Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
А Лешка и «кожаный» сидели в это время в пивной на набережной. «Кожаный» был в настроении: рассказывал, как нашел Аллочкину тетку, и похохатывал, довольно сплевывая на пыльный пол. Под мраморным столиком стояла пустая четвертинка.
— Ну баба — умора, я тебе скажу! «Вон он, сынок, вон он, с голубыми ставнями!» — повторял он со смехом и дышал на Лешку луком и водочным перегаром.
На рукав «кожаного» сел комар. Он хлопнул ладонью, стряхнул раздавленного комара, и лицо его стало злобным.
— Вот так я и эту тварь прихлопну, семенистую. Вся икра с него потечет.
Лешка смотрел и молчал, наморщив низкий лоб.
— Ну, чего молчишь?
— Нужно ж его найти.
— Я его, гниду, на Кушке разыщу. По копейке все с него выдавлю.
— Нам его трогать не нужно.
— Как не нужно? А деньги?
— Деньги теперь с него черта с два получишь. Плакали наши денежки. Но он нам заплатит, дорого заплатит!
— Ясней говори, не темни. Лешка нагнулся поближе:
— Нужно его найти и про старичка шепнуть куда следует. «Не там, граждане сыщики, убийцу ищете». Короче, общественность помогла обезвредить опасного преступника. Уразумел?
— Ха-ха! Это неплохо! Сам придумал?
— «Хозяин» подсказал. Мы так двух зайцев прикончим. И за денежки расквитаемся, и легавых от себя отведем.
— Неплохо было б. Может, по стакану вина за такое дело?
— И так намешали.
— Все одно к одному. Эй, родимая, красненького два по двести!
Выпили, поморщились, заели редиской, взялись за пиво.
— Завтра про тетку «хозяину» расскажу.
— Завтра? Точно. Слушай, а может, нам сейчас к ней наведаться?
— Зачем? За гланды подержать?
— Ни-ни! Ни в коем случае! Потолкуем культурненько. Пришли к вам, мамаша, от чистого сердца. На неправильный путь племянница ваша встала, с опасным человеком связалась, спасать девочку нужно.
— Ну, ты даешь!
— Чего «даешь»? Может, она нам адресок и выложит. Тогда с «хозяином» совсем другой разговор получится. Толково придумано?
— Выпили мы много…
— Прямо! Да я сейчас могу машину по всему центру провести, ни один «оруд» не свистнет. И ты в норме.
— Я-то в норме. А запах?
— Тю, запах! Его, знаешь, сухой чай снимает. Зайдем сейчас в «Гастроном», купим пачку.
— Жалко деньги переводить.
— Да я сам куплю.
— Ну давай.
— Любезная, уходим мы, получи за горючее.
Эдик укладывался.
Был он из тех людей, что решения принимают быстро. И не столько от избытка решительности, сколько из упрямства. Перечить ему было бесполезно. Зато натолкнуть на мысль, внушить, что это его собственная мысль, а на самом деле навязать, что ему и в голову не приходило, — такое с ним проделывали. И Аллочка тоже. Но на этот раз он взбунтовался, а ей уже было не до хитростей. Слишком затянулась эта передряга, в которую попали они так неожиданно.
И не верилось уже, что совсем недавно летели веселые деньки и вечера в ресторанах, где Эдик чувствовал себя как рыба в воде, умел потолковать с официантом, заказать музыку и даже не напиться, как другие, до неприличия. Аллочке тогда все подруги завидовали. А теперь? Грязный сарай, подпольная жизнь и совсем другой Эдик-крикливый, злой, капризный, а главное — жалкий, похожий на издерганную, раздражительную бабу…
А она еще любит его, дура такая. Любит, потому что, несмотря на модную челку, она обыкновенная и очень неплохая девчонка, которая хоть и не прочь повеселиться, но меру знает и хочет, чтобы все было хорошо и чтобы замуж выйти и детей нарожать. А для этого Эдик ей на свободе нужен, не в тюрьме, и вообще она никак не может его бросить, раз она его любит. Потому и водки купила, и Мазина обманула, и прячет его, не хочет, чтоб он уехал.
А Эдик?
Странно складывалась его жизнь, хотя вроде бы ничего странного в ней и не было. Просто несли его какие-то волны, а он не барахтался. И даже был доволен, покачивался на волнах, как курортник в Сочи, и не заметил, что утянуло за красный бакен.
Думать Эдику и в самом деле как-то не приходилось. Сначала им распорядился отец — увез из деревни. В городской школе пришлось трудновато. И хоть Эдик был довольно смышленым, особой необходимости в учении не чувствовал. В том кругу, где вращались они с отцом, ценились не знания, не аттестаты, а рубли-копеечки, на которые и домик построить можно, и позволить себе по кружке пива с друзьями. Оказалось, что и Эдику так думать легче. Школу он бросил, пошел добывать собственные рублики. Место попалось хорошее, не пыльное — ателье по ремонту бытовых приборов. Чинить электробритвы научился он и без физики. Чинил хорошо, так что благодарственные полтиннички всегда позванивали в кармане. Но он их не копил, легко они приходили и уходили тоже легко. Считал, что жить нужно полегче. Понять смысл — и жить. А смысл простой: сто рублей лучше, чем рубль. Умного человека, дескать, деньги сами находят.
Потом полтинников стало маловато. Перешел на приемники — пошли рубли. Постепенно к деньгам трудовым, нелегким он начал относиться свысока, презрительно. Посмеивался над заводскими «работягами», зато стал уважать тех, кто ворочал большими деньгами. И не мог отказать таким людям в небольших услугах — ну, скажем, вещицу дефицитную реализовать. Тем более что услуги эти всегда оказывались вознагражденными. Так сошлись они с Лешкой, который к этим людям стоял совсем близко.
Получалось у Эдика все легко, просто. Не думал он ни о каких нарушениях и осложнениях. До тех пор не думал, пока не ударило его крепко. И тогда засел он в теткином сарае, но и там осмыслить происшедшее толком не смог и решил бежать.
И вот он складывал вещи в небольшой чемоданчик.
— Возьму самое нужное. Остальное ты привезешь.
— Ничего везти я не буду. Не нужно тебе ехать.
— Брось ты, Алка! Все наладится. В Сибири, говорят, климат здоровый.
Он побрился и вообще привел себя в порядок. Принятое решение вывело его из апатии.
— Не ошибись, Эдик! Мазин сказал, что поздно будет…
— Пускай дураков в другом месте ищет…
Лешка и «кожаный» сошли с трамвая.
— Тут рядом, квартала полтора.
— Постой, давай водички выпьем. От чая весь рот свело.
Они подошли к автомату.
— Веришь, увидал бы я его сейчас, подлюгу, голову б из туловища без штопора вывинтил. Я б его за наши деньги…
— Ладно, ладно! Далеко он отсюда.
На перекрестке было многолюдно. Стрелки часов показывали только половину десятого вечера. Человек пятнадцать ждали трамвая на остановке. У телефонной будки, неподалеку от автоматов с водой, шестнадцатилетний паренек Володька Соловьев ждал, пока наговорится какая-то громкоголосая толстуха. Позднее он рассказывал Мазину:
— Понимаете, стою я и жду. Витьке хотел сказать, что завтра литературы не будет. Элина заболела. Это учительница наша. А толстуха чешет и чешет… Ну что поделаешь? Жду, понятно. Смотрю, подошли двое, воду пьют, пьяные, видно, матерят кого-то. Но я не прислушивался. Вдруг один, в кожанке, другого дерг за руку. «Вот он, сволочь!» — как заорет. И показывает через дорогу. А там парень с чемоданчиком. Как раз под фонарем проходил. Услыхал он их, повернулся. Кажется, хотел убежать, но они быстро наперерез. Посреди улицы встретились. Не той, где трамвай идет, а Казахстанской, асфальтированной. От меня метров пятнадцать. Тот, что пониже, говорит: «Привет, сибирячок! В отпуск приехал?» «Сибирячок» — это я точно запомнил. Они громко говорили. Я, конечно, ничего такого не ожидал, народу полно, не поздно еще. С минуту они потолковали, не понял я о чем, но тот, с чемоданом, будто оправдывался. Вдруг парень в кожанке крикнул: «Знаю я, куда он собрался!» И как даст ему. Тот и свалился. «Вот это, — думаю, — нокаут!» Тут меньший схватил того, что в кожанке, за рукав, и они пошли по улице. Люди смотрят, ничего не понимают. А я вижу: от того, что лежит, вроде змейка по асфальту побежала. Я к нему, а он и не шевелится…
XI
Возле домика Дубининой толпились люди, но милиционер не пускал никого дальше калитки. Узнав Волокова, он поднес пальцы к козырьку. Волоков кивнул. Они с Козельским вошли в небольшой двор, где вчера еще живая и здоровая Дубинина подстригала разросшиеся кусты. Через весь двор по земле тянулась толстая проволока с кольцом, за которую крепилась цепь. На этой цепи могла бегать большая мохнатая дворняга, но теперь цепь обмотали вокруг дерева, и собака только рычала из-под будки на незнакомых людей, хозяйничающих во дворе. Лаять, видно, она уже устала.
