Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич (полная версия книги TXT, FB2) 📗
После детского дома Анна Петровна сначала поселилась у своих родственников в посёлке Калач Воронежской области. Затем переехала в Москву. Будучи очень способной, жаждущей вырваться из нищеты и простого прозябания в жизни, она выучилась, получила работу, вышла замуж за своего Гаврика, и родила ему двух мальчишек, будущих единоутробных братьев Ивана. В 1933 году Анатолия, а в 1938 году Виктора.
Позже она вдобавок прошла и повышение квалификации, окончив курсы «Красной профессуры», где познакомилась с будущим героем Великой отечественной войны генералом Н.Ф.Ватутиным.
Её законный муж, Гавриил Митрофанович Гудин, имея высшее инженерно-техническое образование, в довоенное время работал начальником автоколонны одного из предприятий на окраине Москвы.
Семья жила на Нижней Масловке, в районе Савёловского вокзала. С началом войны он был призван в армию, став танкистом, майором. За участие в сражении под Москвой получил свой первый орден.
В 1943 году он сгорел в танке в боях за Воронеж, неподалёку от своей родины. В результате прямого попадания крупнокалиберного снаряда в их танк на Чернавском мосту через реку Воронеж, весь экипаж погиб.
А ещё в начале июня 1941 года Гавриил Митрофанович Гудин лично отвёз свою семью на летний отдых к своей матери и другим родственникам в родную для него отдалённую деревушку Курской области. Жену с двумя сыновьями он собирался забрать домой в Москву в конце августа, предварительно проведя с ними свой очередной отпуск в деревне. Но этому не суждено было случиться. Война разрушила все их семейные планы.
Поначалу, как и подавляющее большинство советского народа, воспитанного на лозунге: «… до британских морей – Красная армия всех сильней!», Анна Петровна искренне считала, что война продлится недолго, и особо не задумывалась о будущем своём и своей семьи.
Но, как говориться, человек предполагает, а бог располагает.
Из сводок Совинформбюро, передаваемых по деревенской радиотрансляции, которая, к счастью, была в их деревне, постепенно становилось ясно, что война – это надолго.
Враг шёл почти безостановочно на Восток. И конца этому продвижению не было видно.
Анна Петровна поначалу подумала об отъезде домой в Москву к мужу. Но из его телеграммы узнала, что тот призван в ряды Красной армии и дома, естественно, никого нет. Да и немцы упорно рвались к Москве.
В конце концов, она решила, что лето и осень, а может быть и зиму с весной, лучше всего переждать с детьми в деревне, под опекой родственников мужа. Сытно и относительно безопасно.
Но вот война подкатила и к родному порогу. Даже через их деревню, стоявшую несколько особняком от больших дорог, потянулись обозы.
Враг наступал так стремительно, что жители отдалённых деревень не только не смогли вовремя эвакуироваться на Восток, но и вообще, слишком поздно узнали о близком продвижении немцев. В их деревне, как-то незаметно, не осталось ни мужиков, ни транспорта, причём даже гужевого. Пешком идти с малыми детьми в неведомое Анна Петровна не решилась. Так они безучастно и ждали своей участи.
А та не заставила себя долго ждать. Оккупанты пришли. Грохочущая где-то вдалеке канонада стала постепенно удаляться на восток.
– «А где война-то?» – недоумённо спрашивала свекровь.
– «Погодите! Ещё увидите её!» – отрезвляла хозяйку Анна.
Через несколько дней в деревню ворвались немцы, около роты на мотоциклах с колясками и грузовиках. В конце единственной деревенской улицы они собрали всё оставшееся население. Какой-то немец на ломанном русском языке объявил о создании новой, германской власти и о необходимости лояльного отношения к солдатам вермахта, которые, около взвода, будут расквартированы в их деревне.
В душе у матери невольно зародилась тайная мыслишка, а не вернут ли немцы всё на круги своя?! Не восстановят ли они прежнюю, дореволюционную власть?! Ей, как дочери репрессированных, а через неё и её детям, могла быть хоть какая-то поблажка.
В их доме поселился щуплый, рыжеватый фриц – фельдфебель со слегка выпученными нагло-голубыми глазами. Он сразу же, по-хозяйски обосновавшись в светёлке, скомандовал своим командирским, но противно-гортанным, почти криком:
– «Матка, яйку, курку, млеко!» – и немного помедлив, добавил:
– «Броод! Шнель, шнель!».
Хозяйка, мать мужа, вынесла кое-что из еды: чугунок с давно остывшей картошкой в мундире, начатый каравай ржаного хлеба, несколько головок репчатого лука, солёные огурцы, пару гусиных яиц и молоко, предварительно, украдкой от немца, отлив пол крынки.
Увидев всё это вместе на столе, немец вытаращил глаза и, взяв в руки одно из гусиных яиц, вертя и разглядывая его, удивлённо удовлетворённо изрёк:
– «Гут, гут!».
Тут же он вопросительно впялился на, не вовремя вошедших из сеней, двух пацанов:
– «Киндер?! Цвай!?».
– «Мои!» – гордо заявила вошедшая вслед за ними мать, тут же прижимая их к своему подолу.
Глаза немца как-то нездорово заблестели, не предвещая ничего хорошего.
Он сглотнул слюну, смешно перемещая свой довольно острый кадык, жадно впяливаясь глазами в ещё не отдышавшуюся грудь Анны Петровны.
Затем перевёл, ставшие почти стеклянными, глаза на, ещё не совсем потерявшее былые формы, тело тридцатилетней женщины, окидывая её своим потребным взором сверху вниз. Снова перевёл взгляд на её, уже вздымающуюся от волнения, грудь, которую чуть оголила, не во время, слегка сползшая шаль:
– «Гут, гут! Карашо!» – повторил немец несколько раз, вставая из-за стола и протягивая второе гусиное яйцо младшенькому Виктору. Тот, несколько с опаской, взял. Немец наклонился к нему, слегка похлопывая по щеке и трепля его вихрастые волосы. Ну, прям, Адольф Гитлер с кинохроники – встрепенулась таким жестам Анна Петровна. Виктор же, от такого непривычного для советских детей панибратства, чуть было не расплакался. Мать быстро взяла его за руку и подтолкнула к двери в сени, невольно поворачиваясь при этом спиной к фрицу.
Тот в этот момент, с подобострастием полового гангстера, схватил Анну правой рукой за ещё сохранившую упругость её правую ягодицу, а левой пытался остановить вздымание, теперь уже от возмущения и страха за детей, левой груди своей жертвы.
Но не успела его левая рука, как следует стиснуть молочную железу бывшей кормилицы, как его левые щека и ухо получили мощнейшую оплеуху с правой, да ещё с разворота и присказкой:
– «Отстань! Чёрт!».
От такого удара дородной русской бабы немец рухнул на пол, как подкошенный. В этот момент вслед за младшим братом в сени был отправлен и Анатолий. Анна не на шутку испугалась, причём больше за детей. Она быстро взяла себя в руки и наклонилась к ещё лежащему, просто ошарашенному немцу, беспомощно моргающего своими, ставшими уже совершенно не страшными, слегка поблекшими, голубыми глазами. Помогла ему подняться с пола, с волнением повторяя при этом какой-то набор уже подзабытых, из-за плохой учёбы в детдомовской школе, немецких слов:
– «Бите! Данке шён! Хальт! Шнель! Бите! Хенде Хох!».
После последних слов немец, вновь удивлённо выпучив глаза, зачем-то стал поднимать руки вверх.
Анна, поняв, что сказала что-то не то, опустила его руки по швам и стала поглаживать, уже начавшую краснеть и опухать щёку, перейдя на свой родной язык:
– «Извините, ради бога! Я не хотела! Так получилось!».
В углу под образами, испуганно крестясь, запричитала старуха:
– «Ой, боже ты мой! Зачем ты басурмана огрела-то?! Что теперь будет?! Что будет? Бедные мои внучата! Помоги, господи!».
– «Хватит Вам!» – резко оборвала её невестка.
Анна усадила уже улыбнувшегося немца на скамью у стола и начала раскладывать на нём еду, не сводя глаз со своей невольной жертвы.
На радость Анны тот прореагировал неожиданно спокойно, проявив, невиданную ею, а, скорее всего давно забытую, галантность.
Немец взял её ударную правую руку и поцеловал в тыльную сторону ладони. Анна инстинктивно вырвала её. Но, тут же спохватившись, показала жестом, что ей надо помыть руку. Поначалу опять опешивший немец, согласно закивал головой, повторяя:
