Купель дьявола - Платова Виктория (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Но Снегирь объявился, несмотря на то что на него не было никакой надежды. Он позвонил в дверь ровно в четыре, когда двойняшки, утомленные дневными баталиями, сладко заснули на диване.
От Снегиря за версту несло сытой Финляндией: хорошими дорогами, хорошим одеколоном, хорошей едой в закусочной на заправке. И стыдливыми финскими проститутками. Пока я осторожно принюхивалась, Лавруха оторвал меня от пола.
— Ну, как вы здесь? Исчадья ада еще с.тобой? Я им подарочки привез.
— Со мной.
— И что ты собираешься делать?
— Ты ведь все уже понял, Снегирь. Дети остаются у меня.
— Ну и правильно. Прокормим, ты как думаешь?
Я поцеловала Снегиря в чисто выбритую щеку. Все-таки Финляндия пошла ему на пользу: никакой поросячьей щетины.
— Я по тебе скучала.
— А уж как я тосковал по твоим мощам, ты и представить себе не можешь.
— Очень хорошо. Ловлю тебя на слове.
— В смысле?
— На следующей неделе оформляю документы на опекунство. Ты выступишь в качестве потенциального мужа. У нас должна быть полная семья, тогда некоторые проблемы отпадут сами собой.
— Ты с ума сошла, по рукам и ногам меня вяжешь. Ты же знаешь, что я вольный стрелок.
— Ради детей, Лавруха. И ради Жеки.
Снегирь сразу же помрачнел. Воспоминание о Жеке доставило ему такую боль, которая мне даже и не снилась. Все-таки я черствый человек. И слишком легко все забываю.
— Водки выпьешь?
В холодильнике болталась недопитая бутылка водки, оставшаяся еще со времен моего приезда из Голландии.
— Ни боже мой! Мне еще машину вести… Признавайся, разбила ее за неделю?
— Да нет, все в порядке. Во дворе стоит. Лавруха прошелся по кухне и выглянул в окно.
— Действительно стоит. Кто бы мог подумать. Отличное место. А я, дурак, вечно возле подъезда ставлю… Ну как расследование? Продвигается?
— Пока глухо. Кажется, я вляпалась в большие неприятности, Снегирь.
— Что еще случилось?
Какое облегчение, Лавруха, что ты приехал. Что в моей жизни есть кто-то, на кого я могу опереться. Захлебываясь и перескакивая, я поведала Снегирю обо всем: о телефоне Марича в записной книжке Херри-боя, о браслете Жаика, подаренном Жеке незадолго до смерти. И о том, что я не верю в естественную смерть ни Лехи Титова, ни Быкадорова. Как не верю в то, что их убила картина.
— Ты сама себе противоречишь, — нахмурился Лавруха. — Не ты ли с пеной у рта доказывала мне, что доска обладает странными свойствами?
— Я, черт меня дери. Но есть нечто такое, что картине не припишешь.
— И что же это?
— Жекина смерть. Кто-то же убил ее… Убил потому, что она что-то видела на даче.
— С чего ты взяла?
— Телефонный разговор перед моим отлетом в Голландию. Ты помнишь? Правда, ничего нельзя было разобрать.
— Вот именно. Меньше читай своих Собакиных, — Лавруха насыпал в миску кукурузных хлопьев и залил их молоком. — Ты же в последнее время сама на себя не похожа. Проводишь какое-то расследование, наживаешь себе геморрой… Я согласен, на ограбление это похоже мало. Но раз уж ты вычислила этого казаха… Если у них были отношения… Может, взыграла восточная кровь. Мы же не знаем… А поскольку парень он хладнокровный, то и замел следы. Тем более все было ему на руку: дождь, местность и так далее.
Я вдруг подивилась тому, как легко и просто все стало на свои места. Если смерть Жеки не связана с событиями на даче Титова, то ее можно объяснить чем угодно. Или вообще не объяснять.
— И все равно, я не верю, что здоровые мужики умерли от какого-то гипотетического воздействия картины…
— И чем же ты тогда объяснишь их смерть? Никакого яда в организме не обнаружено, если я правильно вошел в курс дела, — Лавруха сунул ложку в рот. — И вообще, это не нашего скудного ума дело. Пусть разбираются те, кому положено.
— Я не знаю… Но есть что-то, что лежит на поверхности. На самом деле разгадка проста, только ее никто не замечает, не хочет поднять с пола…
— А ты хочешь? Смотри не надорвись. И вообще, Кэт, у меня есть отличное рационализаторское предложение… Поскольку люди мы теперь, прямо скажем, не бедные… Может, заберем детей и отчалим путешествовать? Мир-то прекрасен, старуха! Даже приют убогого чухонца меня растрогал. А что уж говорить о Нью-Йорке, Париже и Барселоне?
— Ты еще песню спой — “Как прекрасен этот мир”.
— Слова забыл. Но общий пафос — в нужную нам сторону. А поскольку ты нагадила везде, где только можно нагадить, и сунула свой нос во все дыры… Да еще треклятая картина висит на нас мертвым грузом… Самое лучшее сейчас — исчезнуть из страны. Ладно ты… Но дети! Если с тобой что-нибудь случится, из меня папаша хреновый, предупреждаю. По выходным еще так-сяк, но в будни… Я один их не потяну.
Ай да Снегирь! Всегда предлагает оптимальные решения, змей-искуситель. Конечно, он прав. Я не знаю, с какой стороны ждать удара: и Жаик, и Марич, и Херри-бой — и те, и не те. А Париж и Барселона всегда останутся Парижем и Барселоной. Никакого подвоха. Им незачем выдавать себя за убийц.
— Может, ты и прав, — задумчиво сказала я.
И только теперь поняла, как устала: от Лукаса Устрицы, от его картин, от загадки кабинета Титова и загадки смерти Жеки. Нет никаких загадок: одни умирают, а других убивают. Третьего не дано.
— Но сначала нужно оформить документы на детей. Я не знаю, на сколько это затянется…
— Ну, ты даешь! Неделя максимум, если знать, кого подмазать. Чиновнички, они валютку любят. Их хлебом не корми, дай только Франклина1 за нос оттягать.
— Я тебя обожаю, Снегирь.
— Ну, ты мне тоже не безразлична… Кажется, мы начинаем оживать. Если бы Снегиря не было, его стоило бы придумать.
— Ладно, я отчаливаю. Вечером собирайтесь с силами и подгребайте. Часикам к восьми. Ты и крошки. Будет раздача финских слонов, младших братьев русских слонов. Все обсудим и решим, с какого бока начинать.
Я проводила Снегиря до порога, а потом вернулась в кухню. Отсюда хорошо просматривался двор: я видела, как Лавруха втиснул телеса в “Фольксваген” и помахал мне рукой.
Ариведерчи.
Будь здоров, дорогой. Жди нас вечером.
Я вернулась в комнату. Дети по-прежнему спали — среди бардака, сваленных на кресла вещей и разбросанных по полу игрушек. Барселона и Париж. Париж и Барселона. А новую жизнь я начну с того, что отключу телефон и проведу генеральную уборку. Дети не могут жить в пыли. Тем более если завтра с утра нагрянет делегация Алевтин Николаевн, размножающихся в госструктурах вегетативным почкованием. А сама родоначальница клонов, неистовая Алевтина, даже предупредила меня — легкой жизни не будет и меня ждут проверки и комиссии.
Я перенесла спящих двойняшек в маленькую комнату и скатала ковер, изгвазданный с подкладки самыми разными пятнами сомнительного свойства. Паркет, не натиравшийся еще со времен моей тетки, выглядел тем не менее неплохо и даже казался недавно вымытым. Вот они, старые мастера.
Набрав в ведро воды и прихватив тряпку, я вернулась в комнату. И, сдвинув на середину диван, стол и кресла, принялась за уборку. Подпихнув ногой валявшуюся тапку, я принялась мыть плинтуса.
А потом увидела надпись на полу.
На том самом месте, где стоял диван, с незапамятных времен не отодвигавшийся от стены. Я даже не поняла сначала, что же она означает. И коснулась ее мокрой тряпкой. Кончик надписи смазался, густая середина легко поддалась, но сам контур остался невредим. Почти касаясь лицом пола, я принялась рассматривать ее. И чем больше я вглядывалась, тем невероятнее казалась она, тем страшнее становился ее смысл. Буквы, дрожащие и неровные, заваливались друг на друга, даже Лавруха-младший писал лучше. И все же ее легко было разобрать.
СНЕГИР
Нет, последней буквы не было — лишь ее слабое подобие. У того, кто писал, не хватило сил закончить слово. Прерванная на половине Р тянулась вниз, следом за рукой, ее писавшей. Я уже знала, чем написано слово, но все еще боялась поверить.
Нет. Не так. Я не хотела верить.
