Дураки умирают - Пьюзо Марио (лучшие книги TXT) 📗
Пока самолет спешил на восток, улетая от заходящего солнца, я думал о тех чувствах, которые испытывали я и Калли. Ведь мы так мало знали друг друга. И я подумал, что нашел правильный ответ: среди наших знакомых было очень мало людей, которых нам хотелось бы узнать поближе. Как Джордана. И мы разделили победы Джордана и окончательное поражение, которое нанесла ему смерть.
Из аэропорта я позвонил Вэлли, чтобы сказать, что возвращаюсь на день раньше. Телефон не отвечал. В дом ее отца я звонить не захотел, поэтому взял такси и поехал в Бронкс. Вэлли дома не было. Я почувствовал знакомую ревность, вызванную тем, что она увезла детей к своим родителям на Лонг-Айленд. Но потом подумал: почему нет? С какой стати ей проводить уик-энд в четырех стенах, если она могла провести его в веселой ирландской компании, среди братьев, сестер и их друзей, дав детям возможность подышать свежим воздухом и побегать по травке?
Дожидаясь Вэлли, я решил позвонить Арти. К телефону подошла жена и сказала, что Арти лег спать пораньше, потому что неважно себя чувствует. На вопрос, разбудить ли его, я ответил, что не надо, никаких важных дел у меня нет. А потом, охваченный внезапной паникой, спросил, что с Арти. Она успокоила меня: он просто устал, в последнее время много работал. Они даже не обращались к врачу. Я пообещал в понедельник позвонить Арти на работу и положил трубку.
Глава 15
Следующий год выдался самым счастливым в моей жизни. Я ждал, пока достроят наш дом. Впервые в жизни у меня мог появиться свой дом, и я этим страшно гордился. Наконец-то я становился полноценным членом общества. Наконец-то обретал независимость от общества и других людей.
Думаю, надежды эти объяснялись растущим отвращением к жилищному комплексу, в котором я по-прежнему жил. Черные и белые, которые могли чего-то достичь, уезжали, их квартиры занимали те, кто не мог найти достойного места в обществе. Эти черные и белые въезжали в жилищный комплекс навсегда: наркоманы, алкоголики, мелкие сутенеры, воришки, насильники.
Подростки из новых семей крушили все вокруг. Лифты перестали работать. Окна в холлах зияли разбитыми стеклами. В коридорах валялись пустые бутылки из-под дешевого виски. На скамейках у дома сидели пьяные. Веселились с размахом, всякий раз гулянки заканчивались приездом полиции. После школы Вэлли встречала детей на автобусной остановке. Однажды она даже спросила меня, не следует ли нам переехать к ее отцу, пока не достроят наш дом. После того как десятилетнюю чернокожую девочку изнасиловали и сбросили с крыши одного из домов комплекса.
Я ответил, что нет. Бежать из комплекса еще рано. Я знал, о чем думала Вэлли, но озвучить свои мысли она не решалась — стыдилась их. Потому что воспитали ее в либеральных традициях, с верой в равенство всех людей. Вот она и не могла сказать, что боится черных, которые жили по соседству.
Я придерживался другой точки зрения. Я — реалист, думал я, не расист. А происходило следующее: Нью-Йорк превращал муниципальные жилищные комплексы в трущобы для черных, новые гетто, изолировал черных от белого общества. Использовал жилищные комплексы в качестве санитарного кордона. Создавал миниатюрные гарлемы, отмытые городским либерализмом. Сюда же сливались и отбросы белого рабочего класса, люди, не имеющие достаточного образования, чтобы заработать на более пристойную жизнь, не способные содержать семью. А тех, кто мог принести пользу, вынуждали бежать из комплексов в собственные дома в пригородах или в арендуемые квартиры в частном секторе. Но баланс сил еще не поменялся. На каждого черного, живущего в комплексе, пока приходилось двое белых. И я полагал, что еще двенадцать месяцев мы могли не опасаться за личную безопасность. Остальное меня особо не волновало. Наверное, я презирал этих людей. Считал их животными, лишенными воли, живущими лишь для того, чтобы добыть спиртного или наркотиков, а потом впасть в забытье, напившись, накурившись, уколовшись. Жилищный комплекс превращался в еще один гребаный сиротский приют. Но почему я по-прежнему жил в нем? Кем тогда был я?
На нашем этаже жила молодая негритянка с четырьмя детьми. Хорошо сложенная, сексуальная, добродушная, всегда пребывавшая в хорошем настроении. Муж бросил ее до того, как она переехала в наш комплекс, так что я никогда его не видел. Днем негритянка была образцовой матерью: отводила аккуратно одетых, ухоженных детей на автобусную остановку, встречала их после школы. Но вечером ситуация изменялась. После ужина, разряженная, она уходила на свидание, оставляя детей одних. Старшей дочери было только десять лет. Вэлли качала головой, а я говорил ей, что это не наше дело.
Но однажды, уже ночью, мы услышали вой пожарных сирен. В нашей квартире запахло дымом. Окна нашей спальни находились напротив окон квартиры негритянки. Как в кино, мы увидели в них языки пламени и бегающих среди них детей. Вэлли вскочила, сорвала с кровати одеяло, в одной ночной рубашке выбежала в коридор. Я последовал за ней. Мы увидели, как распахнулась дверь квартиры негритянки и из нее выскочили четверо детей. Позади них бушевало пламя. Вэлли помчалась за ними. Поначалу я не понял, зачем, но потом увидел то, что она заметила раньше меня. Старшая девочка, выскочившая из квартиры последней, повалилась на пол. Одежда на ее спине вспыхнула. Она уже превратилась в костер, когда Вэлли накрыла ее одеялом. Серый дым поплыл из-под него, когда в коридор ворвались пожарные.
Они взялись за дело, а Вэлли я увел в нашу квартиру. К дому уже съезжались машины «Скорой помощи». Внезапно мы увидели негритянку. Она вышибала оконные стекла руками и кричала. Кровь струилась по ее одежде. Я не понимал, зачем она это делает, потом до меня дошло, что так она хочет наказать себя. За ее спиной возникли пожарные, оттащили от окна. Потом мы увидели, как ее привязывают к носилкам и уносят в машину «Скорой помощи».
Муниципальные дома строились с учетом правил пожарной безопасности, поэтому выгорела только одна квартира, а система вентиляции быстро справилась с дымом. Врачи сказали, что маленькая девочка выживет, хотя ожоги достаточно серьезные. Мать уже отправили в больницу.
Неделей позже, в субботу, Вэлли увезла детей к своему отцу, чтобы я мог спокойно поработать над романом. И работа пошла очень споро, когда в дверь постучали. Очень осторожно — я едва услышал этот стук, работая за кухонным столом.
Открыв дверь, я увидел невысокого худощавого негра со светло-шоколадной кожей, с тоненькой полоской усов над верхней губой, прямыми волосами. Он пробормотал свою фамилию, я ее не разобрал, но кивнул.
— Я хочу поблагодарить вас и вашу жену за то, что вы сделали для моей девочки. — Тут я понял, что передо мной отец семейства, проживавшего в сгоревшей квартире.
Я спросил, не войдет ли он, чтобы пропустить стаканчик. Я видел, что он чуть не плачет, стыдясь того, что ему приходится благодарить меня и жену. Я сказал ему, что жены нет дома, но я все ей передам, когда она вернется. Он переступил порог, показывая тем самым, что не хочет оскорбить меня, отказавшись войти в мой дом, но от выпивки отказался.
Я, конечно, старался не выказывать своих чувств, но, должно быть, он понял, что я его ненавижу. Я ненавидел его с той ночи, когда случился пожар. Он относился к тем черным, которые бросают жен и детей, чтобы те получали пособие, а сами живут в свое удовольствие. Я прочитал достаточно много литературы о неполных негритянских семьях Нью-Йорка. И о том, как общество буквально заставляло этих мужчин бросать семью. Разумом я их понимал, эмоционально — не мог простить. С какой стати они должны жить, как им того хочется? Я вот такого позволить себе не мог.
Но тут я увидел слезы, струящиеся по светло-шоколадным щекам. Заметил длинные ресницы над добрыми карими глазами. Услышал слова:
— Моя маленькая девочка умерла этим утром. Умерла в больнице. — У него подогнулись колени, но я подхватил его. — Вроде бы ей стало лучше, ожоги оказались не такими серьезными, но она все равно умерла. Я приходил к ней в больницу, и все с укором смотрели на меня. Вы видите? Это ее отец? Где он был? Что делал? Они словно винили меня. Понимаете?
