Заговор францисканцев - Сэк Джон (чтение книг TXT) 📗

– Тогда до будущего года. Молись за меня, как я буду молиться за тебя.

Ансельмо встал и подсунул под мышки костыли. И тогда, не дав ему возразить, Амата поцеловала его в щеку.

– Прощальный поцелуй, братик. Раз уж мы не умерли!

Фра Джованни больше не возвращался к разговору о перстне. По-видимому, бывший генерал ордена сожалел, что сказал слишком много, а Конрад не настаивал. Он терпеливо выслушивал повествования старого монаха о снах, видениях и явлениях.

В одном сновидении тот сидел у бурливой реки, бессильно глядя, как его братья, обремененные тяжкой ношей, один за другим входят в бурные воды. Бешеный поток подхватил их, и все они утонули. Пока он плакал, появились другие братья, налегке, и без труда перешли реку.

– Воистину, орден теперь как никогда нуждается в твоих наставлениях, – сказал Конрад. – Ведь первые – это братья конвентуалы, обременившие себя всеми богатствами мира сего. Вторые же – спиритуалы, хранящие завет бедности, оставленный святым Франциском, и следующие Христу, бывшему нагим на кресте. С ними легко перейти реку.

– Наверное, душой я всегда склонялся к спиритуалам, – согласился Джованни, – хотя, возглавляя орден, старался скрывать свои предпочтения. Однако министры-провинциалы проникли в мои тайные помыслы – отчего я ныне составляю тебе компанию здесь.

Однажды ночью Джованни загремел цепями так громко, что разбудил Конрада. Испугавшись, что ветхого старца осаждают демоны, Конрад громко воззвал к ангелам-покровителям и встряхнул бьющегося в кошмаре Джованни.

– Я видел сон о фра Джерардино и его ересях, – объяснил тот, очнувшись от сна. – Я опасаюсь за его душу. Хотя он виновен не более, чем историки, составлявшие хроники нашего ордена. Его утверждение, что рождение святого Франциска представляет второе явление Христа, логически вытекает из легенд. Я уверен, ты бывал в конюшне, где госпожа Пика якобы родила Франциска – хотя ее муж был одним из богатейших ассизских купцов. Далее в преданиях говорится, что некий старец еще в младенчестве объявил нашего основателя святым, как Симоне при внесении во храм Господа нашего. И после, когда молодой Франческо отправился в Рим, чтобы получить согласие папы на создание нового ордена, спутниками его были ровно двенадцать учеников. Один из них, фра Джованни дель Капелло, впоследствии оставил орден, не выдержав строгости устава. Историки клеймят его как второго Иуду. И нити подобных намеков пронизывают весь рассказ о его жизни и совершенных им чудесах. На фресках Гвинта да Пиза в нижней церкви события жизни нашего основателя помещены напротив истории жизни Иисуса. Такого не делалось ни в одной церкви ни для какого святого. В любой другой базилике против сцен из Нового Завета помещают сцены из Ветхого. Но никогда еще человек, какой бы великой святости он ни был, не сравнивался напрямую с Господом нашим.

Сквозивший в словах Джованни цинизм встревожил Конрада. Никто еще при нем не усомнился в буквальной правдивости преданий, хотя Лео подозревал скрытую за ними более глубокую истину. И меньше всего Конрад ожидал подобного скепсиса от бывшего генерала ордена.

– Но ведь есть еще стигматы, – перебил он. – Донна Джакома держала на руках израненное и почти нагое тело Франциска после его смерти. Она говорила мне, что он в точности напомнил ей Иисуса при снятии с креста.

– Верно, – проворчал Джованни. – Есть еще стигматы, и за одно это чудо Франциска можно было счесть вторым Христом.

Конрад не успокаивался:

– И еще есть свидетельство брата, который имел видение в соборе Сиены. Ему явился Господь, окруженный сонмом святых. Каждый раз, как Христос поднимал ногу, на земле оставался отпечаток Его ступни. И все святые старались ступать по Его следам, но ни одному это не удавалось в точности. Наконец явился святой Франциск, и ноги его точно совпали со следами Спасителя.

– Я слышал о множестве подобных доказательств, – вздохнул Джованни, – и все же мне хотелось бы, чтобы наши историки не настаивали так явно на этом сравнении. Они могли бы избавить Джерардино от ереси, а может, что много важнее, и от гибели его бессмертной души.

36

Амата стояла перед камином, сжав в руке запечатанное письмо Орфео и слушая бесконечную повесть беззубого купца о дорожных приключениях. Стянув губы в застывшую вежливую улыбку, она рассматривала волосатую бородавку на носу торговца и считала минуты. Да где же этот Пио? Наконец мальчишка явился и увел на кухню говорливого гостя, не перестававшего рассыпаться в благодарностях.

Амата бросилась во двор, где хватало тепла, света и одиночества для спокойного чтения. Ногтями сорвала печать и развернула пергамент.

Caramia [65],

Дни становятся все длиннее, не столько потому, что близится солнцестояние, сколько потому, что мы разлучены. Я все время думаю о тебе. Вижу во сне черноволосую девочку и женщину на лесной поляне с волосами, полными солнечного света. Не странно ли? Ты все горевала, что волосы отросли только до плеч, а мне видятся длинные пряди, окутывающие тебя по локти, когда ты стоишь, прижав к груди букет цветов. По-моему, сон пророческий, а бутоны означают bambinos, плоды нашей будущей любви.

Должен с сожалением сказать, что исполнить твое поручение мне пока не удалось. Пробиться к папе Григорию почти невозможно. Я совсем было отчаялся с ним увидеться, когда встретил приятеля, фра Салимбене. Он состоит в делегации братства в Лион и познакомил меня с другим монахом, Джироламо д'Асколи, министром-провинциалом Далмации. Григорий недавно назначил его легатом восточных церквей. Сдается мне, этот фра Джироламо – не большой поклонник Бонавентуры, потому что когда я объяснил ему, чего добиваюсь, он, кажется, обрадовался случаю досадить своему генералу. Во всяком случае, аудиенцию он устроил и помог мне изложить дело.

Папа был сердечно рад меня видеть, но исполнить мою просьбу сразу не может, чтобы не оскорбить Бонавентуру, который неизменно поддерживал его все эти годы. Из любви ко мне, сказал Григорий, он не станет пока решать окончательно, а переговорит об этом с Бонавентурой после совета.

Он настоял, чтобы я завтра отправился с ним в Прованс – опять я служу ему талисманом на счастье. Я согласился в надежде, что после собора настроение у него переменится. От Марселя мы плывем по Роне до Лиона. К тому времени, как ты получишь это письмо, в Лионском соборе уже начнутся, пожалуй, заседания. Даст Бог, я надеюсь вернуться в конце июня вместе с фра Салимбене. Он летописец и питает неутолимую страсть к истории, особенно к истории собственного ордена.

Дни здесь становятся жаркими, но летний зной – ледяной холод в сравнении с пламенем, пылающим в моей груди. Подумать только, что некогда я сожалел о сокровищах Катая, которых мне не довелось увидеть, между тем как истинное сокровище ждало меня в родном городе. Я каждую ночь благодарю Бога, обогатившего меня, послав мне тебя. Когда-то я мечтал искупаться в прозрачных прудах Катая, а теперь не желаю иного, как только омыться и утонуть в твоих бездонных глазах.

Под моим окном сейчас вертится стая старух – как вороны над полем. Они кружат вдоль дороги в своих черных юбках, неотвязные, как бессонные ночи в разлуке с тобой, – но рано или поздно наполнят подолы хворостом и повернут к дому. Так же и я стану крутиться вокруг папы, пока не вернусь наконец к тебе с победой. А пока не забывай своего одинокого слугу и поминай меня в своих молитвах, зная, что я всегда остаюсь

Innamorato tuo [66]

Орфео.

Амата в который раз перечитывала письмо, вертя в пальцах выбившуюся из-под мантильи прядь. Разочарованная заминкой в деле Конрада, она невольно возвращалась глазами к словам любви. Орфео виделся ей счастливым, каким стал в Кольдимеццо, когда понемногу смирился с потерей друга, – с блестящими глазами и легким смехом. Она радовалась его страсти, словам, которые растопили бы сердце любой женщины: читая их, она чувствовала короткие жаркие толчки крови во всем теле.