Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна (библиотека книг .TXT) 📗
– Я ничего никому не скажу про это. Вадим тоже – ручаюсь. – Мещерский поморщился: он не верил ни единому слову этой бешеной истерики. – Но есть еще Егор, Дима. А потом, с Сидоровым…
– С ментом я улажу, были бы деньги! Димка будет молчать, он все понимает, он не дурак. А этот, – Пит был, видимо, не в силах произнести имя Шипова. – Ему я уже сказал: откроешь рот – убью, со дна морского достану.
Мещерский с содроганием смотрел в это искаженное яростью лицо: «Если ты убийца, Пит, – ты настоящий выродок, но и настоящий артист».
– При обыске в ее шкафу, Петя, найдут все то, что доставляло ей такое удовольствие, – сказал он с какой-то даже мстительной строгостью. – Найдут и сделают выводы. В милиции толковые на этот счет люди работают. Подожди, куда ты? Я не советую тебе сейчас рыться в ее вещах! Не смей там ничего брать, иначе будет только хуже!!
– Здесь произошло то, что, видимо, давно уже готовилось, – Кравченко повысил голос. – Сережа, ты слышишь меня? О чем задумался? Я говорю: мы ошиблись в самом главном – основной жертвой изначально была Зверева, а не кто-то другой. Наши официальные сыщики-следователи это, думаю, тоже уже поняли. – Он смотрел из окна на то, как из дома на носилках выносили тело, прикрытое простыней, на лица наблюдавших за выносом сотрудников милиции. – Но все дело в том, что, несмотря на весь этот официозный шум и гам, воз и ныне там. Даже если им сейчас взбредет в голову кого-то срочно задержать по подозрению и затем уже разрабатывать. Ну и что это им даст? – Он презрительно сощурился: – Держу пари, при таком раскладе пока ничего. Как задержат, так и выпустят. Безрезультатно. Таких умников, как наши, разговорить трудно, а уж на признание вытянуть… Вот, например, чтобы даже в нейтральной обстановке «разговорить» Пита, надо хоть мало-мальски сечь такую материю, как «итальянская опера», иметь представление о том, кто такой Кальцабиджи… Ну, это чересчур, конечно, но уровень интеллекта должен быть соответствующий. А что ихние наседки, кроме мата-то, знают? А потом, не в одном интеллекте дело. Вот Сидоров фактически работал здесь внедренной агентурой, да какой – со мной, с тобой (да-да, ты ему тоже информацию кой-какую, Серега, поставлял, хоть и помимо своей воли). И что Сидоров от всего этого получил?
– Не мели ерунду, – от звуков у Мещерского разламывалась голова. – Нечего кивать на других. Нечего оправдываться, да и не перед кем. Если мы с тобой такие кретины и бездари, не стоит записывать в идиоты и всех остальных. Они умеют работать, в отличие от нас. Я очень даже рад, что это поганое дело примет к своему производству Генеральная прокуратура, приемная министра – да кто угодно! Лишь бы… лишь бы они нашли его, подонка. А нам тут делать больше нечего. И… я лучше действительно замолчу. А то мы с тобой вконец разругаемся.
Они молчали ровно пять минут. Потом посмотрели друг на друга и…
– Ладно, Серега, что уж теперь, – Кравченко смиренно просил мира. – Ну пожалуйста, соберись. Ты нужен мне сейчас. Твоя голова нужна. Ты пойми: эти, которые приехали сюда сегодня что-то тут раскрывать, – они, может быть, и действительно толковее нас, но… Ведь она не их, она нас наняла, чтобы мы нашли убийцу. Как же нам теперь быть с нашими обязательствами перед ней? – Его фраза повисла в воздухе – в этой густой, напряженной, осязаемой тишине.
Мещерский встал. Провел рукой по лицу, словно сметая с него невидимую паутину.
– Ну? – спросил он совершенно иным, уже «сидоровским» тоном, в котором было все, кроме надежды на успех. – Я собрался, я слушаю тебя внимательно.
– Вот это дело другое! Спасибо. Итак, давай теперь отвлечемся от всего: от эмоций, упреков, сожалений запоздалых, от наших версий дурацких. – Кравченко полез в карман и извлек оттуда мятую бумажку – реестр, имевший такой вид, словно в него заворачивали жирный хот-дог. – Отвлечемся и взглянем на одни только голые факты: за восемь дней в этом доме убиты трое. И если первое и третье убийства явно связаны между собой, то убийство Тихоновны вроде бы совершенно выпадает из нашей простой и наглядной схемы. Далее: из семи подозреваемых нет ни одного, кому бы не было выгодно совершить два убийства: кому-то убрать мужа и жену, кому-то мужа и подругу жены. Но… но, Серега, до сих пор очень трудно, исходя из наших первичных версий, выделить из этой восьмерки, нет, уже семерки кого-то, кому выгодны уже не два, а все три убийства. Ты следишь за ходом моей мысли?
– Слежу-слежу, – Мещерский снова сел. Удивительно, но ему вдруг мучительно захотелось есть (хотя что тут удивительного? С утра во рту – ни крошки).
– Установить это лицо трудно, однако я не сказал невозможно. И вот тут мы снова подходим к…
– К твоему излюбленному неустановленному мотиву?
Кравченко кивнул.
– Думаю, да. Я уже сказал: мы, вернее, я ошибался в самом главном. Я думал: убийца ни при каких условиях не тронет Звереву. С точки зрения даже самой убедительной нашей версии – версии о наследстве, такая скорая и демонстративная с ней расправа – полнейший абсурд. Но это согласно элементарной логике, общепринятой. А все дело в том, что по всему видно – у этого подонка своя собственная логика. И мотив тоже свой, собственный, и он диктует ему поступки и их внешнее выражение. Мне кажется, да нет, я почти уверен: весь этот кровавый бардак, по замыслу убийцы, был направлен на одну-единственную цель: расправа с хозяйкой этого дома. А почему я в этом теперь уверен, – он склонился над реестром, быстро пробежал строчку за строчкой и вдруг жирно что-то подчеркнул ногтем, – смотри сюда.
Мещерский нехотя повернул голову: «Разорванный шарфик».
– И что ты хочешь этим сказать? Ты же утверждаешь, что раскрывать это преступление при помощи логики вообще бессмысленно. Тогда какая же разница, чья это логика – убийцы или нет, раз ты в нее вообще не веришь?
– Я много чего утверждал, много во что не верил. Прежде. А ты меня только слушай. – Кравченко улыбнулся. – Все течет в этом мире, все меняется. Видимо, и наши мозги тоже. Вот эта самая улика – разорванный шарфик – на которую никто, включая и нас, не обратил внимания… Все дело, думаю, в ней. Я это понял, едва только увидел ту красную петлю на люстре. Смотри-ка, что получается: некто задумал убить Сопрано. Готовясь к преступлению (весьма тщательно), этот некто берет с собой нож и… что еще? Мы так и не спросили Звереву, давала ли она кому-то эту вещь. Думаю, она вряд ли бы и вспомнила. Шарф она надевала в то, наше самое первое здесь утро. Потом он лежал на зеркале в холле, я его там видел. Зверева, думаю, никому его не давала, Андрей тоже вряд ли сам брал. Скорее всего шарф взял именно убийца. Но для чего? Странный набор: нож (так до сих пор и не найденный, несмотря на все милицейские старания) и эта шелковая тряпка. Он, скажешь, хотел сделать из шарфа удавку? Но там ткань как паутина или как бумага, ни малейшего рывка не выдержит. Из такой ни одна «душилка» не получится. Так зачем же тогда убийце понадобилась на месте убийства эта непрактичная вещь?
– Может, он взял ее кровь с рук вытирать… Хотя на шарфе крови не было… Ну и зачем, по-твоему?
– А для того, Сережа, чтобы устроить все ту же демонстрацию. Шарф – вещь Зверевой. Мы все хорошо запомнили его на ней. А значит, заметь мы эту вещь на месте убийства Шипова, какая в первую очередь у любого из нас (кто бы там ни оказался) должна возникнуть зрительная ассоциация? Марина Ивановна. Убийство Сопрано связано с ней напрямую. Убийце хотелось, чтобы мы с первого взгляда поняли это и связали убийство Шипова с именем Зверевой.
– Я тебе на это возражаю так: во-первых, никаких таких ассоциаций с первого взгляда у нас, как видишь, не возникло. А во-вторых, по логике вещей, убийство мужа всегда связывают с его женой, даже если ее и не подозревают прямо в его гибели.
– Согласен. Но все это убийце хотелось еще и подчеркнуть: он разорвал шарф и повесил его на куст так, чтобы его было хорошо видно даже с дороги. Это как флаг, как указатель или как фетиш. Сидоровская докторша Наталья Алексеевна говорила, что у Пустовалова, одержимого некой болезненной идеей, фетишем было человеческое лицо, в котором он якобы узнавал лик собственной смерти. А у нашего одержимого фетишем стала вещь этой женщины. Точно так же он поступил и сегодня: эта алая петля из ее пояса…
