Нефритовые четки - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Теперь пошло описание невзгод, которые ожидают девушку, выбравшую путь монашеского служения. Слушатели внимали напряженно, ловя каждое слово. Но бедному старшине покою все не было – едва от него отстал статистик, как привязался отец Викентий, и ну давай нашептывать что-то.
– Это уж как водится, – нетерпеливо и довольно громко сказал длиннобородый.
На него недовольно заоборачивались.
Героиня песни тем временем отложила пряжу и пошла за советом к отцу-матери. Поклонилась в пояс, заплакала, просит научить, кого ей слушать и за кем идти – за сизой голубкой или за черной. Отец отвечает:
У матери, разумеется, иная аргументация – ей жалко дочку, да и внуков хочется. Песня была нескончаемая, но, поразительное дело, публике нисколько не надоедала.
Евпатьев наклонился к Эрасту Петровичу, прошептал:
– Это ведь притча про свободу выбора, не более и не менее. Что там ваши Кант с Шеллингом. Наша религия – самая свободная из всех, на такой рабами не вырастают.
Фандорину самому стало интересно, за какой из голубиц отправится героиня, но это так и осталось тайной. На строфе: «И сказала им красна девица свою волюшку, слово твердое» песня внезапно оборвалась.
Раздался истошный вопль. Он был так душераздирающ, так страшен, что, еще даже не поняв, в чем дело, завизжали женщины, испуганно закричали дети. И лишь в следующий миг все увидели – у блаженного Лаврентия начался приступ.
– Про-па-даю! Оссссподи, пропадаю!!! – выл юродивый. – А-а-а-а!!! Мочи нет!
Оттолкнув кинувшихся к нему мужиков, да с такой силой, что двое или трое повалились на пол, припадочный разбежался и ударился головой об угол печи.
Упал, по разбитому лбу потекла кровь, но чувств не лишился.
– Слаб! Грешен! – уже не яростно, а жалобно заныл блаженный. – Не могу спасти люди Твоя! Научи, Господи! Помогайте, архангелы Гавриил и Михаил! Увы мне, беспользному!
К нему не решались подойти.
Несчастный сидел на полу, размеренно колотился и без того окровавленной головой о печку, в стороны летели красные брызги.
Растерялись все кроме Шешулина. Честно говоря, послушав бредовые рассуждения ученейшего Анатолия Ивановича о «биологической машине», Эраст Петрович решил, что психиатр серьезного к себе отношения не заслуживает, но теперь был вынужден переменить мнение.
Шешулин действовал быстро и уверенно.
Вышел вперед, прикрикнул на баб:
– Уймитесь, кликуши! Он для вас старается.
Мужикам велел:
– Воды! Холодной!
Крепко взял Лаврентия за плечо, развернул и – шлеп! шлеп! – влепил две увесистые пощечины. По избе прокатился вздох, и стало тихо.
Умолк и блаженный, вытаращился на решительного барина в очках.
Анатолию Ивановичу подали чугунок с водой, и доктор вылил ее святому человеку на голову. Быстро обвязал промытую рану на лбу носовым платком. Потом крепко взял юродивого ладонями за виски, наклонился.
– В глаза смотреть!
Блаженный послушно задрал подбородок.
– Споко-ойно, споко-ойно … Вот та-ак, у-умничка… – Голос у доктора сделался вкрадчивым, гласные тянулись, как мед с ложки. – И Гавриил тебе поможет, и Михаил… Архангел Анатолий уже здесь… Всех выручишь, всех спасешь… Кричать не надо, головой биться не надо… Надо ду-умать… Сначала подумал, потом сделал. И все будет хорошо…
Таким манером он уговаривал больного довольно долго – наверное, минут десять.
Внушение действовало. У Лаврентия стихла дрожь в членах, руки безвольно обвисли, муть из глаз исчезла.
– Пусти, барин. Будет, – сказал он наконец тихо, осмысленно. – Поднимите меня.
Его с двух сторон, бережно, поставили на ноги.
– Спасибо тебе, – низко поклонился блаженный Шешулину и очень серьезно сказал. – Помог ты мне. И сам не знаешь, как помог. Теперь – знаю.
– Что именно? – удивился психиатр.
Но юродивый больше не сказал ни слова. Встряхнувшись по-собачьи, он скинул с плеч руки поддерживавших его мужиков и, ни на кого не глядя, вышел вон, только дверь хлопнула.
Из-за охромевшего коренника пришлось задневать и заночевать в Раю. Здесь жил известный на всю округу коновал, который обещал завтра к утру поставить коня на ноги, ну а пока всяк занялся своим делом.
Поп с дьяконом затеяли в деревенской молельне воскресную обедню. Им никто не препятствовал, но из паствы явился один урядник. Отстоял всю службу по стойке «смирно», сделал налево-кругом и отправился по домам – выспрашивать, не было ль в деревне какого-нибудь самозваного пророка с душесмутительными речами.
Председатель статистической комиссии инструктировал двух счетчиков, которым вручил переписные листы и портфели, причем первые были взяты с опаской, а последние с удовольствием.
Эраст Петрович слонялся без какого-либо особого дела, просто наблюдал и слушал. Слугу от греха держал при себе. Знал, что местные жительницы – все, как на подбор, рослые, дородные – в точности соответствуют Масиному идеалу женской красоты, а чертов японец умел подбирать ключик почти ко всякому бабьему сердцу.
Ничего примечательного обход деревни Фандорину не дал.
Евпатьев и Шешулин сидели у старшины, пили чай.
Лев Сократович беседовал с мужиками. О чем, послушать не удалось – стоило приблизиться, как все разом замолчали. Все-таки удивительно, что недоверчивые ко всему аборигены разговаривали с безбожником Крыжовым так уважительно – ведь сама его фамилия должна была казаться им зазорной: «крыжом» раскольники обзывали православный крест.
Женщины по большей части остались в соборной, возле Кириллы. Туда Эраст Петрович не сунулся из деликатности – у дам всегда есть темы, не предназначенные для мужских ушей.
Девчонке-поводырке со взрослыми, похоже, было скучно. Во всяком случае, около своей патронессы Полкашка не сидела.
Один раз Фандорин наткнулся на нее в пустых сенях общинной избы. Там возле вешалок висело зеркало в расписной деревянной раме. Бедная замарашка, думая, что ее никто не видит, разглядывала свое отражение: то боком повернется, то глаза скосит. Стало Эрасту Петровичу ее жалко, да и Маса вздохнул. Японец вынул из кармана конфету (запасся еще в Вологде), хотел дать, но девчонка, будто дикий зверек, кинулась наутек.
Потом видели ее еще раз – у околицы, со стайкой деревенских детей. Поводырка им что-то рассказывала, а они очень внимательно слушали, разинув рты. Одна девочка протянула рассказчице пряник, и тут Полкаша не отказалась – сунула подношение в рот. Подрабатывает, берет пример с Кириллы, улыбнулся Фандорин.
А блаженный ему нигде не встретился.
Ночевали там же, в соборной, которая при необходимости использовалась и как гостиница.
Все пестрое общество не уговариваясь рассредоточилось по трем смежным горницам следующим образом: в нижней, ближе всего расположенной к сеням, – евпатьевский кучер, Маса и Одинцов; в средней, где печь, «чистая публика»; вышнюю горницу рыцарственно уступили слабому полу – сказительнице и Полкаше. Те подвинули к дивану длинный стол, накрытый скатертью, и оказались вроде как за ширмой. Там их было не видно и не слышно.
Надо сказать, что после ночи, проведенной в дороге, и морозного дня все угомонились довольно быстро. Эраст Петрович, сон которого с годами сделался излишне чуток и капризен, уснул последним – мешало доносящееся со всех сторон похрапывание.
