Власть пса - Уинслоу Дон (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗

Арт ходит следом за Парадой по палатке.

— Иисус любит тебя, — бормочет Парада. — В такие вот ночки я задумываюсь: может, все это чушь? А что тебя привело сюда? Чувство вины?

— Что-то вроде.

Арт вынимает из кармана деньги и протягивает Параде. Это все его жалованье за последний месяц.

— На них можно купить лекарства, — говорит Арт.

— Благослови тебя Бог.

— Я не верю в Бога.

— Не важно, — отвечает Парада. — Зато он верит в тебя.

Тогда он, думает Арт, тот еще простофиля.

2

Бешеный ирландец

Кэллан вырос на кровавых историях.

Про Кухулина, Эдварда Фитцджеральда, Вулфа Тоуна, Родди Маккорли, Патрика Пирса, Джеймса Коннелли, Шона Саута, Шона Барри, Джона Кеннеди, Бобби Кеннеди, про Кровавое Воскресенье и Иисуса Христа.

Наваристая кровавая похлебка ирландского национализма и католицизма, или ирландского католического национализма, или ирландского национального католицизма. Хоть так, хоть эдак.

Стены маленького дома без лифта в Вестсайде и стены начальной школы Сент-Бриджет украшены, если тут подходит это слово, дрянными картинами с изображениями жертв: Маккорли, повешенный на мосту Тум; Коннелли, привязанный к стулу, лицом к отряду британцев, расстреливающих его; Сент-Тимоти со стрелами, торчащими из него; беспомощный Вулф Тоун, перерезающий себе горло бритвой, но все перепутавший и полоснувший вместо яремной вены по трахее — дыхательному горлу; однако ему все-таки удалось умереть до того, как его успели повесить; бедный Джон и бедный Бобби, глядящие с небес; Христос на кресте.

А в школе Сент-Бриджет, конечно, еще и Двенадцать станций Крестного пути: избиение Христа плетьми, терновый венец, Христос, сгибающийся под тяжестью креста, с трудом бредущий по улицам Иерусалима. Гвозди, вонзающиеся в его святые руки и ноги. Совсем маленьким Кэллан приставал к сестре: «А Христос — ирландец?» — и та, вздохнув, отвечала: «Нет, но мог бы быть».

Теперь Кэллану семнадцать, и он наливается пивом в пабе Лиффи на углу Сорок седьмой улицы и Двенадцатой авеню со своим дружком О'Бопом.

В баре сидит еще, кроме бармена Билли Шилдса, только Малыш Микки Хэггерти. Устроился Малыш за дальним концом барной стойки, напиваясь всерьез перед предстоящей ему встречей с судьей, который наверняка перекроет ему доступ к следующему стакану «Бушмиллса» на восемь, а то и двенадцать лет. Явился Малыш Микки с целой кучей четвертаков и все скормил музыкальному автомату, нажимая все время одну и ту же кнопку «Е-5». И весь последний час Энди Уильямс мурлыкает «Лунную реку», но дружки не возражают, потому что им хорошо известно про украденную Малышом Микки говядину.

Стоял один из тех убийственно жарких августовских дней в Нью-Йорке, про которые говорят: «Дело не в жаре, дело во влажности», когда рубашки липнут к спинам, а обиды — к душам.

Про обиду и толкуют О'Боп с Кэлланом.

Они сидят за стойкой, потягивая пиво, и О'Боп просто не в силах расстаться с этой темой.

Говорят о том, что сотворили с Майклом Мэрфи.

— Нет, с Майклом Мэрфи они поступили не по справедливости, — твердит О'Боп. — Не по-честному так.

— Верно, верно, — согласно кивает Кэллан.

А случилось с Майклом Мэрфи вот что: он застрелил своего лучшего друга Кении Мэхера. Ну как оно бывает: оба были в тот момент в мертвой отключке от «грязи» — коричневого мексиканского героина, он в ту пору ходил по кварталу, вот так оно все и приключилось. Вспыхнула ссора между двумя наркоманами, слишком бурная, Кении малость помял Майклу кости, а Майкл взбеленился, побежал, купил маленький пистолет и, ворвавшись к Кении домой, засадил ему заряд в голову.

А потом уселся посреди дерьмовой Сорок девятой улицы, рыдая из-за того, что убил своего лучшего друга. О'Боп, проходивший мимо, поскорее увел его оттуда, пока не подоспели копы, а уж в Адской Кухне, это такой квартал, копам никогда не разнюхать, кто оборвал путь Кении до времени.

В квартале единственно копам и было неизвестно, кто прикончил Кении Мэхера. До всех остальных слушок уже дошел, в том числе и до Эдди Фрила, а это дурная новость для Мэрфи. Эдди Фрил — Мясник собирает дань для Большого Мэтта Шихэна.

А Большой Мэтт Шихэн — хозяин квартала, он заправляет Вестсайдским союзом докеров, местными профсоюзами водителей грузовиков, в его руках игорные заведения, ростовщики, проститутки; в общем, куда ни ткни — везде он. А Мэтт Шихэн не одобряет наркотики в квартале.

И очень гордится этим, и потому так популярен у пожилых жителей Кухни.

«Говорите про Мэтта, что хотите, — заявляют они, — зато он не подпускает наших детей к наркотикам».

Кроме Майкла Мэрфи, Кении Мэхера и еще пары десятков других, но это никак не сказалось на авторитете Мэтта Шихэна. А поддерживает репутацию Мэтта в основном Эдди Мясник: весь квартал до смерти его боится. Когда Эдди Мясник является за данью, человек платит. Предпочтительно деньгами, но если деньгами не получается, то расплачивается кровью и переломанными костями. После чего все равно остается должен.

В любой день приблизительно половина жителей Адской Кухни ходит в должниках у Большого Мэтта Шихэна.

И это еще одна причина, почему все притворяются, будто жить без него не могут.

О'Боп случайно услышал, как Эдди обронил в разговоре, что пора наконец кому-то приструнить засранца Мэрфи, и он сбегал к Мэрфи и предупредил приятеля: нужно слинять на время. И Кэллан тоже забежал к нему предостеречь: потому что не только Эдди имеет славу, что он подкрепляет угрозы делом, но и Мэтти без конца ноет, что наркоши убивают друг друга, а это подрывает его репутацию.

Так что О'Боп и Кэллан оба советуют Мэрфи смыться, но Мэрфи огрызается: «На хрен еще?» И остается. Приятели даже обсудили между собой, что у него появилась тяга к самоубийству, наверное, из-за того, что он убил Кении. Проходит пара недель — и они вдруг перестают встречать его в квартале и решают, что наконец-то у него хватило ума смотаться. Но однажды утром в кафе «Шэмрок» появляется Эдди Мясник с широкой ухмылкой и картонкой из-под молока.

Похоже, он расхаживает всюду и хвастает ею и теперь явился сюда. Кэллан с О'Бопом решили спокойно выпить по чашке кофе — стряхнуть похмелье, а тут Эдди. Наклоняет картонку и говорит:

— Ну-ка, глянь сюда.

О'Боп заглядывает, и его рвет прямо на стол. Эдди обзывает О'Бопа сосунком и, хохоча, уходит. А в квартале несколько следующих недель только и разговоров, что Эдди и его дружок, ублюдок Ларри Моретти, явились домой к Майклу, отволокли парня в душ и нанесли ножом сто сорок семь ударов, а потом расчленили.

Рассказывают, что это Эдди Мясник поработал над телом Майкла Мэрфи: разделал его, будто свинью, а куски распихал по мусорным мешкам и разбросал по всему городу.

Кроме мужского органа. Его он засунул в картонку из-под молока, чтобы показывать всем в квартале — пусть никто не сомневается, что произойдет с тем, кому вздумается выкинуть какой-нибудь фокус.

И никто ничего не может поделать, ведь Эдди связан с Мэттом Шихэном, а Шихэн под защитой Семьи Чимино, так что вроде как неприкасаемый.

Прошло уже полгода, а О'Боп до сих пор горюет по другу.

И все твердит: не по справедливости поступили с Мэрфи.

— О'кей, может, им пришлось убить его, — рассуждает О'Боп, — может быть. Но потом? Зачем ходить и всюду показывать его член? Нет, это неправильно. Так не по-честному.

Бармен Билли Шилдс вытирает стойку — возможно, первый раз в жизни, — очень уж он разнервничался, слушая, как парнишка поносит Эдди Мясника. И все трет и трет стойку, будто готовится проделать на ней хирургическую операцию.