Дурная кровь - Даль Арне (читать книги без .TXT) 📗
Если не объявится жестокий серийный убийца. Международного масштаба.
Пауль Йельм бездумно смотрел в окно на сонный двор. Вдруг один из немногих желтых листьев затрепетал от ветра и упал на серый асфальт. От этого движения Пауль вздрогнул, как от предчувствия беды, сонливость будто рукой сняло. Решительным шагом он направился к облезлому маленькому зеркалу, висевшему на гвозде в и£ отделе, и посмотрел на свою болячку.
Во время охоты на “убийцу грандов” у него на щеке появилось и стало расти красное пятно, и один близкий ему человек сказал, что пятно по форме похоже на сердце. С тех пор прошло много времени. С той женщиной он уже давно не отдается, ее место заняла другая, и эта другая считает пятно на щеке неэстетичным.
Нахлынувшие воспоминания были одновременно и грустными, и фантастическими. Это было странное, неоднозначное время: профессиональный подъем и катастрофа в личной жизни. Потом наступило обновление, мучительное, как любое обновление.
В разгар одного из самых сложных расследований в истории шведской полиции от Йельма ушла жена Силла. Он остался с детьми в типовом таунхаусе[1] в пригороде Стокгольма. Дети были предоставлены сами себе, а он с головой погрузился в работу, периодически находя сомнительное утешение в объятиях своей коллеги. Кстати, он до сих пор не знает, что в этих отношениях было правдой, а что нафантазировалось.
Но время шло, расследование приближалось к завершению, и “поезд жизни постепенно возвращался на привычные рельсы”: так в лирическую минуту охарактеризовал происходящее сам Пауль Йельм. Один за другим вагоны перегоняли с запасных путей на основной, пока наконец поезд по имени Пауль Йельм не стал таким, каким был прежде. Силла вернулась, семейная жизнь наладилась, участники расследования, и он в том числе, грелись в лучах славы, “Группу А” преобразовали в отдел, сам Пауль получил повышение и теперь имел более или менее нормированный рабочий день, двое сослуживцев стали его близкими друзьями, женщина-коллега нашла себе мужа, жизнь потекла спокойно и размеренно.
И все бы хорошо, но, видимо, покоя и размеренности оказалось слишком много, потому что однажды, спустя полгода после того, как “дело убийцы грандов” было отдано в суд, Йельм вдруг отчетливо увидел себя со стороны и понял, что железная дорога оказалась игрушечной, то, что он считал бескрайними просторами и высокими небесами, на самом деле всего лишь цементный пол и низкий потолок комнаты, а быстрый бег поезда в действительности просто езда по кругу.
По мере того, как начинала подвергаться сомнению полезность “Группы А”, происходила переоценка его собственных ценностей. Ему все больше казалось, что возвращение на круги своя было мнимым. Что железная дорога была ненастоящей, хлипкой и могла развалиться от малейшего ветерка.
Йельм рассматривал себя в зеркале. Слегка за сорок, светло-русые волосы, залысины на лбу — внешность для Швеции самая обычная и ничем не примечательная. Если не считать болячки на щеке, которую он только что сковырнул и смазал, прежде чем снова вернуться к окну. Утро было по-прежнему сонным. Маленький желтый листок неподвижно лежал там, где приземлился. За время отсутствия Йельма ветры истории обходили двор полицейского участка стороной.
“Нужен жестокий серийный убийца. Международного уровня”, — подумал Пауль Йельм, и его снова захлестнула волна жалости к себе.
Да, Силла вернулась в семью. Да, Пауль Йельм вернулся к жене. Но они ни разу не говорили друг с другом о том, что чувствовали и делали в период разрыва. Сначала он видел в этом знак обоюдного доверия, но потом начал подозревать, что истинная причина молчания — трещина, которая появилась в их отношениях и которая уже никуда не денется, можно только притворяться, что ее не замечаешь. А дети? Данне уже шестнадцать, Туве скоро исполнится четырнадцать, и иногда, ловя на себе косые взгляды детей, Пауль думал, что больше не пользуется у них авторитетом. Похоже, события того странного прошлогоднего лета оставили в людских душах след, который сохранится даже тогда, когда он, Пауль Йельм, умрет. Эта мысль приводила его в ужас.
Что касается отношений с той женщиной, Черстин Хольм, то они, судя по всему, тоже вступили в новую фазу. Йельму постоянно приходилось общаться с ней по работе, и с каждым разом неловкость только возрастала. Взгляды, встречаясь, настойчиво требовали ответа на какой-то важный вопрос, но губы говорили совсем другое. Даже отношения с начальником, Яном-Уловом Хультином, и коллегами, Гуннаром Нюбергом и Хорхе Чавесом, казалось, стали искусственными. Игрушечный поезд все ездил и ездил кругами по игрушечным рельсам.
И самое в этом неприятное — подозрение, что причиной всех изменений является он сам. Потому что он действительно изменился. Он стал слушать музыку, которую раньше никогда не слушал, засиживаться над книгами, о существовании которых раньше не подозревал. Пауль Йельм бросил взгляд на письменный стол, на котором бок о бок лежали портативный плеер и потрепанная книжка. В плеер был вставлен диск “Meditations” Джона Колтрейна, один из последних альбомов великого саксофониста, странная смесь дикой импровизации и благостной молитвы, книга же была романом Кафки “Америка” — романом малоизвестным, но по-своему очень любопытным. История о том, как молодой человек по имени Карл, сходя на пристань в Нью-Йорке, обнаруживает, что забыл зонт, и возвращается на корабль, запомнилась Паулю во всех подробностях. Он даже подумал, что именно такие сценки вспоминаются людям перед смертью.
Иногда игрушечная железная дорога казалась ему результатом чтения книг и прослушивания дисков, и он думал, что был бы счастливее, если бы, как раньше, видел вокруг лишь необъятные просторы да прямые дороги.
Мысли Пауля вернулись к реальности. Маленький желтый листок лежал на прежнем месте во дворе полицейского участка. Тишина и полное отсутствие движения.
Вдруг листок поднялся и закружился в воздухе, порывом ветра сорвало еще несколько листьев — и желтых, и зеленых, — и вот они уже пустились в пляс по двору, выделывая какие-то чудные и нестройные па. Но танец быстро оборвался. Залетный порыв ветра устремился дальше, осталась лишь горка листвы на сером асфальте полицейского двора.
За спиной Йельма хлопнула дверь. Вошел Хорхе Чавес. В присутствии энергичного тридцатилетнего коллеги Йельм поначалу чувствовал себя чуть ли не стариком. Но, привыкнув, стал воспринимать это как должное и считал Чавеса одним из своих ближайших друзей. В ‘Труппу А” Чавес пришел из Сундсвалльского районного отделения полиции. Он любил называть себя “единственным черномазым копом” северной Швеции, хотя и родился в Рогсведе, пригороде Стокгольма, в семье чилийских эмигрантов. Йельм всегда удивлялся тому, как Чавесу, при его росте в метр семьдесят, удалось пройти медкомиссию и поступить в Полицейскую школу. Теперь это был один из лучших полицейских в стране и уж, безусловно, самый энергичный человек из всех, когда-либо встреченных Йельмом. Вдобавок Чавес играл на бас-гитаре как профессиональный джазмен.
Невысокий смуглый человек бесшумно проскользнул к своему письменному столу, снял со спинки кресла плечевую кобуру, застегнул ее, проверил пистолет, надел льняной пиджак.
— Что-то будет, — коротко сказал он. — Носом чую.
Йельм начал нерешительно повторять действия Чавеса.
— Что чуешь?
— Сразу и не объяснишь. Но через полминуты мы с тобой услышим Хультина. Хочешь пари?
Пауль Йельм покачал головой. Бросив последний взгляд на письменный стол, плеер и книжку, на горку листьев за окном, он встрепенулся и занял место в кабине машиниста. Время изменило свой ход.
И тут же зазвонил внутренний телефон. Резкий голос в трубке принадлежал оперативному начальнику ‘Труппы А” комиссару уголовной полиции Яну-Улову Хультину.
— Срочное совещание. Быть всем. Немедленно.
Йельм спрятал плечевую кобуру под кожаную куртку, в предвкушении работы сердце его забилось сильнее. Он и Чавес почти бегом бросились в комнату, которую когда-то называли штабом и которая, с надеждой подумал Пауль, может быть, теперь вернет себе это название. Внезапно дверь одного из кабинетов распахнулась, дав Чавесу по лицу, и в коридоре появился Вигго Нурландер, который, однако, даже не заметил происшедшего. Расследуя “убийства грандов”, Нурландер преобразился: если раньше в группе его считали бюрократом и буквоедом, то теперь это был настоящий bad boy[2]. Офисные костюмы он сменил на модные рубашки-поло и кожаные пиджаки, избавился от намечавшегося брюшка и накачал стальной пресс.
