Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt, fb2) 📗
Тетивщик усмехнулся и провел ладонью по теплому конскому боку. Вцепившись в скользкую кожу седла, он медленно подтянулся на ободранных руках. Годелот наблюдал за ним со смесью раздражения и интереса. Помочь? Но неизвестно, есть ли на его спине неповрежденное место, чтоб подтолкнуть упрямца, да и снова увидеть ощерившегося волка не хотелось бы. Пеппо тем временем тяжело сел верхом и перевел дыхание, руки его мелко дрожали, на глянцевой спине коня остались смазанные отпечатки ладоней. Шотландец закатил глаза, вскочил на вороного и пустил того ровной рысью.
Доро́гой Годелот размышлял, как быть с неожиданным попутчиком. К хозяину Пеппо не вернется, в том у кирасира сомнений не было, а вмешательство в судьбу карманника в столь прискорбный час налагало на Годелота, по его собственному мнению, определенную ответственность. Оставалось надеяться, что раны Пеппо окажутся не столь уж серьезны и Годелот сможет распрощаться с этим колючим субъектом прямо у реки.
К счастью, дорога была гладкой, неприятных встреч случай не приберег, и потому светлая водная гладь повеяла на путников прохладой еще до полудня.
Спешившись у берега, поросшего ольхой и густо устеленного ковром терпко пахнущего клевера, Годелот огляделся:
– Чу́дное местечко, здесь и остановимся. Только будь осторожен, берег крутой.
Пеппо соскользнул наземь, глухо пробормотав какое-то бранное слово. Видимо, дорога далась ему нелегко. Затем повел головой, вбирая воздух, и, безошибочно определив направление, скованным шагом двинулся к воде.
Годелот молча наблюдал. Тетивщику было неуютно, это выдавали и напряженные плечи, и сосредоточенная складка меж бровей. Но он шел не оступаясь. Остановился у воды, провел по кромке берега носком башмака, словно намечая линию обрыва. Опустился на колени и начал стягивать весту. Под ней обнаружилась камиза, вся покрытая багровыми полосами и разводами. Пеппо медленно вывернулся из рубашки, местами отдирая полотно от ран, снова начинавших кровоточить, и негромко шипя от боли.
Годелот хмуро обозрел торс тетивщика. Худощав, но крепок, что тетива собственного плетения, такие обычно мрут неохотно. Вспухшие следы и рваные полосы, оставленные плетью, пересекались с многочисленными светлыми рубцами. Пеппо, несомненно, били часто и с душой. Но Годелот в гарнизоне видел немало таких отметин, да и сам имел несколько основательных полос на спине – Луиджи церемоний не жаловал. Зато грубый косой шрам на боку – то уже не плеть. Больше похоже на нож. Живучий, плут…
Пеппо же, неспешно и наверняка мучительно смывавший с тела кровь, неожиданно сказал:
– Чего пялишься? Готов поспорить, зрелище не к обеду.
Кирасир же с напускным равнодушием отрезал:
– Много чести на тебя пялиться! Я вон на стрижей лучше погляжу – они куда милее нравом.
Пеппо дернул уголком рта:
– Стрижи… Ты сейчас мне аккурат под левую лопатку смотришь. Я взгляд кожей чую, Мак-Рорк. И чем пристальней – тем сильней царапает.
Шотландец уже собирался съязвить, но вместо этого задумчиво прищурился:
– А ведь твоя правда… Мой отец говорит, у него от прицела в спину кожа зудеть начинает. Ему эта хитрость не раз жизнь спасала.
– Во как, – спокойно отметил Пеппо, – ну а карманнику без такого умения и вовсе три шага до петли.
Годелот усмехнулся:
– Запросто же ты вором называешься.
В ответ Пеппо снова хрипло рассмеялся:
– Ты меня за руку на ярмарке схватил, что ж мне теперь, церковным певчим прикидываться?
При этих словах кирасир вскочил на ноги:
– Так ты меня и тут узнал?!
Тетивщик закончил умываться и уже полоскал в реке камизу. Его ответ прозвучал совершенно бесстрастно:
– Будет тебе, Мак-Рорк, в дурака рядиться. Я тебя узнал еще в мастерской. Это зрячего обмануть нетрудно, особенно в темноте. А вот голос и запах никуда не припрячешь. Ох я и струхнул, когда тебя заслышал! Думал, ты по мою душу пожаловал. – Пеппо отжал камизу и расстелил на солнце. – Ну как, пожалел уже, что подобрал ублюдка?
В этом вопросе прозвучала уже известная Годелоту издевка, но на сей раз ему стало смешно:
– Чудной ты. Ну, раз так, давай огонь разведем, закусим чем бог послал. Кстати, меня Годелотом звать.
Пеппо удивленно приподнял брови, потом снова недоверчиво усмехнулся и протянул шотландцу узкую ладонь.
За скудной трапезой треснувший было лед снова схватился стылой неловкостью, и разговор не клеился. Голод никогда не способствует застольному балагурству, а сейчас ячменный хлеб и разбавленное вино избавляли от нужды касаться волнующей обоих темы.
Годелот мрачно смотрел, как хлопотливые язычки огня с треском вгрызаются в хворостинки. Он избегал глядеть на невольного сотрапезника.
От природы весьма неглупый, кирасир по молодости лет еще не поднаторел в различиях полутонов на палитре людских натур. Прежде люди делились для Годелота на приятных ему и неприятных. А в тесном мирке графства симпатия и нелюбовь выражались без особых затей.
Сидящий же сейчас напротив строптивый мошенник вызывал у него противоречивые чувства. Шотландца с малолетства растили в презрении к ворам (особенно усердствовал Хьюго), но сейчас почему-то это казалось Годелоту не важным. Куда больше отталкивало другое. Пеппо был непонятен ему, непостижим, словно наглухо запертая дверь. Кто он такой? Что ему дорого? Чем он дышит, любит ли кого-нибудь? Но тетивщик лишь скупо цедил слова, оскаливался, щетинился иглами, ревностно скрывая свою душевную суть, и шотландцу хотелось отодвинуться подальше, будто от юркого острозубого хищника, который вышел из леса на запах пищи, но в любой миг может вцепиться ему в руку.
Болезненная гордость и язвительный нрав в сочетании с подчас ужасающей Годелота интуицией не делали Пеппо тем человеком, с кем захочется делить дорожный хлеб. Но как оставить его на милость судьбы? Вот он бережно и неторопливо отламывает от половинки каравая уголок, смуглое лицо спокойно и задумчиво, а в глазах, как в темном зеркале стоячей заводи, отражаются какие-то непонятные Годелоту чувства. Куда он пойдет, незрячий и избитый? А ведь эта багровая роспись, уродующая кожу, нередко запускает зубы в глубь плоти, вызывая жестокую и иссушающую горячку. Но разве он примет помощь, терновая душа?
…Пеппо молчал, впитывая исходящие от шотландца отчетливые волны настороженной враждебности. Святые небеса, как же он ненавидел этого вояку! Ненавидел за уверенность коротких фраз и за спокойную властность тона, за это непривычное, неестественное благородство, за щедро разделенный хлеб. За то, что, по совести, должен был благодарить его.
Пеппо умел сражаться за жизнь, но принимать помощь был не приучен. Еще позавчера он пытался обокрасть Мак-Рорка, а сегодня сидит у его костра подобранным из милости оборванцем. И шотландца не обманули ни колкости, ни потуги на браваду. Иначе он давно послал бы воришку к чертям. Но нет, вот он молча скользит взглядом по следам плетей, а вот плеснуло вино в протянутой фляге. Как, должно быть, гадок ему незадачливый прощелыга… Но он жалеет ублюдка, а потому не гонит.
Подросток стиснул зубы. Горек хлеб подаяния. Но что же делать, куда идти? И зачем вообще куда-то идти и что-то делать, если единственный смысл всех стараний Пеппо лежит теперь под влажной землей старинного церковного кладбища? А он даже не был на погребении.
Меж тем с едой покончили, и молчать было больше не с руки.
– У тебя есть родные? – Вопрос был самый простой, но Годелот с удивлением отметил, как дрогнули губы тетивщика.
– Нет, – коротко ответил Пеппо и начал натягивать высохшую камизу, словно внезапно почувствовал себя беззащитным. Потом вдруг обернулся к Годелоту:
– А куда ты едешь?
– В земли графа Кампано, я у его сиятельства в гарнизоне служу.
– Далеко?
– Два дня рысью.
Тетивщик несколько секунд помолчал и отрывисто заговорил:
– Послушай, Мак-Рорк. Идти мне теперь некуда. Отплатить тебе за доброту нечем. Но не могу я оставаться в долгу, неправильно это. Позволь пойти с тобой. В вашем гарнизоне справного тетивщика нет, иначе с чего б тебе в сам Тревизо ехать. Я натяну купленные тетивы, а если надобно, и еще смастерю, отлажу все арбалеты не хуже, чем в легионе дожа. Будет нужда – все оружие в гарнизоне обихожу, заточу клинки, вычищу аркебузы. Ты на мои годы не гляди, я дело свое знаю. Пусть лишь мне разрешат потом присоединиться к графскому торговому каравану, идущему в любой крупный город. Венеция, Ровиго, неважно. Что скажешь?
