Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна (библиотека книг .TXT) 📗
– В досаде на вас?
– Угу, – Зверев глотнул из бутылки. – Не сделал я одну вещь, которую, по всему, должен был, наверное, сделать. Только, Вадим, не спрашивайте, что это за вещь. Я пьян, болтлив – скажу, а потом жалеть буду, переживать. Себя винить, вас. К чему нам с вами такие сложности? Тут и без наших нравственных конфликтов ничего уже не поймешь. Хаос полнейший.
– Я не буду спрашивать. – Кравченко кое-что и так уже понял, и еще его поразило, как обреченно и устало Зверев произнес это уже ставшее здесь привычным словечко «хаос». – Это в ту ночь, ну, после выстрелов, она вас так… приласкала? А я думал, что все не так будет.
– Думали? – Зверев смерил собеседника взглядом. – Обо мне многие, знаете ли, думают. Это прямо удивительно, насколько моя скромная персона тревожит чужие мысли. Прежде письма на телевидение пачками приходили. Женщины все писали одинокие, девицы: «У вас па-а-трясающий голос, я много думала о вас». Да, Вадим, бывало и такое… Ладно, все прошло-миновало. И осталось только то, что осталось.
– Мне казалось, она любит вас.
– Алиса? Ну да. Вернее, именно так ей кажется. Но видите ли, верить тому, что ей кажется, – пустое дело. Она же у нас патологическая лгунья.
– Как это? – Кравченко насторожился.
– А так. Лжет всегда, во всем и всем, даже себе самой. Она с детства жила в мире своих фантазий. Потом выросла, но за их рамки так и не вышла. Из таких женщин романистки выходят – разные сопли с сахаром сочиняют, а у нее таланта нет. А не врать она уже не может – это уже инстинкт, твердо усвоенный рефлекс.
– Я не понимаю вас, Григорий Иванович.
– Я сам прежде не понимал. Потом дошло. Она вам про Альберто Сорди рассказывала?
– Да.
– Очень характерно для нее. Выдумывает про него разные небылицы. Например, всех уверяет, что он едва не разрушил брак Феллини с Мазиной, в которую влюбился потому, что они с ней были ровесниками.
– Да, что-то в этом роде помню. И что же?
– Все ложь. Но она сама в это страстно пытается верить. А все потому, что… Когда нет ничего своего за душой, приходится выдумывать своего собственного героя. А еще ей кажется, что я похож на Сорди и поэтому в меня стоит влюбиться.
– Она плачет вон там, – Кравченко кивнул на окна зала. – Это тоже ложь, по-вашему?
Зверев молча глотнул из бутылки. Потом они оба увидели падающую звезду – она чиркнула по небосводу, как мел по черной доске, и погасла, утонув в озере за верхушками сосен.
– Эта девчонка неравнодушна только к одному-единственному человеку, но она никогда в этом не признается даже самой себе. – Зверев потер подбородок с упрямой ямочкой. – И этот человек – моя сестра. Прежде девчонка ее боготворила, теперь ненавидит, но это одно и то же чувство, только с другой стороны.
– Она ненавидит Марину Ивановну? – Кравченко нахмурился. – За что?
– За то, что понимает – ей никогда не стать такой, как моя сестра. Прежде, в детстве, когда Алису спрашивали, на кого она хочет быть похожа, она отвечала: «На папину жену Марину». Что ж, не сотвори себе кумира – мудрейшая истина. Дети вырастают, и, когда им становится ясно, что кумир – это кумир, а они – это всего лишь они, идола своего хочется сбросить с пьедестала. Но это удается не каждому, и тогда… В общем, это сродни пресловутому комплексу неполноценности. Я не силен в психологии, поэтому не назову это правильно, но вы меня, думаю, и так поймете. Алисе кажется, что она меня любит только потому, что я ЕЕ брат, человек, похожий на свою сестру, да к тому же еще и похожий на Сорди, который в юности своей тоже жил с женщиной гораздо старше себя и тоже боготворил ее: знаменитую, умную, редкую, талантливую – она была очень известной театральной актрисой. Но вместе с тем именно потому, что я родная кровь Марине и так на нее похож, меня особенно приятно ткнуть зажженной сигаретой в грудь и посмотреть при этом мне в глаза – очень ли это мне… – Зверев кашлянул, помолчал секунду. – Короче, Лисенок – человек сложный. Вообще ваше поколение, Вадим, какое-то не такое. Не вывихнутое, а… мне представляется, что это сплошные вивисекторы какие-то. Копаться во всем любите, как дитя в потрохах у куклы. Мы были, знаете ли, менее любопытными. Нас учили, что боль – это боль, а не приправа к половому акту.
– Григорий Иванович, а может, Алиса просто завидует своему брату, ну и злится на весь мир?
– Петьке? В чем же?
Кравченко помолчал.
– Мне Марина Иванова рассказала насчет усыновления.
– А, это… Старая история. И потом, там все ведь чисто формально.
– Мало ли! Но факт-то остается: Алисе предпочли брата, и предпочла та, которую… которую Алиса любила с детства. Петру достанется все, его рассматривают как будущего главу семьи, а ей…
– Да будет вам известно, Вадим, деньги вообще не интересуют Лисенка. Это, может, одна из самых поразительных и привлекательных черт этого юного и сложного существа: полное бескорыстие. В наше время это трогает, знаете ли. Не кривите саркастически губы – это святая правда. Алиса просто никогда ни в чем не нуждалась и поэтому, как ни странно, привыкла к деньгам, перестала обращать на них внимание. А после того как она заболела язвой…
– Но все равно, пусть не с корыстной точки зрения, но предпочтение, оказанное Мариной Ивановной Петру, могло ее озлобить.
– На Петьку она злиться долго не может: она его жалеет и презирает, но потом снова жалеет. Несчастный он малый в самом деле. Совершенно закомплексованный мальчишка. Я его прежде пытался расшевелить, сделать из него мужика, но… все без толку. А с Алиской они очень близки, она ведь часто живет у него в квартире, хозяйство ведет. Думаю, они так и будут вместе колупаться, если с браком у нее ничего не выйдет. Петька, наверное, одну ее и любит из всей нашей большой и дружной семьи. Любит потому, что она – вылитая мать, даже, говорят, по характеру чрезвычайно похожа.
– Вы Петра в детстве из колодца вытащили?
– Точнее, свалиться помешал. Но это тоже старая история. Ни он, ни я об этом вспоминать не любим. – Зверев снова глотнул из бутылки. – К нашему делу это не относится, а вот… насчет вашего сообщения, Вадим… Вот что для меня остается загадкой: когда она успела запихнуть бритву в клавиши? Мы же все находились в зале, все на глазах, так сказать, происходило…
– Ну, это секундное дело, ловкость рук и… А все-таки, Григорий Иванович, если это сделала Алиса, почему она так поступила? Чем ей Корсаков помешал?
– Димка? А кто вам сказал, что эта бритва предназначалась ему? – Зверев пожал плечами. – Прекрасно помню: Майя кончила играть и отправилась к ящику. А к роялю подошла Марина. Бывает у нее такая минута, когда хочется сесть за инструмент и… не играть, не петь даже, а просто услышать звуки, поговорить на своем собственном языке – особенно когда на душе тяжело. Некоторые берут любимую книгу, Марина садится играть…
– Но ведь она не стала играть.
– Не стала. Но мы все думали, что станет. И ждали, но тут пришел Егор и… Кстати, Алиса столкнулась с ним в дверях. Она выходила из зала. А потом, спустя минут пять, мы услышали, как она кричит.
В освещенном окне зала появился силуэт: Алиса, прижавшись лицом к стеклу, смотрела в сад. Зверев наклонился и поставил бутылку на траву.
– Вадим, вы хоть что-нибудь понимаете, что у нас тут происходит? – спросил он тихо.
– Нет.
– А милиция, как вы считаете?
– Тоже, думаю, нет. Они, правда, надеются, что будут понимать больше после дактилоскопической экспертизы, если узнают, в чьих именно руках находились щипцы. – Кравченко искоса следил за выражением его лица.
– Они и с убийством Андрея на что-то подобное надеялись. А кончилось все тем, что измордовали одного Димку.
– Этим как раз ничего не кончилось, Григорий Иванович. Тут вообще до конца пока далековато.
– Ну, вам, наверное, виднее, – Зверев усмехнулся. – А я давно не интересовался: как там ваш шапочный знакомый поживает? Что-то сегодня его не было. Не захворал ли?
