Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна (библиотека книг .TXT) 📗
– Но для чего убийце весь этот бред? И почему петля? Какой именно символ видится ему во всем этом?
Кравченко умолк. Его сбивчивые рассуждения снова натолкнулись на глухую стену: он не знал.
Мещерскому стало его жаль, и он робко заметил:
– Вообще-то все, что ты говоришь, вполне можно отнести к понятию «неустановленный мотив». Даже этот фетиш.
Кравченко достал из кармана фломастер и стал зачеркивать в «реестре» то, что уже потеряло свою актуальность или получило объяснение.
– Опять же повторяюсь, – сказал он тихо. – Эти семь человек у нас как на ладони. То, что они делают, что говорят, их ссоры, страсти, хитросплетение всех этих домашних интриг, отношений, любви, не любви – все это перед нами. И вместе с этим под всем этим скрыто и что-то еще. Я чувствую. Теперь и я чувствую, понимаешь, Серж? Так же, как она, как ты тогда… Тут кроется что-то еще. И это и есть главная пружина всего здесь случившегося. Пинкертоны, которые все там сейчас обыскивают, осматривают, всех допрашивают, – они тоже со временем к этому придут. Но когда это случится? Через неделю, месяц? Нам с тобой потребовалось восемь дней только для того, чтобы понять, что мы ничего не понимаем из того, что здесь творится на самом деле. А они будут двигаться еще медленнее, потому что они не живут в этом доме и видят все здесь происходящее из своего кабинетного «далека».
– Ну почему же мы так-таки и ничего не знаем? – Мещерский, несколько смягчившийся, решил приободрить друга. – За эти восемь дней мы все же кое-что узнали. Например, как убийца проник ночью в ее спальню? Да очень просто: она сама его впустила. Значит, у нее мысли даже не возникло, что этот человек несет ей зло.
– А кому, ты думаешь, она не открыла бы дверь? Своему брату? Или приемному сыну? Или бывшему любовнику? Или секретарю?
– Я думаю, что среди нас все же были люди, которых Марина Ивановна не впустила бы в четыре часа утра в свою спальню (в четыре, кажется, они сказали, наступила смерть?). Да, так вот – она не открыла бы нам с тобой – раз, Алисе – два.
– А если та притворилась, что пришла к мачехе с повинной?
– Ты не можешь забыть слова Григория Зверева про то, что эта девица – патологическая лгунья. – Мещерский помолчал. – Только учти, Вадя, патологические лгуны в этой семейке все без исключения. Но продолжаю: среди нас был и человек, которого, думаю, убитая особенно ждала в эту ночь.
– Егор? Клянется, что он к ней не ходил.
– А ты не верь ему, как и всем остальным.
Кравченко тяжко вздохнул.
– Еще нам известно и то, – продолжал Мещерский, – что убийце было необходимо расквитаться со Зверевой именно этой ночью. На мой взгляд, поступок этот не продиктован тем впечатлением, которое произвела на него вчерашняя сцена порки. Нет, он спешил по другой причине: утром нас всех вызывали в прокуратуру, и он просто не знал – вернется ли он обратно из этого серьезного учреждения. А вдруг его, именно его подозревают? Вот-вот арестуют. Поэтому следовало торопиться с осуществлением своей главной цели: ликвидации хозяйки этого дома… Кстати, Корсаков вчера очень тревожился по поводу прокуратуры. Просто сам не свой был.
Кравченко кивнул, запомнил, мол.
– Хотя вполне возможно и то, что внешне убийца мог и не выказать своей тревоги, – вслух размышлял Мещерский. Он несколько уже отошел, даже слегка оживился. Эта беседа становилась для него уже необходимой. – Ты правильно подметил, что это человек осторожный и хладнокровный, так что…
Кравченко смотрел в окно. Внизу Сидоров кончил свой длинный пылкий диалог с помощником прокурора и вошел в дом.
Кравченко отлично знал, куда он направляется. Через минуту опер с грохотом распахнул дверь их комнаты. Мещерский прервался на полуслове. Выражение лица Сидорова не сулило ничего хорошего – только очень, очень плохое. Но Кравченко, казалось, этого даже не заметил.
– Где письмо? – спросил он громко. – Тебе его переслали? Ты принес его? Давай, – и он протянул руку хорошо рассчитанным лениво-уверенным жестом.
Глава 35
Письмо
Сидоров молча достал из внутреннего кармана куртки пачку плотных сложенных листов – ксерокопии. Кравченко вытащил одну, словно козырь из колоды, и глубокомысленно погрузился в чтение.
Опер сел рядом с Мещерским.
– Вчера вечером пришло по факсу. – Это были его первые слова приятелям с момента приезда на место происшествия. – К вашей пожилой гражданке человечка наши из управления послали. Отзывчивые ребята – вошли в положение: помогли. А она нашему человечку открывать не хотела. Бдительная такая. Мне мой корешок из управления Южного округа звонил, чертыхался: дескать, за такой белибердой сотрудника, машину гонять пришлось. Да старушка, говорит, чудная какая-то, вроде с приветом.
– Елена Александровна не чудная, – буркнул Кравченко, разглаживая письмо на колене. – Просто большая оригиналка.
Мещерский тоже взял из пачки листок, пробежал глазами строчки. Теперь, когда Марина Ивановна Зверева мертва, можно, конечно, вообразить, что в этом ее ночном кошмаре кроется нечто роковое и зловещее, однако…
– Серега, ну-ка вспомни точно, что именно сказала тебе Елена Александровна по поводу всего здесь изложенного? – осведомился Кравченко.
– Сказала, что письмо – это только предвестник событий.
– Каких?
– Не уточнила.
– А еще?
Мещерский пожал плечами.
– Еще… вроде то, что труп не основная деталь этого сновидения.
– Так. Еще?
– Больше ничего не помню, – Мещерский уронил письмо на пол. – Нам теперь только и осталось, что сны разгадывать.
Сидоров мрачно сверкнул на него глазами.
– Отчего же только сны… Теперь, братцы мои, после таких событий, такой наглости и дерзости только и работать нам здесь по-настоящему. – Это последнее свое словечко он выделил угрожающей интонацией, но тут же сам себе возразил: – Хотя при таком раскладе я бы и с нашей крутизной повременил пока что.
– Ваши все-таки хотят кого-то из наших задержать? – спросил Кравченко с интересом.
– Наши из ваших? – опер зло усмехнулся. – Видишь ли, Вадик, только что мы с прокуратурой имели долгую беседу на повышенных тонах и снова (в который уж раз!) кардинально разошлись во мнениях.
– Насчет чего же?
– Пастухов (это была фамилия помощника прокурора), как человек мягкий и гуманный, считает, что из всех ваших мерзавцев задерживать, причем немедленно, надо одну-единственную персону: Петьку Новлянского. А я, пораскинув своим скудным умишком, настаиваю, что следует забивать в камеру всех без исключения. А если на это пороху не хватает – не трогать пока никого.
– Значит, основная версия прокуратуры – ее наследство?
– Они допрашивали Файруза. Ты б, Вадик, слышал, как допрашивали! И он в конце концов назвал точную сумму. Когда они услыхали – все остальное для них померкло. Да и я тоже удивился. Ты говорил, что она баба богатая, но чтобы такие сокровища… А Пастухов рассуждает вполне в духе нашего времени: когда на кону стоят такие деньги, наивно даже предполагать, что нашу троицу замочили тут по какой-то иной причине. Корыстный мотив для следствия был и остается самым веским аргументом.
– Выходит, вы не сообщили своим о том, что творилось тут вчера? – осторожно полюбопытствовал Мещерский. – Про Шипова не рассказывали? Про побои?
– Не успел пока что. – В устах опера это прозвучало весьма двусмысленно. – А вообще-то, Сережа, и нашим и вашим пора понять: это мое дело. И информацией по нему я поделюсь только тогда, когда сочту нужным.
Кравченко вспомнил: вот так ревниво и своевольно Сидоров вел себя и в деле Пустовалова. А что из этого вышло? Но что поделаешь: такой уж характер у мужика – все под себя гребет. Хотя для нас, собственно, это даже и неплохо…
– Новости какие расскажешь? – спросил он смиренно.
– А какие новости, Вадик? С «пальчиками» в спальне – полный букет: все все похватали и конкретно никто. Твоих там, между прочим, – уйма. Да и мои есть, – опер вздохнул. – Но в основном – потерпевшей и Шипова-младшего. Механизм всего происшедшего проще пареной репы: около четырех утра, видимо, некто постучал к ней, она зажгла лампу, встала, открыла, потом снова легла, он, видимо, присел рядом на кровать. Они разговаривали (о чем – вот бы узнать!). Неожиданно этот некто схватил вторую подушку и…
