Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник) - Честертон Гилберт Кийт (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
Труднее всего ему пришлось, когда официанты выстроились у стены, но и тут он исхитрился: встал точно на углу, таким образом, чтобы джентльмены приняли его за одного из официантов, а официанты посчитали джентльменом. Все остальное было делом техники. Если вне террасы он попадался на глаза какому-нибудь официанту, тот видел флегматичного аристократа, решившего размять ноги. За две минуты до того, как с рыбным блюдом было покончено, он снова принял облик юркого слуги и собрал опустевшие тарелки. Их он поставил на буфет, серебро засунул себе за пазуху, отчего фрак у него на груди оттопырился, и, как заяц, дал стрекача по коридору (я услышал его топот), пока не добежал до гардероба. Здесь ему оставалось последний раз изобразить из себя плутократа, плутократа, которого срочно вызывают дела, дать номерок гардеробщику и уйти так же красиво, как он зашел. Но… Но случилось так, что гардеробщиком этим оказался я.
– Как же вы с ним поступили? – вскричал полковник в необычайном волнении. – Что он рассказал вам?
– Прошу прощения, – бесстрастно произнес священник, – но на этом история заканчивается.
– И начинается самое интересное, – пробормотал Паунд. – Его профессиональные приемы я, похоже, понял, но ваши…
– Мне пора идти, – просто сказал отец Браун.
Вместе они прошли по коридору к вестибюлю, где увидели свежее веснушчатое лицо герцога Честера, который жизнерадостно бросился к ним.
– Я вас повсюду ищу, полковник, – восторженно воскликнул он. – Идемте скорее. Обед продолжается, старый Одли собирается произнести речь в честь спасения вилок. Мы хотим заложить новую традицию, ну, понимаете, чтобы увековечить это событие. В самом деле, ведь это вы их вернули! Вы бы что предложили?
– А знаете, – сказал полковник, глядя на него с усмешкой, – я бы предложил, чтобы отныне мы носили не черные, а зеленые фраки. Кто знает, какая путаница может возникнуть, когда ты так похож на официанта.
– А, бросьте! – отмахнулся молодой человек. – Джентльмена невозможно принять за официанта.
– А официанта за джентльмена, – все с той же насмешливой улыбкой произнес полковник. – Преподобный сэр, вашему другу, должно быть, пришлось очень постараться, чтобы изобразить из себя джентльмена.
Отец Браун застегнул простенькое пальто на все пуговицы под самое горло (на улице было ветрено) и взял со стойки свой простенький зонтик.
– Да, – сказал он. – Быть джентльменом не просто. Но, знаете, иногда мне кажется, что официантом быть может почти так же утомительно.
И пожелав им всего хорошего, он толкнул дверь этого дворца удовольствий. Золотые врата закрылись у него за спиной, и он торопливо зашагал по темным мокрым улицам в поисках дешевого омнибуса.
Таинственный сад
Аристид Валантэн, глава парижской полиции, запаздывал, и некоторые из приглашенных им на обед гостей начали прибывать раньше него. Их встречал его преданный слуга Иван – старик со шрамом на лице, почти таким же белым, как и его усы, – который неизменно сидел за небольшим столом в увешанной оружием прихожей. Усадьба Валантэна была почти так же примечательна и известна, как и его хозяин. Это старое здание с высокими стенами и большими тополями, почти нависающими над Сеной. Но изюминка (а возможно, и главное преимущество, с точки зрения полицейского) архитектуры дома заключалась в следующем: с улицы в него можно было попасть только через парадную дверь, охраняемую Иваном с целым арсеналом под рукой. Несколько дверей из дома вело в большой и густой сад, откуда во внешний мир выходов не было – его окружала высокая гладкая, неприступная стена со специальными острыми выступами наверху. Возможно, неплохой сад для человека, которого клялась убить не одна сотня преступников.
Как Иван объяснял гостям, хозяин сообщил по телефону, что задержится на десять минут. Валантэну нужно было закончить отчеты о последних казнях, дать распоряжения относительно других не менее неприятных дел, и хоть занятия эти всегда вызывали в нем отвращение, он неизменно исполнял их четко и аккуратно. Не щадя себя при розыске преступников, он всегда становился мягким и снисходительным, когда дело доходило до их наказания. Поскольку Валантэн был на голову выше всех французских и почти всех европейских сыщиков, его огромный авторитет служил благородному делу смягчения приговоров и очищению тюрем. Он считался одним из великих французских вольнодумцев-гуманистов, а единственный недостаток таких людей состоит в том, что милосердие их еще холоднее, чем их справедливость.
Когда Валантэн прибыл, он уже был в черном вечернем костюме с красной розеткой. Элегантности ему добавляла темная борода с пробивающейся сединой. Он прошел прямиком в свой кабинет, который находился в глубине дома и имел отдельный выход во двор. Дверь в сад была открыта. Тщательно заперев служебный саквояж в сейфе, Валантэн несколько секунд постоял перед открытой дверью, глядя на сад. Яркая луна сражалась с лоскутами и клочьями облаков, которые гонял по небу усиливающийся ветер, и Валантэн смотрел на них с необычным для человека такого научного склада ума томлением. Может быть, люди такого научного склада ума наделены способностью каким-то образом предчувствовать самое большое в жизни испытание, которое готово свалиться им на голову? Как бы то ни было, очень скоро он стряхнул с себя начавшее было охватывать его мистическое настроение, поскольку знал, что опоздал, и почти все гости уже собрались. Когда он вошел в гостиную, ему хватило одного взгляда, чтобы понять: главный гость еще не прибыл. Хотя остальные опоры небольшого раута уже собрались: он увидел лорда Галлоуэя, английского посла (желчного старика с лицом красным, как яблоко, и голубой лентой ордена Подвязки). Он увидел леди Галлоуэй, тощую и сухую, с седыми волосами, чувствительным и высокомерным лицом. Он увидел ее дочь, леди Маргарет Грэм, молодую привлекательную особу с чистым возвышенным лицом и медно-золотистыми волосами. Он увидел герцогиню Мон Сен Мишель, черноглазую и пышную, а рядом с ней ее двух дочерей, таких же черноглазых и пышных. Он увидел доктора Симона, типичного французского ученого, в пенсне, с коричневой бородкой клинышком и лбом, изборожденным теми параллельными морщинами, которые возникают в наказание за надменность, поскольку появляются от частого поднимания бровей. Увидел он и отца Брауна из эссекского Кобхоула, с которым недавно познакомился в Англии. Впрочем, возможно, с самым большим интересом, он посмотрел на высокого мужчину в военной форме, который поклонился Галлоуэям, но не удостоился сколько-нибудь приветливого ответа и теперь направлялся к хозяину засвидетельствовать почтение. Это был майор О’Брайен из французского Иностранного легиона, подтянутый, но несколько развязный мужчина, чисто выбритый, темноволосый и голубоглазый, и, как подобает офицеру этого славного полка, знаменитого своими победоносными поражениями и успешными самоубийствами, вид у него был одновременно блестящий и унылый. Происходил он из благородной ирландской семьи и в молодости был знаком с Галлоуэями, особенно с Маргарет Грэм, но, попав в долги, покинул родину и теперь выражал полную свободу от британской чопорности, слоняясь по комнате в форме при сабле и шпорах. Когда он поклонился семейству посла, лорд и леди Галлоуэй лишь сухо кивнули, а леди Маргарет отвернулась.
Однако, какими бы ни были взаимоотношения этих людей, их славного хозяина они мало занимали. Никто в его глазах не был главным гостем вечера. Валантэн по какой-то известной ему одному причине с наибольшим нетерпением ждал прибытия еще одного гостя, человека всемирно известного, человека, с которым он свел близкое знакомство в Соединенных Штатах. Он ожидал Джулиуса К. Брейна, мультимиллионера, чьи колоссальные, порой ошеломляющие пожертвования небольшим религиозным общинам столько раз служили поводом для легкой иронии и еще более легкого пиетета американских и английских газет. Никто не мог понять, кем был мистер Брейн, атеистом, мормоном или приверженцем научного христианства, но он с готовностью снабжал деньгами любое средоточие мысли, лишь бы в нем было что-то новое. Одним из его любимых занятий было ожидание появления американского Шекспира. Впрочем, на это занятие тратилось больше выдержки, чем труда. Он искренне восхищался Уолтом Уитменом, но полагал, что Люк П. Таннер из пенсильванского Парижа более «прогрессивен». Он любил все, что казалось ему «прогрессивным». Валантэна он считал «прогрессивным» и не мог быть более несправедливым в своей оценке.
