Secretum - Мональди Рита (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
Что же касается природы некоторых полуподполъных обществ, то тут вообще оставалось только гадать. Возможно, им полагалось собираться под водой, как в Академии колыхающихся, или же они тайно принимали в члены нелюдей, как мистическая Академия амфибий.
Конечно, подобная приятная деятельность требовала определенных трат. Оплата достойного места в каком-нибудь патрицианском дворце, публикаций лучших (или редких) письменных работ членов академии, а также дорогостоящих (и не таких уж редких) празднеств – все это было всегда; обычно деньги предлагали благосклонные меценаты, которым академики затем посвящали свои поэтические или научные труды. При этом часто речь шла о кардинале или отпрыске богатой знатной семьи, нередко и о самом Папе, которому иногда по политическим или личным мотивам были небезразличны странные темы той или другой группы ученых. Если же благодетель отправлялся на вечный покой, то академия, лишенная своего покровителя, считала уместным распуститься: так, например, когда королева Швеции Кристина умерла в 1698 году, на улице оказались десятки, если не сотни художников, музыкантов, поэтов и философов, им пришлось убираться из дворца Кристины на улице Лунгара и быстренько организовать себе другой путь в жизни. Если меценаты умирали, талантам из Академии стерильных и неточных грозила гибель, впрочем, как и из Академии угнетенных. Однако многие из них были членами нескольких академий, Да к тому же постоянно возникали новые, так что академические знания и опыт были спасены.
Шла ли речь о забавах шутников или о серьезных научных дискуссиях, было несомненно одно: Рим стал единственным в своем роде форумом болтовни, где моглабеспрепятственно развиваться по крайней мере одна из благороднейших человеческих способностей – говорить, говорить, говорить… Конечно, при условии, что говорил тот, кто обсуждал известные понятия и научные теории.
Я предполагал, что встречу подобное здесь сегодня вечером: разговоры для изощренных образованных умов, поддерживаемые членами академий, которые, собственно, и были приглашены на виллу Спада, чтобы оживить беседы. «Вероятнее всего, мне придется с трудом сдерживать зевоту», – подумал я. Однако оказалось, что вечер будет проходить совсем по другому сценарию.
Едва я надел ливрею для своей дневной службы, как мое внимание привлек знакомый голос.
– Мы ужасно опаздываем, гости уже ждут! И, кроме того, он должен быть приятно горячим и жидким, а не таким мутным и клейким! Вы добавили миндаля, орехов и апельсинового настоя? А половину унции пряных гвоздик?
Дон Паскатио отчитывал двух помощников повара, так как считал, что жидкий шоколад вышелпосредственным. Оба смотрели на него невозмутимо, нагло, как на слегка спятившего старого дядюшку.
– Ммм… – промямлил дон Паскатио и поднял глаза к небу, облизывая палец, который обмакнул в шоколад. – Мне кажется, здесь не хватает двух гранов аниса. Повар, позовите мне повара!
– Честно говоря… Он взял полдня выходного, – признался один из помощников.
– Выходного? Это в то время, когда прибывает все больше гостей? – Дон Паскатио побледнел.
– Он сказал, что ваше последнее порицание очень обидело его. Дворецкий был близок к обмороку.
– Обидело, говорите… Как будто повар имеет право обижаться, – в отчаянии пробормотал он. – Похоже, с дворецким в наше время вообще не нужно считаться! О времена…
Неожиданно он повернулся и увидел меня. Его лицо просветлело.
– Господин птичник! – воскликнул он. – Какое счастье, что он находится на службе в доме августейшего кардинала Спады, а не отлынивает от работы, как это делают многие его товарищи!
Я не успел ничего ответить, как мне всучили в руки тяжелый серебряный поднос.
– Выложите все на этот поднос, чтобы мы наконец могли начать! – приказал он одному из помощников повара.
Так меня нагрузили и без того тяжелым подносом с большим кувшином из тонкого нежно-розового фарфора, полным горячего шоколада, с двенадцатью тонкими чашками, а также чашами с ванилью для надлежащего подслащивания этого горького напитка. Когда я удалялся из кухни, у меня перед глазами как раз оказались грациозные виляющие бедра одной из нарисованных на кувшине Диан, которая с колчаном в руках гналась по лесам за бедным оленем. Под трезвон чашек я вошел в большой салон на первом этаже, где полумрак приглашал веселящихся гостей насладиться вкуснейшими экзотическими блюдами.
Я представлял себе этот зал совсем другим. Здесь нигде не было ничего даже отдаленно напоминавшего академию. Точнее говоря, не было ни докладчика, как это обыкновенно бывает в конгрегациях умных людей, ни молча внимающей ему публики. Зал был просто до отказа набит гостями: одни собрались кучкой, другие сидели полукругом на стульях. Многие бегали вокруг, общаясь друг с другом, приветствуя вновь прибывших и меняя партнеров для беседы, но при этом не отрывались от своей собственной группы, словно облако мошек, которые летом витают в воздухе в отблесках света и как будто бы образуют какое-то единство, но при ближайшем. рассмотрении оказываются сборищем разрозненных существ.
Несмотря на это, можно было услышать, как гремят страстные речи ораторов, которые в этом качающемся море голов и тел делятся своими наблюдениями насчет бессмертия души, движения небесных светил, недавно привезенных из Нового Света растений или античного Рима.
На самом деле в этом гуле голосов, усиленном многократным эхом большого зала и потому разросшемся до размеров, так сказать, густого, мутного облака, можно было различить максимум одну или две фразы.
– Ведь Джиовио в четвертой книге своего труда говорит… – услышал я одного ученого по левую сторону от меня.
– …Как уже было написано у Дионисия из Халикарнассоса… – тут же прозвучало от остроумного чтеца с правой стороны.
– Их превосходительство наверняка знает, что выдающееся учение аквитанцев… – разгоряченно кричал третий.
Никто не обращал на них особенного внимания, так как единственной целью таких собраний была пустая болтовня, поглощение вкусной еды и наслаждение напитками. Римляне уже давно привыкли сравнивать текущие события с многовековой историей Римской империи и католической церкви. Жители Рима ошибочно считают себя частью этой власти (в то время как они всего лишь ее подданные), поэтому повседневные дела для них ничего не значат, они смотрят на все свысока.
В этом шумном запутанном хаосе я был сам по себе. Ко мне подошел Атто.
– Все время одно и то же: едят и пьют, один не слушает другого, – прошептал он мне на ухо. – Между тем там внизу иезуит, – показал он на группу поблизости, – произнес очень интересную речь о послушании и неповиновении князьям. Но нет: все болтают о своих собственных делах. Поистине правда: если парижанин встретит девицу неблагопристойного поведения, то примет ее за святую, поклонится низко и помолится. А вот римлянин, наоборот, встретив святую, сочтет ее девицей легкого поведения и спросит, сколько она хочет.
Едва я поставил свой поднос на табуретку, чтобы наполнить чашки, как тут же был окружен веселой шумной толпой высоких гостей.
– Марчезе, посмотрите только, есть шоколад.
– Вы тоже, монсиньор, подходите, сейчас нам подадут.
– А как же сочинение о декадах Ливиуса? – запротестовал прелат, который только что внимательно слушал академический доклад.
– Если вы не оставите в покое декады… то весь шоколад выпьют без вас, ответил ему кто-то под громкий смех всего общества.
Я не успевал присесть на табурет, чтобы наполнить чашки, как у меня их тут же вырывали из рук, и все содержимое большого кувшина исчезло в глотках обступивших меня людей. К счастью, на помощь мне подоспели другие слуги, на которых тут же набросилась толпа князей, архиепископов, секретарей и кардиналов-викариев.
Пока люди толпились за шоколадом, я услышал за спиной короткий разговор, вызвавший мое любопытство.
– Вы слышали? Такое впечатление, будто проект монсиньора Ретти снова хотят рассмотреть и утвердить.
