Страх - Константинов Владимир (книги онлайн полные .txt) 📗
Калюжный представил, что пришлось пережить Ирине, как над ней нужно издеваться, чтобы она написала подобное.
— Вам Коломиец садист и палач. Ему доставляет удовольствие избивать людей.
— Зря вы так о нем, Эдуард Васильевич, — все также лениво-равнодушно проговорил Дробышев. — Он очень опытный оперативник и жалоб на него, во всяком случае, до вас, в прокуратуру не поступало… Однако вы ещё не выслушали, что в-четвертых. Так вот, в-четвертых, на одном из стаканов на столе Татьяничевой обнаружили отпечатки ваших пальцев.
— А каким образом стакан оказался на столе?
— Надо полагать, что вы из него пили шампанское.
— Но в явке с повинной говориться о бокалах?
— Да?! — впервые удивился следователь. Просмотрел написанное. — Действительно неувязочка вышла. Будем считать, что здесь вы допустили неточность. Но её легко будет устранить при вашем допросе. Верно?
— Скажите, кто выезжал на место происшествия?
— Я выезжал. А разве это имеет какое-то значение?
— Весьма существенное. — Калюжный понял, что расчитывать ему не на что. Если до этого он ещё надеялся, что все подстроил Коломиец, а следователь лишь заблуждается относительного его виновности, то сейчас эти надежды рухнули окончательно. Все они одна команда и действуют сообща. При осмотре места происшествия просто не могло быть никакого стакана с его отпечатками пальцев, так как тогда никто из организаторов убийства не предполагал, что произойдет, как говорят юристы, ошибка в объекте и вместо Калюжного будет убит его сосед. Стакан появился (очевидно взят из кабинета Калюжного) тогда, когда нужно было обвинить его в убийстве Татьяничевой. Дробышев скорее всего фальсифицировал протокол осмотра места происшествия переписав его заново и подделав подписи понятых. Все это несложно будет доказать в суде. Однако, до суда ещё надо дожить, в чем Калюжный сомневался. Очень даже сомневался. Если они пошли на такое, то им ничего не стоит организовать его «самоубийство». Да, так наверное и будет. Для них это во всех отношениях предпочтительнее. Они избавляются от необходимости выходить в суд со столь скользким делом, избавляются от него, Калюжного, как свидетеля их преступных действия, и, наконец, прекращают дело по убийству Татьяничевой за смертью обвиняемого. Все довольны, все смеются. Да, невеселая перспектива.
— Ну так что, Эдуард Васильевич, приступим, пожалуй, к допросу, — сказал Дробышев.
— Делайте, что хотите, — вяло отмахнулся Калюжный. — Я ничего говорить не буду. В явке с повинной уже все написано.
— А как же быть со стаканом?
Эдурд Васильевич грустно усмехнулся.
— Да, я сейчас припоминаю, там вместо бокалов были действительно стаканы.
В камеру Калюжный попал лишь вечером окочательно вымотанным и физически, и морально. Едва дотащившись до свободной койки. он лег и отключился. Проснулся он внезапно от ощущения грозящей опасности. Открыв глаза он увидел стоящего над ним здорового парня. В руках у него было два связанных носка. Мгновенно все поняв, Эдуард Васильевич попытался вскочить, но парень успел набросить на его шею удавку, второй крепко схватил его ноги. И тогда Калюжный что было мочи закричал. Заключенные повскакивали с мест, зашумели. Однако здоровый парень не отказался от своего намерения и сильно потянул за концы носок. Крик Эдуарда Васильевича захлебнулся, перешел в хрип.
— Ты что, подлюка, делаешь?! — подскочил к здоровому парню один из заключенных. — А ну отпусти его!
— Он, мужики, стукач, — ответил тот.
В это время дверь распахнулась и камеру стремительно вошел молодой офицер в форме старшего лейтетената.
— Что здесь происходит?! — громко и требовательно спросил он.
Здоровяк сразу ослабил удавку и, бросив её на пол, пытался ногой задвинуть под кровать. Второй отпустил ноги Калюжного.
— Я спрашиваю — что здесь происходит? — повторил вопрос старший лейтенант.
Калюжный сел и, потирая болевшее горло, с трудом проговорил:
— Меня только-что пытались убить, товарищ старший лейтенант.
Офицер сделал вид, что не заметил необычного к себе обращения, спросил:
— Кто?
— Вот этот, — Эдуард Васильевич указал на здорого парня.
— Да врет он все, козел! — бурно реагировал тот на слова Калюного. — Приснилось ему это, гражданин начальник!
Калюжный наклонился и достал из-под кровати самодельную удавку, протянул старшему лейтенанту.
— Вот доказательство. Этим он пытался меня задушить.
— Разберемся, — сказал тот, беря носки. — Кто вы такой?
— Я старший помощник Новосибирского транспортного прокурора Калюжный, задержан по подозрению в убийстве.
После этих слов в камере зашумели, запереговаривались. Здоровый парень растерялся, сказал в замешательстве:
— Извините, гражданин прокурор, ошибочка вышла. За кореша я вас принял. Шибко вы на кореша моего смахиваете. Над корешем хотел подшутить. Ну.
Старший лейтенант повернулся к стоявшему у него за спиной сержанту, спросил раздражено:
— Почему прокурорского работника поместили в одну камеру с уголовниками?
— Так Коломиец сказал, — растеряно ответил сержант.
— Кто здесь командует Коломиец или… Срочно перевести Калюжного в другую камеру.
— Слушаюсь! — Сержант попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось, сказывалось отсутствие строевой подготовки.
— И напишите на мое имя объяснение.
— Слушаюсь!
«Кажется пронесло! — с облегчением подумал Калюжный. — Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».
Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.
Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, — Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»
Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она — ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».
Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»
