Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Теперь, однако, перехожу к твоей просьбе сообщить, стоит ли тебе вручать свою судьбу одному из здешних советников юстиции. Но для начала я обязан разъяснить тебе, что такое советник юстиции, ибо, мой дорогой друг, титулы здесь суть не что иное, как листья, висящие зимой на деревьях, — они часто прикрывают собой увядание и истощение, так пудра прикрывает истинную кожу французских дам.
Причина здешнего обилия титулов такова: согласно закону, принятому самими адвокатами и прокурорами, их слуги и горничные не имеют права обращаться к ним «милостивый государь». Они, однако, стремятся к этому всей душой и мучаются жалкой болезнью, кою я назвал бы титулярной лихорадкой. Если тебе когда-либо встретится человек, по глазам которого видно, что он не асессор, по жалкому виду — что он не канцелярист, а по рукам — что он не сапожник, то тебе должно полагать, что перед тобою, по самой малой мерке, тайный советник, надворный советник, финансовый советник, канцелярский советник, советник юстиции, военный советник, палатный советник, счетный советник и черт знает, какой еще советник. Подобные титулы обычно покупают у крупных и мелких чиновников имперского сословия, которые за пару крейцеров чаевых фабрикуют эти патенты дюжинами.
Другой класс здешних лиц являют собой канцеляристы. Поистине мне потребовалось бы перо Хогарта и волшебное остроумие Лихтенберга для того, чтобы представить тебе эти карикатурные создания. Вообще, если ты желаешь почитать обо всей этой жалкой мерзости, то возьми ее описание, сделанное мастерской рукой непревзойденного Гете в его «Страданиях Вертера», где представлена сущая правда, и всякий, кто знаком с местными отношениями, получает от этой книги небывалое удовольствие. Но это скорее достойно слез, а не смеха. Все, действительно все без исключения здесь жалко и низко, и все это единственно и только зависит от упрямства рейхсканцлера, который предоставил все места католикам, хотя курфюрст желал бы видеть на них и протестантов. Но об этом в Германии не стоит даже помышлять.
Надо ли мне описывать презираемый здесь класс практикантов и соллицитантов, к коему несчастному стаду должен я приписать и себя самого? Ах, дорогой мой Николай, что я могу написать тебе об извлечениях из бумаг, среди которых влачу я свои безрадостные дни, а ты еще хочешь что-то узнать о своем советнике юстиции, который, между прочим, насколько я смог выяснить, никому здесь не известен. Но это, само по себе, еще ничего не значит, ибо в политическом плане здесь существуют две партии, а именно: прусская и австрийская, и поэтому здесь кишмя кишат чиновники из обеих частей империи, и некоторые из этих чиновников проводят здесь всего по нескольку месяцев только ради того, чтобы познакомиться со здешней рутиной. Часто они получают один из титулов, о которых я упоминал, либо потому, что они просто больше никуда не годятся, либо потому, что их дела не надо выносить на здешний рынок, то есть другими словами: эти последние стараются не слишком сильно бросаться в глаза, ибо их занятия носят сугубо деликатный характер. Надеюсь, твой советник юстиции не принадлежит к этой последней категории, в таком случае я посоветовал бы тебе быть с ним очень осторожным.
Ну, дорогой мой Николай, чтобы ты не думал, что здесь все так уж плохо и ужасно, я не могу закончить, чтобы не заметить, что девушки здесь красивы, как розы, и резвы, как газели. Почти у каждого практиканта есть возлюбленная, которая с утра до ночи назначает своему воздыхателю свидания под своими окнами, принимает письма, ходит с ним на прогулки, посещает разнообразного рода игры и танцы, заставляет воспевать себя в стихах, совершенно свободна и иногда позволяет себя похищать. Но все это, к великому сожалению, всего лишь обычай, и вскоре девушка изменяет. При расставании принято проливать слезы и писать трогательные письма, но это лишь обычай расставания. Девушки тотчас заключают следующий любовный союз с другим практикантом, с которым вскоре таким же манером тоже расстаются. Это продолжается из года в год, до тех пор, пока не отцветает красота и не увядают прелести.Tempus fugit.
Так что в итоге ты убедишься в том, что твой жребий коротать жизнь в Нюрнберге в сравнении с моим выглядит не столь уж жалким. Ветцлар мог бы стать единственным в Германии местом сосредоточения высокого немецкого вкуса, если бы железные предрассудки не диктовали иное. Здесь собираются самые образованные люди со всех концов нашей великой страны, у которых есть немалые возможности и знания. Но жалкая бумажная пыль, которая в самом расцвете задушила стольких гениев, душит и здесь лучшие вкусы. Многие из этих господ не занимаются литературой для своего учения, бросив ее ради заработка, так как вынуждены думать об иных вещах.
Подумай еще раз, стоит ли тебе поступать на службу к одному из здешних чиновников. Мне было бы отрадно, конечно, иметь тебя поблизости, но мой эгоизм недостаточно велик для того, чтобы желать тебе такого несчастья.
Итак, будь счастлив. С сердечным приветом,
твой Иоганн.
10
В тот же день Николай продал лошадей и забронировал на почте два места до Кенигсберга. На следующий день рано утром они отправились в дальний путь. Сколько времени продлится путешествие, было известно только хмурому небу. Было еще сухо, когда они проезжали Нидерлаузиц. Но в любой момент мог начаться дождь или снег, который задержит их бог знает где на день, а то и на два.
Первая остановка после Лейпцига — в Эйленбурге — запомнилась им дружелюбной начальницей почтового отделения, побаловавшей их отличным вкусным хлебом. Поменяли лошадей, и они выехали в Торгау, где провели ночь. Гостиница располагалась на рыночной площади, но выглядела заброшенной и печальной. В четыре часа утра они поехали дальше. По пути они проехали Герцберг, Гогенбуко, Люкау, Люббеп и, наконец, Либерозе — последний саксонский город, и в Беескове, пограничном прусском городе, одетого в желтое почтальона сменил на козлах почтальон, одетый в синий мундир. Николаю пришлось ответить таможенникам на несколько не слишком приятных вопросов, да и Магдалену основательно досмотрели. Кофр и сумку Николая опечатали, а на следующем перегоне, в Мюльрозе, даже опломбировали, взяв с него обещание не открывать сумки до самого Кенигсберга. Николай невольно вспомнил стекольщика и его жалобы на удушающий протекционизм германских земель. Здесь, в Пруссии, он был особенно ужасен. Снова и снова попадались им на глаза служившие в прусской государственной монополии ненавидимые всеми французские чиновники, охотившиеся за любым иностранным товаром, чтобы прусские деньги не уплывали во враждебные страны, окружавшие Пруссию. Но даже самые драконовские меры не могли поставить надежный заслон на пути контрабандного табака и кофе. Именно поэтому на границе опечатывали даже багаж проезжавших частных лиц, простых путешественников.
Николай радовался каждой новой миле, которая отдаляла его от Лейпцига. Бесконечное расстояние, которое им еще предстояло преодолеть, внушало некоторую надежду, что в этой части страны они смогут избежать дальнейшего преследования. Или сеть ди Тасси была раскинута и в Восточной Пруссии?
Состояние дорог было ужасающим. Только однажды им попался короткий отрезок вымощенного шоссе. Николай не раз спрашивал себя, по какому праву с них берут по два гроша за каждую милю. Часто никакой дороги не было вообще. Они могли почитать за счастье, что карета перевернулась только один раз и при этом обошлось без жертв и ранений. Им пришлось ждать почти полдня помощи из деревни, чтобы поднять карету на колеса. Впрочем, происшествий хватало и без этого. На третий день пути им пришлось простоять полночи в лесу, потому что почтальон заблудился и ждал рассвета, чтобы сориентироваться.
Через четыре дня такого путешествия они были совершенно измотаны. Удары и толчки громыхавшей и дребезжавшей на каждом ухабе кареты со временем стали столь невыносимыми, что они часто предпочитали идти пешком рядом с повозкой. Нередко случалось так, что они шли быстрее, а потом им приходилось дожидаться, когда колымага догонит их. Чем дальше на восток они продвигались, тем хуже становились почтовые станции и постоялые дворы. Иногда Николаю казалось, что он задохнется в испарениях тел дюжины спавших в тесной гостиничной комнате путешественников, и он, завернувшись в плащ, по нескольку часов бродил перед постоялым двором, дожидаясь утра и размышляя о том, что невыносимее — усталость и холод улицы или смрад постоялого двора. На следующий день, обезумев от бессонной ночи, он садился на скамью кузова, который без рессор часами подпрыгивал и шатался из стороны в сторону до тех пор, пока не ломалась ось, прекращая дальнейшее продвижение, и приходилось тратить нервы в ожидании, пока ее поменяют под проливным дождем. Николай дошел до того, что желал, чтобы на их карету напали поджигатели и освободили их от этого проклятия прусско-бранденбургской почты. Но места, по которым они ехали, были пустынны и заброшены. Лишь редкие одинокие путники встречались им среди этой безрадостной местности. Не было здесь даже медведей и волков, видимо, они вымерли от тоски и одиночества.
