Золотая паутина (др. изд.) - Барабашов Валерий Михайлович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Басалаев, заехав как-то к Генке домой, сказал, что «окно подготовлено», но надо подождать дождливой, ненастной ночи — так будет легче работать. Еще он спросил, как себя ведет напарник, Щегол. «Ты не переживай за него», — ответил Генка. Щегол был у него на крючке. Игорек хоть и ходил в последние эти недели смурной — по телевизору рассказали о взрыве на железной дороге и о смертельных случаях, — но Дюбелю ничего о своих мыслях не говорил, а тот в душу к нему не лез. Теперь они были повязаны одной веревочкой. Как бы невзначай, Генка обронил на очередной попойке, в кругу других «корешков», что «кого-то ждет расстрел за взрыв, если найдут», и Игорек при этих словах побледнел как полотно, промолчал и напился в тот вечер до бесчувствия.
…Чертыхаясь на дождливую, ветреную погоду, Генка добрался до дома, где жил Басалаев, но Боба на месте не оказалось. Сестренка-подросток, потешно растягивая слова, объясняла ему:
— А Боря-а, на-аве-ер-но-о-е, в га-ра-же-е… У него-о сло-ома-ала-ась маши-н-на… А ты кто-о? Дру-уг, да? Я тебя-а ра-аньше не ви-иде-ла-а…
— Друг, друг! — кивал Генка. — Причем, лучший. Поняла? — засмеялся Генка, поднял при этом палец вверх и сверкнул золотой фиксой.
Девчонка удовлетворенно мотнула косичками и на прощание помахала ему рукой.
Боб действительно был в гараже, менял на машине проколотое колесо. Там было накурено, пахло бензином и, кажется, пивом. «Голос Америки» из маленького транзистора, стоявшего на полке, вдалбливал своим слушателям, что предстоящее в СССР празднование Великого Октября — последнее в истории, так же как и военный парад. Общественность, мол, против затрат на такое дорогое мероприятие, не хватает денег на другие, более насущные нужды, а русские опять собираются возить по Красной площади ракеты и грозить всему миру.
— Слыхал? — спросил Боб, поднимаясь с колен и подавая Дюбелю грязную руку. — В самое «яблочко» садят. Правда что, народу жрать нечего, а они с ракетами…
Дюбеля политика не интересовала — судят одинаково их брата — что в Америке, что в России. Но все же брехня эта по радио его развеселила — насколько он понимает, отказываться в России от Великого Октября не собираются, и президент так говорит, хотя повернул нос на Запад. Придумали бы по этому «Голосу» что-нибудь пооригинальнее. Генка однажды с удовольствием прослушал передачу про голландскую тюрьму. Вот там «корешам» житуха! Отдельная комната, свидания с родными чуть ли не каждый месяц, жратву как в ресторане подают — даже лимон и кофе!… В такой тюрьме чего не сидеть?! А обращение какое!
Боб стал говорить о том, что «с Октябрем, в самом деле, пора кончать», но Генка не стал его слушать, отмахнулся. Он продрог и промочил ноги, пока сюда добирался, нужно было побыть в тепле, согреться.
Гараж у Боба отапливался; за хороший магарыч слесаря из домоуправления протянули «нитку» от центрального отопления, в гараже можно было и ночевать, что Боб иногда и делал. Нужда такая случалась: то приезжал домой за полночь (слишком уж навеселе) и засыпал, едва успевая выключить зажигание, то попадалась несговорчивая «ночная бабочка» (несговорчивая из-за цены), и до рассвета иной раз приходилось вести с ней экономические расчеты…
— А где шкет этот, Щегол? — спросил Басалаев, вытирая руки цветастой тряпкой и с довольным видом пиная тугой скат. — Мы же договаривались на десять вечера.
— Придет, — коротко бросил Генка, зябко поводя плечами и оглядывая внутренность гаража. — Мы договаривались с десяти до одиннадцати, а сейчас и девяти нет. На «объект» все равно раньше часу ночи соваться не стоит. А лучше — еще позже. Слышь, Боб, выпить бы, а? Замерз как собака.
— Ну разве что по случаю приближающегося праздника Октября! — ухмыльнулся Басалаев, доставая из шкафчика початую бутылку водки. — Но немного, Геныч, дело сам знаешь какое.
— Да не бойся ты за дело! — Генка презрительно скривил губы. — Тоже мне «дело» нашел!
Он изрядно хлебнул, помотал головой, пожевал какой-то полупротухшей рыбы из давно открытой банки, поморщился. Потянулся к бутылке еще, но Боб не дал.
— Потом, Геныч. Надо с планом еще поработать.
Он захлопнул тяжелую, обитую изнутри дверь гаража, разложил на багажнике машины схему, сделанную Анатолием Рябченко. На схеме четко указывались все строения части, расстояния между ними, местонахождение часовых, их маршруты, время смены караулов и прочее. Подробно был нарисован план склада, в который предстояло Дюбелю проникнуть, указаны ящики с автоматами…
— Хороший план, — одобрил Генка. — Все ясно и понятно. Кто рисовал-то?
— Штирлиц, — засмеялся Боб. — Не задавай лишних вопросов, Геныч, ты не ребенок.
— А окно? Точно там все на мази?
— Не стал бы тебя беспокоить, что ты! Сказано, что надо только отжать, а крюки отогнуты.
— Ага, значит, кто-то из вояк помогает. Ну ладно, мне один хрен.
— Смотри сюда, — Боб стал водить пальцем по схеме. — Ящиков там много, ты ищи с «Калашниковым», понял? Вот этот будет на пломбе, но она так, для виду, сдернешь, да и все дела. Замок будет открыт. Просто дужки сомкнуты.
— А если нет?
— Человек падежный все это делал, мы ему верим. Ящики под брезентом. Отсчитаешь от угла два ряда… Да ты слушаешь или уже спишь?! Ген!
— Да слушаю, слушаю! Я все понял, Борь. Ящики под брезентом, пошарить в третьем ряду снизу, замок должен быть открыт…
— Правильно, — Басалаев внимательно слушал Дюбеля. — Только будь повнимательнее, никакого лишнего шума! Часовые ходят прямо у двери, а часто просто стоят, им слышно все, что делается в складе, — человек проверил. Иди на цыпочках, ничего не передвигай, не греми. А не то прошьют, как на машинке.
— Не прошьют, — отмахнулся Генка. — Ну, шум подымут, ну, прибежит начальник караула… Да не учи ты меня, Борь!
Он снова стал разглядывать схему. Нарисована она подробно: размещение хранилищ — в метрах, а в скобках — даже и в шагах. Хорошенько запомнив где что лежит, можно было смело лезть в окно и ходить по складу чуть ли не с закрытыми глазами.
Дюбель внимательно все рассмотрел, память у него была хорошая на такие штуки. Мысленно он уже видел себя там, внутри: высчитывал шаги вдоль стены… теперь поворот… дверной проем, но двери нет (так написано), за проемом — направо… так, в углу — ребра ящиков, брезент. Надо сбросить его, а лучше — лишь отогнуть, стать на нижние ящики, дотянуться до верхнего, открыть крышку…
Чем больше Генка думал о предстоящей работенке, тем сильнее начинало подергиваться у него левое веко. Оно, подлое, всегда начинало плясать, когда Генка нервничал, решался на отчаянные дела.
Он прижал веко пальцем, чтобы утишить его пляску, оно мешало и раздражало, и Боб заметил это, дал Генке выпить еще, а потом прямо спросил:
— Дрейфишь, Геныч? Может, отложим?
Генка бурно запротестовал, сказал, что мандраж у него оттого, что не согрелся еще. Лучше бы поспать, время еще есть.
Боб согласился. Он и сам видел, что Дюбелю лучше отдохнуть, какой-то он вялый, неактивный.
Дюбель завалился на раскладушку у батареи, заснул почти мгновенно, а Боб продолжал изучать схему, потому что Гонтарь велел именно ему в эту ночь взять автоматы, — как бы не пришлось еще лезть самому. Рябченко предупредил: мол, именно сегодня. Он-де знает, что в караул заступает взвод, где с дисциплиной не очень, на офицерских совещаниях об этом не раз говорилось. К тому же окно подготовлено, долго оно так, с отогнутыми крючьями, стоять не может: кто-нибудь может и заметить…
Нет-нет, правильно, что он дал Дюбелю поспать,— тот отдохнет, будет чувствовать себя увереннее. Не сорвался бы тот, шкет. Щегла Басалаев видел мельком, в доме у Генки, когда тот праздновал возвращение, ничем он ему, этот парнишка, не запомнился. А если он струсит, не придет — что ж, самому тогда идти надо, без посторонней помощи Дюбель в окно не влезет. Впрочем, лестницу вон ту, маленькую, можно взять. Она легкая, алюминиевая, с такой работают в своих колодцах монтеры телефонной связи.
