Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин) - Мильчаков Владимир Андреевич (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Ну, чего ж ты молчишь? — снова задел он Косого. — Расскажи, какая она?
— А зачем я тебе буду рассказывать? — лениво усмехнулся Косой. — Сам понюхаешь «парашу» — поймешь. На всю жизнь запомнишь.
— Не всем такое счастье, как тебе! — задорно выкрикнул Жорка. — Может, мне и не придется.
— Придется, — зевнув, пообещал Косой. — От тюряги не отвертишься. Почище тебя люди и то засыпаются.
— Ну, закаркал, — сердито отвернулся от Косого Жорка.
— А раз всем нам тюряги не миновать, так надо умеючи жить на свободе, — не унимался Косой.
— Как же так? — начал было Валерка, но, остановленный предупреждающим взглядом Жорки, умолк. Некоторое время все молчали. Косой, сделав вид, что его ничего больше не интересует, с независимым видом начал что-то насвистывать.
— Ну, чего же ты? — не выдержал наконец Жорка. — Если наколол что новое, так выкладывай.
— Не понимаю я, что вам за интерес на свалке в карты играть? — не отвечая на вопрос, спросил Косой.
Укромное местечко на пустыре разыскал сам Жорка, и поэтому пренебрежительные слова Косого задели его самолюбие.
— Может, у тебя есть блат в дирекции городского парка? Может, ты заимел особняк? — ядовито спросил он Косого.
— Да, особняк и с девочками.
— С девочками?! — молодым петушком изумленно кукарекнул Валерка.
— И выпить, и все что угодно можно, — соблазнял Косой. — Если, конечно, найдется, чем заплатить.
— Шикарно, — восхищенно оценил предложение Косого Валерка. Генка и Симка выжидательно смотрели на своего главаря.
Предложение Косого заинтересовало Жорку, но, стараясь не показать этого своему сопернику, он безразличным тоном сказал:
— Пожалуй, можно сходить посмотреть. Просто так, для интереса. Когда компания пустилась в путь, Косой предупредил:
— Только смотрите. К хозяйке не подсыпаться. Она баба хоть куда, но не про вас.
— За собой оставил? — съязвил Жорка.
— Мне еще жизнь не надоела, — недовольно бросил Косой, и Жорка почувствовал, что это не просто фраза.
— У нее уже есть постоянный? — догадался Жорка.
— Есть. И не нам с тобой чета.
— Ну-у! А как ее зовут?
— Калерочкой. Хотя для начала лучше зовите ее Калерией Павловной.
Если бы кто-либо попытался точно установить происхождение Калерии Павловны Осинкиной, то очень скоро понял бы, что взялся за неразрешимую задачу. Сама Калерия Павловна никогда не старалась допытаться, кто же, в конце концов, был ее отцом. С детских пор ей достаточно было того, что у нее была мать, причем такая мать, существование которой делало совершенно незаметным отсутствие отца. В рассказах Агнии Михайловны, в зависимости от настроения рассказчицы, отцом Калерочки становился то ослепительный гардемарин с царской яхты «Штандарт», единственный отпрыск семьи, знатность которой не уступала императорской фамилии, то блестящий офицер свиты его величества, то молодой миллионер, золотопромышленник с Урала.
Доподлинно же известно было только одно, что когда весной 1920 года банды Анненкова бежали в Китай, в одной из станиц Семиречья, в брошенном постояльцами и хозяевами доме, осталась молодая женщина с шестилетней девочкой на руках и двумя туго набитыми чемоданами. Видимо, ослепительный гардемарин или свитский офицер вкупе с уральским миллионером настолько поспешно удирали от Красной армии, что не успели забежать на квартиру не только за женщиной, но даже и за чемоданами.
Агния Михайловна, оставшись одна, вначале растерянно поплакала, а затем подумала и начала устраивать жизнь. Она оказалась превосходной швеей. В сундуках ограбленных анненковцами станиц Семиречья не осталось хранимых из поколения в поколение атласов, бархатов и сукон. Не осталось даже простых ситцев и сатинов. Вот тут-то и проявилось искусство Агнии Михайловны. Из обычного холста и домотканой пестряди она умудрялась создавать такие замечательные наряды, что благодарные станичные девчата и молодицы в изобилии снабжали ловкую швею мукой, салом, медом, самогонкой и яйцами — самой устойчивой в то время валютой Семиречья.
Впрочем, в станице Агния Михайловна задержалась не так уж долго. Отгремели, отбушевали грозные годы военного коммунизма, потянуло теплым ветерком новой экономической политики. На перепаханных революцией просторах нашей страны появились первые, еще не окрепшие ростки социалистических предприятий. Зато, как лопухи и чертополох, буйно поперли изо всех щелей уцелевшие заводчики, купчишки, владельцы и прочая более мелкая, но не менее прожорливая обывательская шушера.
Великан-народ, закончив гражданскую войну, готовился к новому наступлению. Он просто присел отдохнуть, сделал короткую передышку, чтобы набраться сил, а все это отребье решило, что революция уже кончена, что возвращается старое, что надо только не зевать, присосаться покрепче, урвать побольше. Оно егошилось, попискивало, иногда даже шипело, жирея и обогащаясь.
Последняя отрыжка старого разгромленного мира — нэпман, хотел не только богатеть в жиреть. Он и внешне не хотел походить на одетых в обноски «голозадых победителей», как шепотком, с оглядкой, называли нэпманы в своем кругу рабочих и крестьян. Агния Михайловна быстро сообразила, что ей больше незачем отсиживаться в сытой, но глухой станице. И вот в начале двадцать второго года на одной из главных улиц Алма-Аты открылся «Салон парижских мод». Агния Михайловна оказалась энергичной и оборотистой хозяйкой. Сейчас она уже не сидела за машинкой. На нее работало полтора десятка мастериц. Сама хозяйка занималась только приемом и выдачей заказов и обсуждением фасонов с заказчицами.
Дело оказалось очень выгодным. Дождь новеньких, приятно хрустящих, только что выпущенных государством червонцев осыпал Агнию Михайловну. Но, собирая обильную жатву, она не забывала всем и каждому рассказывать, что лично ей ничего не надо, что она старается только для своей Калерочки, отцом которой был… и дальше — в соответствии с настроением — вспоминался или ослепительный гардемарин, или свитский офицер, или уральский миллионер. И многие из заказчиц, слушая ее рассказы, внимательно приглядывались к очень красивой, одетой, как картинка из модного журнала, бойкой девочке, соображая, что не худо было бы со временем взять эту красавицу за своего подрастающего шалопая, тем более, что воспитание девочка получила домашнее, а не в этой ужасной советской школе. Агния Михайловна пригласила к Калерочке лучших, по ее мнению, учителей. Способная девочка легко усваивала все, что ей преподавали. Она прочла целую гору переводных романов, умела неплохо петь и очень мило танцевать. Имела Калерочка представление и о точных науках. Одному только не обучали ее — труду.
Агния Михайловна была уверена, что трудиться ее дочери вообще не придется. Не для этого она ее такой красавицей вырастила.
Однако на этот раз прогноз Агнии Михайловны оказался ошибочным.
Подули штормовые ветра первой пятилетки и развеяли, размели нэповскую паутину. Салон Агнии Михайловны перестал изготовлять модные платья, изумительные палантины, строгие тройки и величественные макинтоши. Наиболее модной одеждой стала обычная стеганая телогрейка, и даже самые интересные девчата шили себе обычные лыжные штаны. В этой униформе пятилеток так удобно было взбегать по крутым лесам первых гигантов новостроек и выводить в поля первые, еще неуклюжие и капризные тракторы.
Салон Агнии Михайловны захирел, а потом и совсем прекратил свое существование под суровой дланью финорганов. Вместе с салоном хирела и Агния Михайловна. Второго крушения своего привычного и уютного мира она пережить не смогла. Еще в кочевые годы гражданской войны она иногда прикладывалась к рюмочке. Но тогда рюмочка была нужна для того, чтобы согреться после длительного пути на морозе. В годы нэпа Агния Михайловна пристрастилась к тонким винам, так хорошо оттенявшим благополучие, которого она достигла. Сейчас же она начала пить с горя и уже не вина, а обычную водку. Начались запои, наступила нищета, приближалась смерть.
Калерочке шел шестнадцатый год, когда она осиротела. Жить было не на что. Афиши и объявления со всех заборов кричали, призывали, требовали: «Дайте рабочую силу!» Люди любой профессии, от чернорабочего до академика, требовались на строительстве Сталинградского тракторного, Магнитки, Днепрогэса. Из далекой тундры подавали свой первый призыв Хибины, и совсем рядом, здесь, в Казахстане, пробивалась сквозь раскаленные пески железная игла Турксиба.
