Скрюченный домишко - Кристи Агата (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗

Я порезал бритвой подбородок и выругался. Какого черта! Что я, собственно, делаю? Пытаюсь обвинить в убийстве отца Софии? Недурное занятие… София не для этого позвала меня сюда.

А может быть… Тут явно было что-то недоговоренное, что-то скрывалось за этой просьбой Софии. А вдруг у нее закралось мучительное подозрение, что ее отец убийца? В этом случае она ни за что не согласилась бы выйти за меня замуж, если, конечно, подозрение оправдалось бы. И поскольку это была София, ясноглазая и мужественная, она хотела добиться правды – неясность навсегда создала бы преграду между нами. В сущности, разве она не говорила мне: «Докажи, что все мои мучительные подозрения неверны. Ну, а если они справедливы, докажи мне их правомерность… чтобы я могла поверить в этот ужас и посмотреть правде в глаза».

Знала ли Эдит де Хевиленд – или, может быть, тоже только подозревала, что Филип виновен? Что она хотела сказать своей фразой: «Люблю, но не делаю из них кумиров»?

И что означал странный взгляд, брошенный Клеменси, когда я спросил ее, кого она подозревает, и она ответила: «Лоуренс и Бренда первые, на кого падает подозрение»?

Вся семья хотела, чтобы это были Бренда и Лоуренс, надеялись на это, но никто по-настоящему не верил, что это были они…

Но вся семья могла ошибаться. И все-таки это могли быть Лоуренс и Бренда.

Или только Лоуренс, а не Бренда…

Что ни говори, а это было бы наименее болезненным выходом из сложившейся ситуации.

Я приложил последний раз ватный тампон к порезу на подбородке и отправился завтракать с твердым намерением как можно скорее поговорить с Лоуренсом Брауном.

Когда я допивал вторую чашку кофе, мне вдруг пришла мысль, что и на меня начинает действовать скрюченный домишко, я тоже хотел найти не прямое решение, а решение, которое бы устраивало меня.

Закончив завтрак, я прошел через холл и поднялся по лестнице. София сказала, что я найду Лоуренса в классной комнате, где он занимается с Юстасом и Жозефиной. Я остановился в колебаниях на лестничной площадке перед дверью Бренды. Что лучше – позвонить, постучать или прямо войти, без предупреждения? Я решил вести себя так, будто это был общий дом единой семьи Леонидисов, а не личные покои Бренды.

Я открыл дверь и прошел внутрь. Все было тихо, и казалось, что никого нет. Дверь налево в большую гостиную была закрыта. Справа две открытые двери вели в спальню и примыкающую к ней ванную комнату. Я знал, что это была та самая ванная по соседству со спальней Аристида Леонидиса, где хранились эзерин и инсулин. Их, очевидно, уже давно изъяла полиция. Я толкнул дверь и проскользнул внутрь.

Теперь мне стало ясно, как легко было обитателю этого дома (и с неменьшим успехом любому человеку со стороны) подняться сюда и незамеченным проскочить в ванную.

Она была отделана с большой роскошью: сверкающий кафель, утопленная в полу ванна. У стены целый набор электрических приборов – небольшая плита с грилем, электрический чайник, маленькая электрическая кастрюля, тостер, – словом, все, что может понадобиться камердинеру для обслуживания престарелого хозяина. На стене висела белая эмалированная аптечка. Я открыл дверцу и увидел разные связанные с медициной предметы: две мензурки, рюмочка для промывания глаз, пипетка, несколько пузырьков с этикетками, аспирин, борная кислота, йод, лейкопластырь, бинты. На отдельной полочке запас инсулина, две иглы для шприца и бутылочка хирургического спирта. На третьей полочке стоял пузырек с надписью «Таблетки» – всего одна или две для приема на ночь, как и было предписано. Там же, по всей вероятности, находились прежде и глазные капли. Все было четко, аккуратно расставлено, все под рукой в случае необходимости, в том числе для убийцы.

Я мог все, что угодно, сделать с пузырьками, а затем неслышно выйти, спуститься вниз, и никто бы не узнал, что я был здесь.

Никакого открытия я, конечно, не сделал, но это дало мне возможность понять, какая трудная задача стояла перед полицией.

Только от виновной стороны можно было надеяться получить нужные сведения.

– Запугайте их, – сказал мне Тавернер. – Выгоняйте их из нор. Пусть думают, что мы что-то знаем. Надо, чтобы мы им все время мозолили глаза. При такой тактике рано или поздно наш преступничек перестанет мирно отсиживаться и поведет себя активно – и вот тут-то мы его и заграбастаем.

Но пока что преступник никак не реагировал на эту методу.

Я вышел из ванной. Кругом не было ни души. Я двинулся по коридору – слева от меня была столовая, справа – спальня Бренды и ванная, где возилась горничная. Дверь в столовую была закрыта. Из задней комнаты слышался голос Эдит де Хевиленд – она пыталась дозвониться до пресловутого торговца рыбой.

Я поднялся по витой лестнице на второй этаж. Здесь, я знал, находились спальня и гостиная Эдит, еще две ванные и комната Лоуренса Брауна, за ней снова лестница – короткий марш вниз, в большую комнату над помещением для прислуги. Эта комната была приспособлена под класс для занятий. Я остановился перед закрытой дверью, из-за которой доносился слегка повышенный голос Лоуренса Брауна.

Привычка Жозефины подслушивать была, должно быть, заразительна – я беззастенчиво прислонился к дверному косяку и стал слушать.

Шел урок истории, тема – Франция времен Директории. Чем дальше я слушал, тем сильнее меня охватывало удивление. К большому моему изумлению, Лоуренс Браун оказался великолепным учителем.

Не знаю даже, почему это меня так поразило. В конце концов, Аристид Леонидис славился своим умением подбирать людей. Лоуренс Браун, несмотря на свою серенькую внешность, был наделен даром будить энтузиазм и воображение своих учеников. Трагедия Термидора, декрет, ставящий вне закона сторонников Робеспьера, блестящий Баррас, хитрый Фуше и, наконец, Наполеон, полуголодный молодой лейтенант артиллерии, – все это оживало и становилось реальным в его изложении.

Вдруг Лоуренс остановился и стал задавать вопросы Юстасу и Жозефине. Он предложил им поставить себя на место сначала одних, а потом других участников драмы. И если ему мало что удалось извлечь из Жозефины, гундосившей, будто у нее насморк, Юстас не мог не вызвать удивления. Куда девалась его мрачная сдержанность? В ответах чувствовались ум, сообразительность, а также тонкое чутье истории, несомненно унаследованное от отца.

Затем я услышал звук резко отодвигаемых стульев. Я поднялся на несколько ступенек и сделал вид, что спускаюсь. И тут же дверь распахнулась, и появились Юстас и Жозефина.

– Хелло! – приветствовал я их.

Юстас с удивлением поглядел на меня. Он вежливо спросил:

– Вам что-нибудь надо?

Жозефина, не проявив ни малейшего интереса к моей особе, прошмыгнула мимо.

– Мне просто хотелось взглянуть на вашу классную комнату, – соврал я не слишком убедительно.

– Вы ее, кажется, уже видели на днях? Ничего особенного, типичная комната для маленьких детей. Она и была детская. До сих пор игрушки повсюду.

Юстас придержал дверь, пока я входил.

Лоуренс Браун стоял у стола, он поглядел на меня, покраснел и, пробормотав что-то невнятное в ответ на мое приветствие, поспешил из комнаты.

– Вы напугали его, – сказал Юстас. – Он очень пугливый.

– Тебе он нравится?

– В общем, да. Жуткий осел, правда.

– Он неплохой учитель?

– Да. В сущности говоря, даже очень интересный. Знает массу всего, учит смотреть на вещи по-новому. Я, например, не знал раньше, что Генрих Восьмой писал стихи. Анне Болейн, естественно. Весьма недурно написано.

Мы еще немного поговорили о таких высоких материях, как «Старый моряк». [8] Чосер, [9] политическая подоплека крестовых походов, средневековый взгляд на жизнь и такой поразивший Юстаса факт, как запрет Оливера Кромвеля на празднование Рождества. За высокомерием и частыми проявлениями скверного характера, я почувствовал, скрывались хорошие способности и любознательность. Я очень скоро понял источник его вечно дурного настроения. Болезнь для него была не просто тяжелым испытанием, она стала препятствием, рушившим его надежды как раз в тот период, когда он начал получать удовольствие от жизни.