по территории частных владений. Один из них, Кэллахен, должен был наблюдать за побережьем. Вместе со своим партнером он медленно поднимался по ступенькам, ведущим к террасе, пристально вглядываясь в холмы и леса вдоль побережья.
Кэллахен работал в охране вот уже четырех президентов. Из своих сорока шести лет почти двадцать он отдал службе безопасности. Что ж, недаром его считают одним из самых опытных и ценных сотрудников. Никто не смог обвинить его и тех событиях, что случились в дариенской клинике три года назад, когда телефонный звонок заставил его снять охрану, отвечающую за безопасность Тривейна и его жены. Да, это было то еще дельце! До сих пор Кэллахен не смог бы четко объяснить, что же там все-таки произошло. Откуда чужой мог знать их пароль? Правда, в свое время он счел за благо никаких вопросов не задавать, даже когда следствие уже закончилось и его освободили. А в момент покушения в Белом доме его там и близко не было. Вот уж где просматривался каждый! Странно: он был приписан к Тривейну и в своем сообщении подробно рассказал о его встрече с Годдардом за неделю до покушения. Только никто не обратил внимания на его доклад, да и сам Кэллахен к нему больше не возвращался. Роковое совпадение, а его не заметили...
Те, кого они с женой могли бы назвать друзьями – небольшой круг знакомых, – постоянно спрашивали его, каким человеком был президент. Он всегда отвечал одно и то же: трезвый, доброжелательный, полный сил и жажды деятельности. Никаких политических определений – так, на всякий случай.
Это единственный путь – никогда не говорить о политике...
Правда, если быть откровенным, Кэллахену мало кто нравился. Для себя он изобрел нечто вроде шкалы, по которой оценивал президентов. Тогда можно было точнее провести грань между образом, разработанным для публики, и конкретным, живым человеком.
Он прекрасно понимал, что между этими двумя ипостасями всегда есть разница, но чтобы столь глубокая...
В ситуациях, когда важна каждая мелочь, подобная шкала могла представлять собой неоценимую услугу. Что означает отработанная улыбка на публику, если ее сменяет приступ ужасной ярости, разъяренные попытки быть чем-то, что вовсе даже не человек. Образ, всего лишь образ.
Никому не доверяющий. Хуже того: высмеивающий всякое доверие.
Может, именно поэтому Эндрю Тривейн достиг наивысшей отметки: обе стороны его оценочной шкалы находились почти в равновесии. Конечно, это вовсе не означало, что Тривейну неведомы моменты, когда чаша его терпения переполнялась через край. Но по большей части Тривейн-человек не противоречил Тривейну-президенту, как это нередко случалось с остальными. Возможно, он был просто увереннее в себе, верил в правоту своих действий, а значит, у него не возникало необходимости постоянно убеждать в этом других.
Этим новый президент Кэллахену нравился. И все же он его не любил. Да и едва ли кто-либо из проработавших в Белом доме столько лет, как Кэллахен, мог любить человека, предпринявшего такую атаку на Овальный кабинет. Кампания началась буквально через две-три недели после покушения, в те дни, когда Тривейн занял кресло сенатора от штата Коннектикут. Тогда-то все и случилось. Появились разоблачительные документы. Тривейн без устали разъезжал по стране, встречался с журналистами и просто гражданами, стал постоянным гостем на телевидении. У этого человека была железная хватка, четкое понимание, чего он добивается, и холодный расчет. Прибавьте к этому еще изрядную долю обаяния и милый интеллект – и все станет ясным. Этот человек всегда был готов дать ответ на любой вопрос, что и должен уметь современный политик. Его сторонники запустили в обиход фразу, получившую самое широкое хождение: «Оценка: отлично». Естественно, что ищейке из «1600» такой человек не мог нравиться. Уж слишком очевидно он добивался власти.
Предсъездовские маневры Тривейна ошеломили сотрудников Белого дома, все еще испытывающих страх перед силой, которую они чувствовали в этой перемене власти – неожиданной, нежеланной, непредвиденной.
Никто не был готов к такому повороту событий; никто не знал, как остановить этого умного, авторитетного, можно даже сказать, Богом вдохновенного человека – сенатора от штата Коннектикут.
И вот что еще понял агент Кэллахен из службы безопасности «1600»: никто на самом деле не хотел этого человека.
Кавалькада на всем ходу затормозила у главного подъезда. Двери первой и третьей машин распахнулись, и еще прежде, чем автомобили полностью остановились, оттуда уже высунулись люди, в любой момент готовые из машин выскочить.
Сэм Викарсон, перегнувшись через перила парадной лестницы, с интересом наблюдал за приехавшими: очень хотелось, чтобы Тривейн, выйдя из машины, сразу его заметил. Президент должен быть готов к этому – увидеть его самым первым из тех, кто в любом конце земли с нетерпением ожидает прибытия президента. Он сказал как-то Сэму, что чувствует облегчение, когда среди встречающих есть хоть один, кто даст ему правдивую информацию, – ту, какая ему действительно нужна, а не ту, которую ему захотят предоставить.
Викарсон понял. Именно этим ему и не нравилась работа в Белом доме – может быть, только этим. Никто не желал огорчать первого человека страны. Если для этого требовалось скрыть факты или изменить их таким образом, чтобы потом спокойно представить на рассмотрение президента, то все, не задумываясь, так и делали. Разумеется, из лучших побуждений: у президента и так масса забот, и далеко не из приятных. Если одной-двумя будет меньше, кому это повредит?
И все-таки основной причиной оставался страх.
Даже Сэм чувствовал, что попался в эту ловушку. Точнее, две ловушки: страх и симпатия. Он, например, столь ловко облекал в нужную форму доклад о положении дел в торговле, что тот полностью подтверждал точку зрения президента, тогда как на самом деле там было о чем поспорить, «Бели ты когда-нибудь еще раз сделаешь это, Сэм, то ты вылетишь!» Нередко Викарсон задумывался: а как сложились бы его отношения с предшественником Тривейна?
«Черт побери, все-таки хороший он президент! Просто восхитительный», – подумал Викарсон, увидев, что Тривейн вышел наконец из автомобиля и придерживает дверцу, выпуская Филис и о чем-то разговаривая с охранниками. Люди ему верят – самые разные люди, повсюду. Если сравнивать его с теми, кто был до него, то лучше всего сделать это словами репортера из «Нью-Йорк таймс»: «...спокойная натура Эйзенхауэра, обходительность и страстность Кеннеди и напористость Джонсона».
