Под покровом тьмы - Гриппандо Джеймс (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
– Это означало бы, что наш убийца ведет какую-то игру в числа. Первый удар – одна жертва. Второй – две. Третий – три.
– И с каждым разом он накапливает опыт, расширяет поле деятельности. Поэтому в четвертый раз будет четыре жертвы – и так далее, пока мы не остановим его.
– Что ставит перед нами один весьма интересный вопрос, – сказала Энди.
– Да, верно. И теперь вы знаете, отчего я занимаюсь этой унылой работой. Мне надо знать – почему.
22
К семи утра Гас был одет и готов выйти из дома. Он собирался съездить на работу, чтобы проверить почту и изменить несколько заданий перед выходными. Остаток дня предназначался для разработки идей по поискам Бет.
Уитли набросил пальто, схватил ключи и вышел в коридор. Дверь в гостевую комнату, где спала Карла, была закрыта. А вот дверь в комнату Морган оказалась приоткрыта. Гас остановился и заглянул. Она спала где-то под грудой одеял – эдакий еле заметный холмик на постели. Гас остановился в дверях, молча глядя на дочь.
Вчера он предпринял несколько попыток серьезно поговорить с ней. Но разговор так и не состоялся – об этом позаботилась Морган. Ей, конечно, было больно после удаления зуба, и она воспользовалась случившимся на всю катушку. Провела целый день в постели. Впрочем, Гас дюжину раз приходил к дочери, чтобы поговорить. Пустая болтовня шла превосходно. Однако как только он пытался перевести разговор на Бет, Морган сразу же начинала засыпать, просила принести еще подушку или почитать сказку. Гаса это раздражало, но он не хотел давить на нее. После полного отторжения из-за теленовостей любой разговор уже был успехом.
Он посмотрел на часы. Пора идти, но ноги просто не двигались. Его взгляд блуждал по комнате – царству маленькой девочки. Крохотные балерины танцевали в лад на стенах, занавесках и стеганом одеяле. Микки-Маус охранял ящик с игрушками под окном. В открытом розовом автомобиле возле кровати сидела Барби. Гас заплатил за все это. Но ничего из игрушек не выбирал. Всем этим занималась Бет. Бет занималась только Морган.
В комнате было так спокойно, обманчиво спокойно. Гасу хотелось знать, что происходит у дочери в голове – там, под грудой одеял. Он мог только гадать. И лишь одно звенело в тишине. Надо что-то сказать ей. Что-то, не терпящее отлагательства.
Гас осторожно открыл дверь и вошел. Трехфутовый плюшевый мишка сидел в кресле-качалке возле кровати. Уитли снял его и тихо сел на стеганую подушку. Еле слышно прошептал имя дочери:
– Морган.
Девочка не шевелилась.
Гас глубоко вздохнул. Не важно, что она спит. Ему надо снять эту тяжесть с сердца. Он закрыл глаза, потом открыл. И заговорил тихим хриплым шепотом:
– Я заходил к тебе ночью, – в горле собрался комок, – но ты уже спала.
Шар под одеялом был совершенно неподвижен, только чуть приподнимался и опускался в такт дыханию. Гас продолжал:
– На полу были разбросаны книжки, я поднял их и поставил на полку. И вот тогда я заметил маленькие метки на двери шкафа. Маленькие линии, примерно полдюйма одна от другой. Первая примерно в двух футах над землей, следующая немного выше, потом еще и еще выше. И рядом с каждой написана дата. Рукой твоей матери. Я просто стоял и смотрел. Это потрясло меня. Увидеть, как ты выросла за все прошедшее время. Воистину это были письмена на стене, и мне показалось, что они горят, как перед Валтасаром. Твоя мать прошла с тобой каждый дюйм пути. Первый шаг, первое слово, первый школьный день. Все важные и не очень важные дни твоей маленькой жизни. Изо дня в день мама была рядом с тобой.
Шкаф, казалось, расплылся перед глазами.
– И я мог думать только об одном… где же, черт возьми, был я? Я пропустил это. Пропустил все.
На глаза набежали слезы, голос дрогнул.
– А сегодня утром, когда я проснулся, мне стало еще хуже. Я понял, что в понедельник впервые забрал тебя из школы. Вчера – с этим вырванным зубом – мы впервые в жизни провели вместе утро буднего дня. Только ты и я. Я не понимаю, как это происходит, как уходит время. И как жаль, что твой отец очнулся, лишь когда исчезла твоя мама…
Гас нежно, так чтобы не разбудить дочь, положил руку на одеяло.
– Я просто хочу сказать, что мне очень жаль. Я знаю, что, когда ты спишь, это не считается. Но мне правда жаль. И я не мог ждать, чтобы сказать тебе это.
Он неподвижно сидел в кресле-качалке. Трудно сказать, откуда взялся этот наплыв эмоций. Только остановиться оказалось невозможно. Его словно прорвало после всей этой ужасной недели. Страхи из-за Бет. Отторжение Морган. Стычки с Карлой и подлецы из фирмы. Гас был толковым профессионалом. И смог бы справиться с фирмой. Лишь там, где происходящее по-настоящему важно, он совершенно беспомощен…
Под одеялами что-то шевельнулось. Гас не хотел будить Морган, и все же ему страшно хотелось обнять ее. Он ждал, что дочь повернется, но движение прекратилось.
– Морган? – тихо позвал Гас.
Раздался какой-то механический щелчок, а за ним приглушенная музыка. Гас осторожно потянул одеяло. Показался затылок Морган. В волосах путался черный провод. Он тянулся к уху. Наушники. Она слушала музыку. Включила так громко, что даже Гасу было слышно на расстоянии трех футов.
Это сокрушило его. Все это время она не спала. Дочь слышала все. Гас немного подождал, надеясь, что Морган откроет глаза. Тщетно. Из наушников по-прежнему доносилась музыка. Она не произнесла ни единого слова, но ответ был громким и ясным.
Ей нечего сказать отцу.
Медленно Гас поднялся с кресла-качалки и вышел из комнаты.
Энди покинула управление около половины четвертого – наконец-то появилась возможность сделать перерыв на обед. Виктория ни о чем подобном не просила, но Энди готовила сводку по общим поведенческим признакам, проявившимся во всех четырех убийствах. Она не была настолько самонадеянна, чтобы пытаться составить реальный криминальный портрет, и все-таки тайно надеялась, что Виктория предложит ей это.
На выходе Энди нагнал Айзек Андервуд. Похоже, расписание обедов помощника специального агента тоже выполнялось с трехчасовой задержкой. Он торопливо сбежал по гранитным ступеням, пока не поравнялся с ней.
– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?
– На самом деле я шла на рынок. Хорошие цены к концу дня.
– Не возражаешь, если я пойду с тобой?
– Я собиралась ехать на автобусе.
– Не лучшее место для разговора о делах. Давай-ка пройдемся, тебе это только на пользу.
Пока они одолевали длинные пять кварталов по Первой авеню к рынку Пайк-Плейс, Энди рассказала Айзеку о последних событиях, включая свидание с Мартой Голдстейн. В лицо дул северный ветер, но перчатки, пальто и очень быстрая ходьба не давали замерзнуть.
Чем ближе к историческому рынку, тем больше было на улице и машин, и пешеходов. Ничего, однако, похожего на солнечный летний день, когда больше шансов выиграть в государственную лотерею, чем найти место для парковки. Пайк-Плейс был старейшим фермерским рынком в стране, и эти полтора квартала, где отоваривались почти сорок тысяч посетителей в день, многие считали душой и сердцем Сиэтла. На рынке можно было покупать, наблюдать за людьми или же просто исследовать старинные здания, связанные между собой за многие годы пандусами, переходами и лестницами. С 1947 года городской совет запретил рыночным торговцам петь, но это не уменьшило громкость непрерывных дебатов обо всем: от гватемальских сигар и турецких сладостей до африканских фиалок и тихоокеанского лосося. Сюда не допускались сетевые или фирменные магазины, благодаря чему здесь оставался настоящий базар, а не еще одна торговая галерея.
Энди направилась к главному ряду – полуоткрытой площадке, выходящей на улицу. Там располагалась почти половина прилавков со свежей зеленью, бок о бок с мерцающими рядами свежих крабов и палтусов в покрытых льдом лотках. Настоящей давки не было, но поток покупателей не иссякал ни на миг. Под большими рыночными часами выступал фокусник. На углу гитарист пел старую песенку Джимми Баффета. Мимо спешил торговец рыбой с совсем недавно выловленными угрями, висящими на палках. Энди смотрела на живых мэнских омаров на дне большого стеклянного бака, но Айзек по-прежнему говорил о делах.
