Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11 - Веденеев Василий Владимирович (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
— Вы заодно. Все вы заодно. Вешать вас — и то мало. Сожгу... Испепелю всех.
Дереш перестал отвечать на вопросы, а увидев приглашенного Вадима Гурея, сказал агрессивно:
— И ты тут, продажная шкура?
После чего замолчал, как онемел. Оглядывался, клацая зубами. И Наталья Филипповна подумала: не болен ли Иван душевно?
— Так и будете молчать? — спросила она негромко.
Вошел капитан Крыило и изучающе обвел взглядом Дереша. А тот по очереди показывал пальцем на Кушнирчук, на Гурея, на капитана и бормотал:
— Ты... Ты... Ты... Все вы заодно. Всех покараю.
Наталья Филипповна попросила Ивана выйти. Ушел и Гурей.
Капитан рассказал о фактах необычного поведения Дереша. Как-то он чуть не сорвал концерт в клубе, выскочив на сцену с криком: «Он!.. Он!.. Он меня ошпарил!..»
Сельский фельдшер сказал: «Иван в детстве не отличался умом, а с годами да еще после тюрьмы совсем засушил мозги».
— Где он был во время нападения на Балагура?
— К сожалению, выяснить не удалось, — сказал Крыило. — Во всяком случае, прямых доказательств того, что был дома, нет. Сестра — Иван живет у нее — неуверенно заявила: «Вечером где-то гулял, а потом спал». Однако где, с кем гулял, во сколько вернулся, неизвестно. В то же время есть основания подозревать Ивана Дереша в совершении преступления.
— Что вы имеете в виду?
Крыило сообщил то, что уже было известно Наталье Филипповне: Балагур ошпарил Дереша; Иван собирался отомстить и вот до сих пор грозится.
— А если он душевнобольной?
— Все равно нужно доказать его непричастность к совершению преступления или причастность. Другого выхода нет.
Не верила Кушнирчук, что Дереш способен подготовить и совершить преступление, над раскрытием которого работают все службы уголовного розыска, а конца и не видно. Но не отбрасывала мысль, что Ивана мог использовать Кривенко. Они знакомы. Могло быть и так, что Павел уговорил Ивана напасть на Балагура, а сам остался в тени. Кривенко хитрее Дереша, коварнее. Он легко не дастся. Доказательства, доказательства...
Наталья Филипповна села печатать постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы на Дереша.
Внезапно пришла мысль о смерти. Мучительная слабость навалилась на Дмитрия Балагура. Не такая, как была до сих пор. Немочь во всем теле, и на сердце так тяжело, так нехорошо — никогда так худо ему не было. Показалось, ноги омертвели, и, чтобы убедиться, что еще действуют, он пошевелил пальцами — двигаются. А руки — мерзляки. Но еще покорны его воле.
До глубокой ночи Дмитрий терпеливо ждал: станет легче, отступит слабость, исчезнет тяжесть, и он, как и вчера, сможет чуть приподнять голову, будет тихо, медленно (но все же будет!) разговаривать с Галиной, которая где-то задержалась, с Ильком, который теперь спит, глотнув таблетку снотворного. Потом понял, что приближается его конец, конец Дмитрия Владимировича Балагура.
Вот чудно. Из-за горы восходит солнце; на смену дню приходит ночь; весна уступает место горячему лету; пахнет грибами осень; по дороге мчат автомобили... А тебя нет — заколотили, зарыли, и лежи. Года три-четыре в колхозе еще будут вспоминать, что был у них Дмитрий Балагур, а потом — точка. Правда, сын дольше будет помнить: как-никак отец все же...
Вроде и не жаль: свет поглядел, сына ему подарил... Только как подумает, что все остается, а его, Дмитрия, не будет, еще большая слабость наваливается...
— Илько, — зовет он слабым голосом, — слышишь, Илько, ты смерти боишься?
Илько спросонок не понимает, о чем его спрашивают.
— Смерти боишься, говорю?
— Все ее боятся, — говорит в подушку Илько.
— А я — нет!
Сказать-то сказал, а горесть сжимает сердце. Не может он осилить ее. «Вот она, костлявая... Идет... Сюда идет... Мне не страшно — чудно... Лучше б сразу, еще там, во дворе...»
Смежил веки. И со стороны стал похож на мертвеца: бледный, холодный, на лице спокойствие. Медсестра Галина едва узнала Балагура, так он изменился, словно вся кровь вытекла из него. Только после укола лицо чуть порозовело. Дмитрий лежал молча, смотрел в потолок. Трудно ему было говорить, но он решил, пока есть возможность...
— Вы, Галинка, как увидите Ирину, скажите ей, чтобы Митю берегла, воспитала... Там где-то «Москвич» остался... Пусть продаст, — умолк и, отдохнув, продолжал: — Умирать, Галинка, тяжко... Нелегко прощаться с белым светом навсегда...
— И что это вы, Дмитрий Владимирович, надумали? И во сне что-то несуразное говорили...
Илько повернулся к Галине.
— Лучше гнать прочь плохие мысли, правда?
И сестра убежденно стала внушать, что гнетущие мысли осложняют работу врачей, пагубно влияют на организм.
— Вы, товарищ Балагур, думайте о цветах, о радости, о чем угодно, только не о смерти... Не стоит о ней думать, потому что умереть мы вам не дадим. Не дадим, слышите?
Дмитрий опустил тяжелые веки. Не всегда врачи выигрывают бой.
— Сейчас придет доктор, сделаем переливание крови — вам полегчает... Потерпите еще немного. Скоро утро. Проглотите вот эту таблетку...
Балагур задремал. И ему сразу приснился сын. Они чинили детский автомобиль, надували резиновую лодку, плыли по морю, потом лодка поднялась в небо, закачалась среди туч. «Вот хорошо, что маму не взяли — она бы испугалась», — радовался Митя, заливаясь смехом.
В коридоре стукнула дверь.
— Сестра!.. Где сестра? — долетело в палату.
Дмитрий проснулся.
Над больницей плыла ночь. Окна были еще плотно зашторены тьмой.
Больного внесли в палату. Положили на свободную кровать. На сплошь забинтованном лице торчал тонкий нос. Под ним чернели короткие усики. Галина села рядом, взяла в свои ладони широкую руку больного. Он лежал неподвижно.
— Доктор! Слышите, доктор?!
Слова прозвучали громко. Дмитрий едва приподнял голову. На тумбочке тускло светил ночник, и он заметил, что Галина волнуемся.
— Спокойно, спокойно, — уговаривает она и выжидающе посматривает на дверь, явно ожидая кого-нибудь из врачей.
— Скажите, я буду видеть?
— Утром... Уже скоро... Вас отправят в столичную клинику, там классные специалисты. С вами поедет главный хирург. Все будет хорошо.
Повязка — обручем на голове. Больной щупает бинт. Пальцы его дрожат, останавливаются на лбу.
— Я буду видеть?
Дмитрий забывает о собственной боли. «Как же человеку без зрения? Ни солнца, ни цветов, ни хлеба не видеть... Где же врачи?..»
— Должны видеть. Только не волнуйтесь... Все будет хорошо...
А глаза у Галины такие, что Дмитрий с досадой думает: «Неправду говорит, обманывает человека. Наверное, для него свет никогда уже не будет белым».
В палату входят двое с носилками.
— Мы сейчас перенесем вас...
— Своими пойду! — решительно говорит больной.
Его ведут в коридор...
После утренней прогулки Илько рассказал, что ночью в палате был участковый инспектор, лейтенант милиции Пасульский.
«Под бинтами и не узнал его», — подумал Дмитрий.
— Лейтенант задержал какого-то Кривенко, — продолжал Илько, — доставлял в милицию. Этого Кривенко подозревают в нападении на вас, Дмитрий. На тихой улице Синевца он хотел бежать. «Куда ты?» — положил ему руку на плечо Пасульский. Неожиданно Кривенко вывернулся, резанул чем-то лейтенанту по глазам и побежал через двор заготконторы, вплотную к которому подступает лес.
— Убежал? — спросил Балагур.
— Сторож заготконторы выстрелил, и ему некуда было деваться...
Слух о ночном происшествии быстро распространялся и еще быстрее видоизменялся. Вскоре уже больные говорили, что участковый инспектор, теряя зрение, выхватил пистолет и выстрелил Кривенко прямо в сердце. Санитарка, убирая палату, подтвердила: «Я сама слышала выстрел. Так загремело, что даже проснулась».
Пришел со двора Илько.
— Говорят, что у Пасульского вытекли глаза.
Опять куда-то побежал. Вскоре вернулся.
— Вы спрашивали, Дмитрий, об участковом инспекторе Пасульском...
