Невеста Борджа - Калогридис Джинн (читать полную версию книги .TXT) 📗
Наконец мы добрались до крыла Ферранте. Когда двери тронного зала распахнулись, я увидела деда, с царственным видом восседающего на своем троне с красной обивкой. Рядом с ним стоял незнакомец — довольно прилично выглядящий, коренастый, мускулистый мужчина. А рядом с ним — мой отец.
Время не пошло на пользу Альфонсо, герцогу Калабрийскому. Как минимум, он сделался более неуравновешенным, а точнее сказать, более злобным. Вот недавно он потребовал плетку и лично выпорол повариху за то, что ему подали холодный суп. Он бил несчастную женщину, пока она не упала в обморок. Один лишь Ферранте сумел удержать его. Еще он выгнал с криками и ругательствами постаревшего слугу за то, что тот недостаточно хорошо начистил ему сапоги. Дед как-то сказал: «При виде моего старшего сына солнце в страхе прячется за облака».
Его лицо, все еще красивое, сделалось живым портретом страдания: губы искривились от едва сдерживаемого гнева, готового обрушиться на любого, а глаза излучали несчастье, и он радовался лишь тогда, когда делился им с кем-то. Он теперь не выносил детского смеха, и мы с Альфонсо должны были молчать в его присутствии. Однажды я забылась и хихикнула. Он ударил меня с такой силой, что я пошатнулась и чуть не упала. Но боль мне причинил не столько сам удар, сколько мысль о том, что он никогда не поднимал руку ни на кого из своих детей — только на меня.
Однажды, когда Трузия думала, что мы заняты своими делами, она призналась Эсмеральде, что как-то раз пришла ночью в спальню моего отца и обнаружила там полную темноту. Когда она принялась искать свечку, из темноты долетел голос отца: «Оставь». Когда мать двинулась к двери, он приказал: «Сядь!» Ей пришлось сесть рядом с ним, на пол.
Когда она попыталась что-то сказать, он крикнул: «Придержи язык!»
Ему нужны были лишь тишина и темнота, и еще нужно было знать, что мать здесь.
Я изящно поклонилась королю, понимая, что каждое мое движение сейчас оценивается стоящим у трона темноволосым незнакомцем с заурядной внешностью. Я теперь была женщиной и переплавила свое детское упрямство и озорство в гордость. Прочие могли звать это заносчивостью, но с того дня, как отец нанес мне ту рану, я поклялась, что никогда и никому более не позволю увидеть моей слабости. Я была неизменно хладнокровной, неколебимой, сильной.
— Принцесса Санча Арагонская, — официальным тоном произнес Ферранте. — Это — граф Онорато Каэтани, добрый и благородный дворянин. Он попросил твоей руки, и мы с твоим отцом дали согласие.
Я скромно потупилась и бросила на графа короткий взгляд из-под опущенных ресниц. Обычный мужчина лет тридцати, и всего лишь граф, — а я принцесса. Я приучала себя к мысли, что мне придется покинуть Альфонсо ради мужа, но не ради же такого невзрачного! Мое смятение было слишком велико, и мне никак не шел на ум подобающий и изящный ответ. К счастью, Онорато заговорил первым.
— Вы солгали мне, ваше величество, — произнес он низким, чистым голосом.
Ферранте изумленно повернулся к нему. У моего отца сделался такой вид, будто он сейчас ударит графа. У придворных при виде такой дерзости вырвался потрясенный вздох, но тут Онорато заговорил снова:
— Вы сказали, что ваша внучка красива. Но это слово недостаточно для того утонченного создания, что стоит сейчас перед нами. Я считал себя счастливцем потому, что получил руку принцессы королевства. Но я не понимал, что приобретаю драгоценнейшее из произведений искусства, хранящихся в Неаполе.
Он прижал руку к груди и взглянул мне в глаза.
— Ваше высочество, — сказал он, — мое сердце принадлежит вам. Молю вас, примите этот скромный дар, хоть он и недостоин вас.
«Возможно, — подумала я, — из этого Каэтани получится не такой уж скверный муж».
Онорато, как я узнала, был довольно богат. Он продолжал петь дифирамбы моей красоте. С Альфонсо он обращался очень дружелюбно, и я не сомневалась, что он рад будет видеть моего брата в нашем доме всякий раз, как я того пожелаю. Ухаживание развивалось стремительно, и Онорато засыпал меня подарками. Однажды утром, когда мы стояли на балконе и любовались зеркальной гладью залива, он потянулся словно бы для того, чтобы обнять меня, но вместо этого надел на меня ожерелье.
Я отстранилась — мне не терпелось взглянуть на новое украшение — и обнаружила прикрепленный к атласной ленте отшлифованный рубин размером в половину моего кулака.
— За огонь твоей души, — сказал Онорато и поцеловал меня.
Всякое сопротивление, еще остававшееся в моем сердце, растаяло в этот момент. Я повидала достаточно драгоценностей и привыкла воспринимать их постоянное присутствие как нечто само собой разумеющееся, потому камень сам по себе не произвел на меня особого впечатления. Ценен был не сам камень, а этот жест.
Я наслаждалась своим первым объятием. Стриженая каштановая бородка Онорато приятно ласкала мою щеку и пахла розмариновой водой и вином, и я ответила на страсть, с которой его сильное тело прижималось к моему.
Онорато знал, как доставить удовольствие женщине. Мы были помолвлены, потому предполагалось, что наедине мы уступим зову природы. Через месяц ухаживания мы так и сделали. Онорато искусно находил дорогу под мои юбки и нижнюю сорочку. Сначала между моих ног проникали лишь его пальцы и поглаживали какое-то местечко, да так, что я поражалась собственной реакции. Он делал это, пока меня не захлестнула волна поразительного наслаждения. Потом он показал мне, как доставить удовольствие ему. Я не испытывала ни смущения, ни стыда. По правде говоря, я решила, что это — одна из величайших радостей жизни. Моя вера в наставления священников ослабела. Как можно считать подобное чудо грехом?
Это повторялось при нескольких встречах, а затем Онорато наконец-то оседлал меня и вошел внутрь. Поскольку я уже была подготовлена, то не почувствовала боли — лишь наслаждение, а Онорато, излившись в меня, позаботился и о том, чтобы доставить удовольствие мне. Мне так понравилось это занятие и я так часто требовала повторить, что Онорато смеялся и называл меня ненасытной.
Должно быть, я — не единственная из юнцов и юниц, кто принял вожделение за любовь, но я так увлеклась своим будущим мужем, что в последние дни лета из прихоти посетила женщину, про которую говорили, что она умеет предсказывать будущее. Стрега — так называли ее люди. Ведьма. Но хотя она вызывала почтение и некую долю страха, ее никогда не обвиняли ни в чем дурном, а при случае она даже творила добро.
В сопровождении двух всадников — для защиты — я выехала в открытом экипаже из Кастель Нуово вместе с тремя моими любимыми фрейлинами: донной Эсмеральдой, вдовой, донной Марией, замужней женщиной, и донной Инее, юной девственницей. Мы с донной Марией шутили насчет занятий любовью и то и дело смеялись, а донна Эсмеральда поджимала губы, недовольная столь возмутительной темой для беседы. Мы проехали под ослепительно белой триумфальной аркой, фоном для которой служила Соколиная гора, Пиццофальконе. Воздух был влажным и свежим, пахло морем; на небе не было ни облачка, и солнышко пригревало. Путь наш лежал мимо порта и дальше по берегу Неаполитанского залива; небо отражалось в ярко-синей воде, и трудно было различить линию горизонта. Мы ехали на восток, к Везувию. За нами, на западе, над водой высилась сторожевая громада Кастель дель Ово.
Чтобы не ехать через городские ворота и не привлекать к себе внимание простонародья, я велела кучеру провезти нас через арсенал с его огромными пушками, а потом вдоль старых, возведенных еще при анжуйцах городских стен, тянущихся параллельно берегу.
Я была пьяна любовью, и у меня от счастья так шла кругом голова, что мой родной Неаполь казался мне еще прекраснее, чем обычно, с его сверкающими на солнце белыми дворцами и маленькими оштукатуренными домиками, поднимающимися по склонам. Хотя дата бракосочетания еще не была назначена, я уже грезила о свадьбе, о том, как войду хозяйкой в дом мужа, как буду сидеть за столом с гостями и улыбаться ему, а дети будут прибегать и звать дядю Альфонсо. Собственно, этого я и хотела от стреги: чтобы она подтвердила, что мои желания сбудутся, сказала мне имена моих сыновей, дала мне и моим фрейлинам новую тему, над которой можно посмеяться и посплетничать. Я была счастлива, поскольку Онорато казался добрым и милым человеком. Вдали от Ферранте и моего отца, в обществе Онорато и моего брата я никогда не уподоблюсь мужчинам, на которых я похожа, — скорее стану похожа на тех, которых я люблю.
