Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Оказалось, что его дважды ударили в живот ножом.
– Зараза, зараза такая, – плакал, заикаясь, Кешка. – Мы его только вчера… Он в Москву мотался… Мы не знали… Ромка ему сказал: сволочь ты, а тот засмеялся. Говорит – вы ничего не знаете, надо потолковать тихо, приезжайте на природу… У него дом вон там, в конце Красногвардейской… Крюгер проклятый, зараза… Мы приехали, а он начал Ромку бить, потом меня схватил, я вырвался. Он за мной погнался, кричал: все одно сделаешь, что я скажу! Ромка за ним – а он его ножом в живот… Меня схватил, ударил по голове, руки стал связывать… поволок вниз, а Ромка за нами полз… А потом этот вдруг появился второй, парень незнакомый, и они сцепились…
– Ничего не понятно, Господи! – Катя жадно ловила каждое его слово. – Кеша, совсем ничего.
Павлов резко обернулся к ней:
– Он же в шоке, не видишь, что ли? Не надо его сейчас спрашивать ни о чем. И меня пока не надо. Ладно, Катя?
Далее до больницы ехали молча. У приемного покоя, пока Чен Э бегал звонить в дверь, Роман Жуков открыл глаза. Секунду он удивленно вглядывался в Катю, словно не узнавая, потом прошептал:
– А-а, ты… ладно… Я умру, знаю… Светке не говори! Скажи: я с ним за Стаську хотел… И не смог… он меня… я умру…
– Ты не умрешь. – Павлов бережно вытащил его из машины. – Слышь, парень, как там тебя, посмотри на меня. Вот отлично. Слушай: все будет хорошо. Понял? Мы уже приехали, вон врачи. Если больно – терпи. На фронте и не такое бывало. И знай твердо: ты живой. Понял меня? И будешь теперь жить долго. Я знаю, что говорю.
Глава 34 ГАНИМЕД
То кромешное воскресенье и последующие за ним дни Катя переживала все в том же призрачном сне наяву. Весь калейдоскоп мест, в которых ей пришлось побывать – больница, Каменский отдел, прокуратура, главк, – представлялся ей бесконечным поездом метро: будто она то выходила, то входила в вагоны, а там сидели разные люди, чужие и посторонние, им надо было все время что-то объяснять, рассказывать, отвечать на вопросы и главное – вспоминать до мельчайших деталей то, что и так никогда не могло уже быть забыто.
Из всего этого кошмарного мелькания, мерцания, вспышек и световых пятен ей больше всего врезались в память следуюшие сцены.
Они все – и Павлов, и Чен Э, и Кравченко с Мещерским – сидят в кабинете Сергеева. Тут же красный взбешенный Караваев. Обсуждается личность того, кого окровавленным, избитым, стонущим от боли несколько часов назад Кравченко и Мещерский привезли в отдел и сдали на руки сотрудников милиции.
– Лучший внештатник, нет, ну ты посмотри – лучший внештатник! – горько цедил Сергеев. – Эх, Леша, словно малое дитя ты у нас. Кирюшка Раков – твой лучший внештатник! А на нем, поди ж ты, оказывается, проб ставить негде: убийство малолеток, тяжкое телесное да повторное нападение на несовершеннолетнего. И это пока только то, что на виду. А сколько небось всего за душой-то! Позор нам теперь на всю область, вот что я тебе скажу, Леша. Позорище. Маньяк под боком сидел, зубы над нами скалил, а ты… а мы… А я-то, Леша, ведь разве я сам себе такое прощу?! Разве прощу теперь?!
– Крюгер… Ну почем мне было знать? – бормочет Караваев. – Кирюшка Раков – ну какие тут параллели для Крюгера? Букв, что ли, созвучие? Разве их теперь с этими кликухами поймешь? Вон у меня тут по краже «Запорожца» Вовка Трикота проходил. Что за Трикота такая – я голову сломал, кто такой? Почему не знаю? А оказалось, это алкаш один, фамилия ему Троеколов. Ну разве тут сориентируешься?
– Где ты его подцепил-то, а? – тихо и сочувственно спрашивает Кравченко. – Леш, да погоди ты убиваться так. Ты скажи лучше, где ты с ним познакомился? Как он попал к тебе во внештатники?
– В тренажерке мы вместе занимались в прошлом году. Наш клуб «Атлетико». – Караваев мрачно вперяется в одну точку. – Мне он тогда показался вроде правильный парень – трезвый, отзывчивый, веселый. Работал он в Москве сначала в совместной фирме по продаже чая и кофе экспедитором. У них офис в Лужниках, кажется. Ну а весной они на нашей оптовой ярмарке павильон свой открыли, и он туда перебрался.
При этих словах Мещерский тут же насторожился, закашлял, тихо толкнул Катю в бок.
– Звонили мне уже из главка по поводу этой твоей фирмы, – Сергеев тычет пальцем в телефон. – Эвон провод уж оборвали. Звонили и крыли меня последними словами. И правильно – растяпа. Там у них дело уголовное, оказывается, месяц как уж по ней возбуждено. А мы… а я… Героином они тут у нас под носом промышляли, совместные-то эти. Героином, Лешенька! Раков и правда там экспедитором был, да только не по чаю, а по травке. И все это считай, что под нашей вывеской.
– Ты сам его тогда при осмотре места убийства понятым взял, – огрызнулся Караваев. – Забыл, что ли, как к нему в Братеевку заезжали? Вроде с постели он к нам поднялся, а сам… А я-то все помню. Ты ему говорил: «Твоя подпись в протоколе – ни один адвокат не пикнет, ты у нас, Кирюша, идеальный понятой, безотказный». Тот протокол-то теперь, Александр Михайлович, в нужник надо спустить, с такой-то подписью. Ну Кирюша, ну гад, и ведь присутствовал, гад такой, на месте-то. И глазом не моргнул, сволочь. – Караваев скрипел зубами. – Пришел, смотрел, как мы мальчика оттуда забирали. А он наблюдал. Эх! Зря вы с ним мне поговорить не дали! Я б ему одно только слово сказал всего. Одно слово! – Он с размаху треснул кулаком по столу.
– Он и так уж покалечен, – Сергеев хмуро покосился на молчавшего Павлова. – Ему мало, конечно, за все его художества, однако… Нет, Леша, не будешь ты с ним разговаривать. Не твое это дело теперь.
Вторая сцена заключалась в том, как в машине на пути в прокуратуру Кравченко и Мещерский совершенно хладнокровно обсуждали положение Павлова. Того задержали в отделе для дачи более подробных показаний. Термин «необходимая оборона» то и дело срывался с уст Вадьки. Катю поразило то циничное спокойствие, с которым он рассуждал о том, как и при каких обстоятельствах следовало замочить маньяка с тем, чтобы это сошло с рук. «Ведь он сам их разнимал там, в овраге. Что ж он теперь-то так?» – тоскливо думала она.
– Глаз, ребра, рука – это ерунда против всего того, что этот Крюгер натворил, – с жаром вещал Кравченко. – Слышь, Серега, ты так Витьке и скажи. Я сам не буду, у тебя лучше получится, понятней. Это ж все необходимка, она, родная наша. Он же с голыми руками на нож шел! Его ж самого порезать этот полоумный мог. А молоток все же Витька! Не трус. Люблю таких вот, уважаю. Не испугался, не сбрендил. Как он его стреножил, а? Завидую. И всем твоим золотопогонникам, – он покосился на Катю, – всем этим задавалам спецназовцам, этим вымпеловцам-особистам, считай, наука. Пусть сами бы попробовали такого вот безоружными взять. А тут – ничего не попишешь. Задержали ублюдка, считай, что рядовые граждане, фактически – обыватели, да на блюдечке и принесли всем этим твоим профи хваленым.
– Только чуть не линчевали сначала, – вяло ввернул Мещерский. – Вот страна-то, а? Ну страна! Кому верить-то? Выползает какой-то Кирюша Раков – культурист, друг правоохранительных органов и страж порядка, а копни его поглубже, оказывается, мать честная, – он и торговец наркотиком, и убийца, и педофил. И все он, в единственном числе, так сказать. Интересно, он сам-то не на игле, часом?
Вопрос этот разъяснился несколько позднее, а пока Катя с напряжением вспоминала и третью сцену, может быть, самую для себя главную.
Она и Павлов сидели в Каменской прокуратуре на жестких откидных сиденьях, ждали, когда их позовут в кабинет следователя.
– Виктор, можно теперь вас кое о чем спросить? – Катя ждала его ответа с сильно бьющимся сердцем.
– Можно. Теперь.
– Как вы его заметили? Ведь все так неожиданно получилось. Кто же мог предположить, что вы…
– А такие вещи только так, Катюша, и случаются. – Павлов сидел сгорбившись, уперев локти в колени. Пепельные волосы свесились ему на лоб. На скуле его Катя видела глубокую ссадину, на подбородке – другую. Руки – с разбитыми суставами пальцев. Да, ему сильно досталось в той схватке. Очень сильно. – Я уснуть не мог, – сказал он тихо. – Обычно я на ночь снотворное принимаю, а тут – дернули же мы хорошо, ну а колеса эти нельзя же после алкоголя употреблять.
