Ритуал последней брачной ночи - Платова Виктория (лучшие бесплатные книги TXT) 📗

Киношка с дрянными, отвратительно пропечатанными субтитрами продолжалась. Хренов киномеханик, сидящий где-то наверху, наверняка перепутал коробки с фильмами — и вместо легкого романтического порно я оказалась на задворках потнючего триллера.

Дура, дура, трижды дура в дурацких бикини с дурацкими гиацинтами, — когда эта дура пришла в себя, то оказалось, что она стоит посреди спальни, босиком и с окровавленным ножом в руках.

Твою мать.

До сих пор я не могу объяснить себе, как мне удалось вытащить нож из окаменевшей груди Олева Киви. И — самое главное — зачем я это сделала?! Но факт оставался фактом: орудие убийства намертво приклеилось к моей руке. Той самой, которая еще хранила следы крови жертвенного эстонского барана. Меня не вырвало, хотя я была горазда блевать и в менее экстремальных ситуациях, Меня даже не тошнило, быть может, потому, что я так и не захотела поверить в реальность происходящего. Все еще на что-то надеясь, я приблизилась к Олеву и, стараясь не смотреть на темную, загадившую образцово-показательную VIP-простыню лужу, ухватила его за запястье.

Пульса не было.

Не было его и на шее. И вообще — я имела дело с восхитительно, непередаваемо, бесповоротно мертвым человеком. С трупом, если прибегнуть к общепринятым формулировкам. Пока я переваривала это открытие, в дверь номера постучали.

Стук был слишком настойчив, чтобы вот так просто отмахнуться от него. Стук не предвещал ничего хорошего. И если сейчас я не открою дверь, то ее просто вынесут. Хорошо же я буду смотреться в этом убийственном интерьере!..

Оглушенная и раздавленная, я заметалась по номеру, тщетно пытаясь припомнить все известные мне матерные ругательства. А потом накинула халат, сунула руку с ножом в карман и на полусогнутых побрела навстречу неизвестности.

Интересно, сколько лет мне дадут? А учитывая общественное положение Олева Киви и его авторитет в исполнительских кругах… Куррат! Мышеловка захлопнулась, прищемив мой похотливый, привыкший к легким заработкам хвост.

За дверью стоял вчерашний молевидный педик. Он задумчиво вертел в руках табличку «Просьба не беспокоить» и сопел гайморитным носом. При моем появлении педик засопел еще сильнее.

— Олев, — надменно процедил он. — Мне нужен Олев.

— Он в ванной. Скоро выйдет, — я постаралась придать дрожащему, как осиновый лист, голосу максимум легкомыслия. — Ему что-нибудь передать?

— Я бы хотел поговорить с ним. — Еще секунда, и он оттеснит меня плечом, войдет в номер и…

— Кажется, вас зовут…

Несколько секунд он изучал меня, русскую шлюху, вторгшуюся в святая святых — под своды молочно-розового и почти европейского eesti тела его босса.

— Калью, — наконец снизошел он.

— Да, Олев говорил мне о вас…

— В таком случае передайте ему, что он опаздывает на пресс-конференцию. Мы должны были выехать полчаса назад. Я жду его внизу. Через десять минут.

Он умудрился обхамить меня, не сказав ни одного дурного слова. Я вынула из рук Калыо табличку и снова водрузила ее на дверь.

— Что-нибудь еще?

— Plika! — бросил он мне напоследок.

И без тебя знаю, тоже мне, удивил!

…Я закрыла дверь и прижалась к ней горячим лбом: десять минут. У меня есть десять минут, чтобы унести отсюда ноги. Эти десять минут — мой единственный шанс. Потом я буду рвать на себе волосы, реветь белугой и кататься по полу; но это — потом. А сейчас мне нужна ясная голова. Ясная голова и хотя бы минимальная способность проанализировать ситуацию… Господи, ну почему я не имела склонностей ни к чему, кроме как к разгадыванию кроссвордов в журнале «Дамский вечерок»!

Впрочем, и этого мне хватило, чтобы сообразить: в шести клетках по горизонтали складывалось весьма неприятное слово. Оно рифмовалось со словом «конец», но было куда более емким.

Спокойно, Варвара. Не суетись под клиентом, как говаривал Стас Дремов. Сукин сын, втянувший меня в эту тухлую историю. Пусть сам теперь и вытаскивает.

В спальню к мертвому Киви я больше не заходила. Двух минут мне хватило на то, чтобы напялить платье и надеть туфли. Все остальное время я потратила на руку и нож. Я отмывала их с таким остервенением, что, казалось, протру до дыр. Просто сумасшествие какое-то! С трудом заставив себя оторваться от этого бесперспективного занятия, я выключила воду, завернула нож в несколько слоев туалетной бумаги и двинулась к выходу.

…Сволочной Калью наколол меня с самым очаровательным эстонским вероломством: он никуда не ушел, он вовсе не собирался ждать Олева внизу. Напротив, он занял ближние подступы к номеру и теперь сидел в глубоком кожаном кресле наискосок от двери. Я едва не потеряла сознание, когда увидела его унылую физиономию.

— Он сейчас выйдет, Калью! — Неужели это я? И даже голос у меня не дрожит.

— Onneks! [13] — Лицо подручного Киви исказила совершенно атеистическая гримаса.

Я еще нашла в себе силы помахать ему рукой (той самой, которую так долго оттирала от крови): мол, пока, красавчик, еще увидимся. Мы теперь часто будем видеться. Твой эксцентричный шеф предложил мне руку и сердце и всерьез подумывает, не завести ли нам детей…

И прошла мимо, едва сдерживая себя: только бы не сорваться, только бы не побежать! До спасительной лестницы было всего лишь несколько десятков метров, но их еще предстояло пройти.

Проигнорировав лифт в стиле модерн, невесть зачем пристегнутый к трехэтажному дому, и едва не сломав каблук, я скатилась с лестницы и оказалась в просторном холле. Мраморный пол, фонтан с такой же мраморной скульптурой какого-то античного говнюка; ненавязчивая стойка портье, за которой отирался теперь говнюк современный.

И три туполобых жеребца-секьюрити, от которых за версту несло журналом «Плейбой», чипсами и оружейной смазкой. Одного из них, стриженного под фээсбэшный бобрик, я видела вчера вечером. Два других скорее всего заступили на смену ночью. Или утром. Когда кто-то убил Олева Киви.

У-бил.

Ну, наконец-то! Вот меня и затошнило!

Не хватало еще выплюнуть желудочный сок здесь, в присутствии видеокамер. Трех видеокамер. Они лезли мне в глаза и напрочь лишали воли. Интересно, что сейчас поделывает верный Калью? Наверняка ворвался в номер, чтобы поторопить шефа… Боже, как ты несправедлив!