Нефритовые четки - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
– Почему ребенка кормят объедками? – раздался возмущенный голос доктора Шешулина. – Что за дикость!
– Это так положено, – вполголоса пояснил Евпатьев. – Девочка не просто сказительницу водит, она еще испытание проходит. Называется «искус поношением». Наставница должна с ней грубо обращаться, бить, унижать, держать впроголодь. Кирилла еще поблажку дает. Видели – пирог только для виду надкусила. Смотрите, еще один кинула, и тоже едва тронутый.
– Интересный обычай! – восхитился психиатр и записал что-то в книжечку.
Блаженный вылизал языком пустую миску, сыто рыгнул. Перестала есть и Кирилла, но сделала это прилично, даже изысканно: вытерла ложку мякишем, кинула его под стол девчонке, сама сдержанно поклонилась:
– Благодарение Господу и вам, добрые люди.
– Спасибо, что откушали, – откликнулась одна из женщин, старше остальных, – Батюшка Лаврентий Иваныч, что на свете-то деется? Поведай.
Со всей избы потянулись люди – кажется, начиналось представление (этим не вполне уместным словом назвал про себя Фандорин начинающееся действо).
Эраст Петрович отошел от стола и обвел взглядом все три горницы. Фольклор и этнография – это, конечно, очень интересно, но не мешало проверить, чем занимаются остальные участники экспедиции.
Крыжова и урядника нигде не было видно. Ну, Одинцов, понятно – несет службу, рыскает по деревне, вынюхивает. А Сократович-то куда подевался?
Алоизий Степанович, размахивая руками, доказывал что-то старшине. Тот морщился и переступал ногами, потихоньку перемещаясь поближе к юродивому – видно, тоже хотел послушать. Но Кохановский не отставал, все хватал длиннобородого за рукав.
Отец Викентий шептался о чем-то в углу с двумя стариками. О чем бы это?
Дьякон Варнава прикорнул возле печки.
Неладно было с японцем.
Вокруг него сбились кучкой бабы и девки – никогда такого чуда не видали. Маса невозмутимо и важно смотрел поверх цветастых платков. Это выражение его лица Эраст Петрович знал очень хорошо. В данной ситуации, да при раскольничьих строгостях, осложнения из-за женского пола были бы совершенно ни к чему. На время забыв об этнографии, Фандорин двинулся к своему слуге, чтобы сделать, ему внушение, но вмешательство не понадобилось.
Одна из девок, самая смелая, отважилась спросить:
– А вы откудова такой будете?
Только Маса к ней повернулся, только прищурил глаза, взгляд которых почитал неотразимым, как на баб налетел один из стариков – нахохленный, сердитый:
– Пссть, дуры! Кыш! Азият это. Оне в Туркестане проживают. В Господа-Бога не веруют, и зато архангел Гавриил их косорылием покарал. Станете перед им хвостом вертеть – сами такие жа будете!
Женский пол враз словно метлой смело. Раздосадованный Маса прошипел деду:
– Сам ты косорырый!
А тот лишь плюнул, да перекрестился, не стал связываться.
Опасность миновала, можно было возвращаться в «соборную».
Кирилла сидела в той же позе, всеобщим вниманием завладел Лавруша. Очевидно, по местной иерархии блаженный считался фигурой более почтенной, чем сказительница, потому и вещал первым.
Смотреть на него было жутко. Юродивый ни секунды не стоял на месте: то завертится вокруг собственной оси, то начнет к чему-то принюхиваться, то вдруг кинется к какой-нибудь из баб – та с визгом отскочит. И все бормочет что-то, бормочет, с каждым мгновением все громче, все быстрей.
Поначалу Эраст Петрович в этом речитативе почти ничего не понимал, потом понемногу начал разбирать слова.
Лавруша выкрикивал:
Тут он упал на четвереньки, стал нюхать юбку у одной из баб – бедняжка так шарахнулась, что задним пришлось подхватить ее на руки.
Публику можно было не уговаривать – она и так боялась. Даже мужики стояли нахмуренные и бледные, бабы ойкали, дети и вовсе ревели навзрыд.
Камлание юрода делалось все менее членораздельным, по его лбу ручьями стекал пот. Наконец он остановился, воздел кверху свой железный крест и крикнул:
– Берегися, Сатана! Сыщу – Божьим огнем пожгу! Не пужай, не пужай! Света конец – Христу венец, а тебе, рогатому, в глотку свинец!
Умолк. Ему поднесли квасу – он, часто дыша, стал жадно пить.
Было слышно, как доктор загудел, обращаясь к Евпатьеву:
– Эффектно. Человек он, безусловно, психически нездоровый. Полагаю, истероидная паранойя – возможно, эпилептоидного происхождения. Но какая интенсивность, какое воздействие на толпу! Я и то ощутил исходящие от него нервические волны. Охотно поработал бы с этим экземпляром. Контрастный душ. Возможно, небольшой сеанс гипноза…
Никифор Андронович отодвинулся, бубнеж психиатра был ему явно неприятен. Лицо раскольничьего витязя было взволнованным.
А деревенские уже повернулись к Кирилле.
– Спой, матушка, утешь. Напужал Лавруша!
– Что спеть? – спокойно молвила странница, задирая безглазое лицо к потолку. – Про Иоасафа-царевича? Об Алексее божьем человеке?
Раздались голоса:
– «Похвала пустыне»!
– Нет, «Древян гроб сосновый»!
– Годите! Пускай старшина скажет!
Старшина сказал:
– Спой новое, чего раньше не певала. Глядишь, переймем, на пользу пойдет.
Она поклонилась и сразу, безо всякого вступления, завела песню сильным и чистым голосом, который то разворачивался в полную мощь, то стихал почти до шепота. Тонкая сухая рука Кириллы была прижата к черной рясе с вышитым восьмиконечным крестом, пальцы чуть подрагивали.
Дальше следовал длинный перечень наслаждений, которые сулила влюбленным сизая голубица – вполне целомудренный, удивительно поэтичный. Аудитория, особенно женская ее половина, слушала с затуманенными глазами. Лишь юродивый, отставив ковш, весь подергивался и хищно раздувал ноздри. В выпученных глазах посверкивали безумные искры. Эраст Петрович усмехнулся: Божьему человеку, оказывается, тоже не чужда актерская ревность.
Песня неторопливо текла дальше.
